- Обязательство не допускать посетителей на крышу вашего музея, пока не будет переконструирована верхняя лестница, - объяснил полицейский. - Сейчас туда подниматься опасно, и все могло закончиться гораздо хуже.
Что значит - хуже? Что может быть хуже смерти?
- Мисс Хатчингс отвезли в больницу святой Генриетты, это в Манчестере, - сообщил другой полицейский, поднимаясь и пряча бумаги в синюю пластиковую папку. - Видимо, ее поверенный, если он у нее есть, или ее родители, или она сама - в общем, кто-нибудь свяжется с вами, наверняка она пожелает получить компенсацию.
- Компенсацию… - повторил Мейсон.
Компенсацию за смерть? Он расскажет Кэтти и об этом, она будет смеяться.
Полицейские вышли, а Коллинз сказал участливо:
- Извините, я взял на себя решение, выпроводил всех туристов и миссис Турнейл и повесил объявление, что сегодня экскурсий больше не будет.
- Да-да, - пробормотал Мейсон. - Вы тоже идите, Джон, я хочу остаться один.
Он зажжет свечи и будет ждать полуночи.
- Собственно, ничего такого уж страшного не произошло, - проговорил Коллинз. - Неприятно, конечно…
Неприятно, да. Смерть всегда неприятна.
- Перелом срастется быстро, - продолжал Коллинз, - а больше никаких повреждений мисс Хатчингс не получила. Шок, конечно, да… Остановка сердца, но вы же видели, сердце очень быстро запустили…
О чем он говорит?
- Если вы навестите мисс Хатчингс в больнице, - сказал Коллинз, - я думаю, она не станет подавать на вас в суд. Согласитесь, судебное разбирательство повредит бизнесу.
- В больнице? Кто? - Мейсон все еще находился в каком-то коконе, из которого было плохо видно, но он уже начал что-то понимать, и, схватив экскурсовода за локоть, спросил:
- Вы хотите сказать, что… она жива?
- Кто? Мисс Хатчингс? Конечно. Потеряла сознание, да, и сердце, я же говорю - шок, но сейчас она, по-моему, вполне… Впрочем, можно позвонить в приемный покой, узнать точно. Вы сами позвоните, мистер Мейсон, или мне это сделать?
- Сам, - сказал Мейсон, и Коллинз, покачав головой то ли с осуждением, то ли с сочувствием, пошел из комнаты.
Кэтти жива. Кэтти упала с лестницы и не умерла. Кэтти в больнице, и он может ее там навестить.
Кто же тогда придет в полночь?
Он нашел номер в телефонной книге.
- Клиника святой Генриетты, - мгновенно откликнулся бодрый женский голос.
- Я… Простите… Я хотел бы справиться о состоянии Катарины Хатчингс, она поступила…
- Да, мистер…
- Мейсон моя фамилия.
- Да, мистер Мейсон, больная сейчас спит, общее состояние вполне удовлетворительное. Сегодня никаких посещений, а завтра после обхода, с десяти утра. Палатный врач доктор Шенбрунн.
Мейсон положил трубку. Он пошел на кухню и поджарил себе яичницу из трех яиц. Достал из шкафчика бутылку виски, долго на нее смотрел и поставил обратно. Яичница за это время сгорела, и он выбросил ее в мусорное ведро. Вскипятил воду, высыпал в большую чашку, не считая, несколько ложек растворимого кофе и медленно выпил горькую черную жидкость.
В голове немного прояснилось. Можно было пошевелить мозгами.
Кэтти жила вовсе не в шестнадцатом веке - это раз. Он сам построил для нее замок, в котором она упала с лестницы, умерла и стала призраком - это два. Что-то случилось со временем, и она пришла на место своей гибели раньше, чем замок, в котором она погибла, был построен, - это три.
А четыре - то, что на самом деле, упав с лестницы, Кэтти не умерла. Может, в тот момент, когда ее сердце остановилось на какие-то мгновения…
Нет, так быть не может. У человека одна душа, а не две. Если душа Кэтти и покидала тело в минуту остановки сердца, то должна была сразу вернуться, когда сердце вновь заработало. Он читал или видел по телевидению. Какой-то американский врач проводил исследования и даже опубликовал книгу с рассказами людей, чьи души вот так же покидали на время тело и возвращались обратно…
Но Кэтти приходит к нему. Каждую ночь. Значит…
И если сегодня она не придет…
Ни одну мысль он не мог закончить. Ни одно из рассуждений не показалось ему правильным. Что-то не сходилось. Что-то просто не могло произойти в природе.
Разве в ТОМ мире справедлива земная логика? Наши человеческие понятия? Наши рассуждения?
Сегодня он проведет ночь с Кэтти, погибшей при падении с лестницы, а завтра поедет в больницу к Кэтти, которая, упав с лестницы, осталась жива. И пусть этот парадокс решает кто-нибудь поумнее его.
* * *
Она спустилась к нему по чердачной лестнице. Той самой. Он внимательно смотрел, как Кэтти шла по ступенькам - не шла, а плыла над лестницей, будто скатывалась с ледяной горки. Лицо ее было скорбно, глаза заплаканные. Как обычно.
- Кэтти, - сказал он, - сегодня…
- Я знаю, Джош, - печально отозвалась она. - Я все знаю. Я вспомнила. Все. От начала до конца. Это произошло именно сегодня.
- Ты вспомнила… Что?
- Всю свою жизнь.
Кэтти заломила руки привычным движением, показавшимся сейчас Мейсону излишне театральным. Он отступил на шаг - показалось ему или на самом деле от Кэтти исходил сегодня непривычный запах тления, которого раньше не было?
Полупрозрачная фигура отошла к стене, у которой стоял с алебардой наперевес рыцарь времен короля Генриха VIII. Рядом с металлической фигурой Кэтти выглядела даже не облаком, а материализованным отражением блестевших в пламени свечей лат.
- Моня звали Катарина Хатчингс, - сказала она. - Я всю свою жизнь прожила в деревне Нью-Милл. Родилась в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, а умерла в восемьдесят девятом, двадцать первого мая, в три часа одиннадцать минут пополудни.
Как в церковной регистрационной книге. В три часа, верно. Только Кэтти не умерла, о чем она говорит?
- Я работала в магазине игрушек и однажды приехала сюда с экскурсией, ты странно посмотрел на меня, у тебя был такой взгляд, будто ты меня знаешь…
- Да, - пробормотал Мейсон. - Действительно. Разве мы уже не были знакомы?
- Ты предложил встретиться…
- Не надо, - взмолился Мейсон. - Для чего ты рассказываешь мне то, что мы оба прекрасно помним?
- Помним… - повторила Кэтти. - Я вспомнила только сегодня, когда… когда умерла. Здесь.
Она протянула руку и показала на то место под чердачной лестницей, где недавно лежала Кэтти… она же сама и лежала… Или не она?
- Ты не умерла, - выдавил из себя Мейсон фразу, которую готовился произнести вот уже несколько часов. - Ты лежишь в больнице святой Генриетты, и я поеду к тебе завтра утром…
Он помедлил и добавил с упрямством отчаяния:
- И скажу, что люблю тебя и хочу на тебе жениться.
Рука Кэтти осталась протянутой в воздухе, сквозь нее была видна стоявшая на полке свеча.
- Мы с тобой, - сказала она, - муж и жена перед Богом. Ты мой муж. Я твоя жена.
- Значит, - пробормотал он, - у тебя не будет оснований отказать мне завтра.
- Я твоя жена, - повторила Кэтти. - Ты не понимаешь. Только если один человек и дух другого… Только если… Если они…
Она не могла говорить, что-то ее душило, что-то мешало произнести те слова, которые Кэтти хотела сказать. Она воздела к потолку руки, и, будто какая-то сила тянула ее вверх, становилась все выше ростом, лицо ее вытягивалось, а ноги удлинялись, Мейсону стало страшно, он отпрянул, ударился затылком обо что-то острое и застыл, а Кэтти пыталась что-то сказать, объяснить, и слова звучали вроде бы известные, но соединить их в осмысленную фразу Мейсон никак не мог, и оттого страх его становился еще более глубоким, а отчаяние - таким невыразимым, что ему хотелось биться обо что-нибудь головой.
- Если они… мы… ты… становимся одним… муж и жена перед… тогда… дух соединяется и… склеивается… переходит… становится…
Некая мысль пришла Мейсону в голову - мысль была не его, ему показалось, будто в голову что-то вложили, как кладут листок исписанной бумаги в пустую шкатулку, и на этом листе, возникшем перед его глазами, было написано корявым почерком: "Возьми за руку, возьми"…
Противиться этому мысленному приказу Мейсон не мог, хотя все в нем протестовало против того, чтобы сделать шаг вперед (он шагнул, тяжело переставив ноги, будто тяжелые железные колонны), протянуть руки, дотронуться до плеча Кэтти (Мейсону пришлось поднять руку вверх, потому что плечо призрака находилось сейчас на уровне его макушки) и…
Господи… Он думал, что ладонь, как много раз прежде, пройдет сквозь полупрозрачную духовную суть, но что-то осязаемое, плотное, подобное вязкому желе, возникло между его пальцами и стало уплотняться, оно было теплым и живым, оно дышало, и он ладонью ощущал эти отчаянные вздохи, он закрыл глаза, чтобы не видеть, как страшно изменилась Кэтти, он пытался отдернуть руку, чтобы не чувствовать ее тела, будто протискивавшегося из духовного мира в материальный, он все видел сквозь плотно сжатые веки и все чувствовал, в том числе то, чего чувствовать не мог: биение ее сердца и слова, произносимые теперь не голосом, а чем-то более глубоким, может быть, это была материализованная мысль, а может, надпись на листе, том самом, что недавно возник перед его глазами, а потом переместился в глубь сознания:
- Если человек и призрак становятся единым целым, единой душой и материальной сутью, то призрак обретает свое материально тело, а человек побеждает смерть… Так бывает, но редко, всего несколько раз в истории… Так должно было быть… Но я ошиблась… Это не тот… Это… Другой мир… Я пришла в другой мир… Не свой… И теперь…
Кэтти возвышалась над ним подобно Голему, о котором он слышал когда-то, или читал, или видел в телевизионной программе. Черты ее лица чуть исказились, совсем немного, Кэтти стала похожа на известную актрису, очень известную, но сейчас Мейсон не мог вспомнить ее имени, она опустила руки и стояла, глядя Мейсону в глаза, а потом правую руку погрузила себе в грудную клетку и извлекла оттуда его ладонь, он будто освободился от чего-то, но только для того, чтобы ощутить крепкое горячее пожатие Кэтти, ее живую энергию.
- Ты мой муж перед Богом, - сказала она совершенно отчетливо, и Мейсон, пытаясь отдернуть руку, крикнул:
- Командор!
Почему? Он не знал. Какая-то ассоциация… А может, и это слово было подсказано ему кем-то, проникшим в его мозг, кем-то, кто лучше знал, что нужно делать и как подчиниться этому…
- Я люблю тебя, - сказала Кэтти, и неожиданно ее ладонь начала остывать, в какую-то секунду (а может, минуту или мгновение, Мейсон совершенно не представлял, как шло время и шло ли оно вообще) превратилась в ледышку, к которой рука Мейсона прилипла, и он понял, что сейчас с пальцев начнет сходить кожа, и станет так больно, что…
Он дернулся изо всех сил, и ему удалось освободиться, он еще раз ударился затылком обо что-то острое, замычал от боли и от боли же окончательно пришел в себя.
Он стоял, прижавшись к стене и обхватив левой рукой металлический корпус рыцаря. Затылок ломило, ноги гудели, пальцы правой руки онемели, будто он держал ими брусок льда. И мысль… Очевидная еще секунду назад, она ускользала, расплывалась, таяла, он хотел удержать ее, чтобы хотя бы потом разобраться в случившемся, и кажется, что-то действительно запомнил.
А Кэтти… Ее больше не было. Она не ушла, как обычно, чтобы вернуться следующей ночью. Она умерла, как умирает душа от жестокого слова или неправедного поступка.
Она не придет никогда.
Кэтти.
* * *
Когда несколько часов спустя Коллинз явился на работу, открыл своим ключом дверь и, как обычно, поднялся на второй этаж, чтобы включить на щите демонстрационное оборудование, он обнаружил своего работодателя сидевшим у ног экспоната номер 34, занесенного в каталог под названием "металлические латы, наколенники и др., XVI век, эпоха короля Георга VI". Мейсон смотрел перед собой пустым взглядом, и Коллинз перепугался, решив, что хозяин спятил - он не очень верил ходившим с осени слухам о том, что Мейсон по ночам водится с призраками и ради них выстроил здесь подобие старого замка, но сейчас готов был согласиться: что-то было в этих слухах от истины, что-то случилось в доме нынешней ночью, и хозяин…
Мейсон поднял взгляд на экскурсовода, закрыл глаза на мгновение, будто что-то вспомнив, а что-то забыв, и сказал:
- Доброе утро, Джон. Помогите мне встать.
- С вами все в порядке? - участливо спросил Коллинз. - Дайте руку…
- Все в порядке, - твердо произнес Мейсон. - Сейчас - да.
Он поднялся и произнес фразу, которую Коллинз потом долго обдумывал, прежде чем, как ему казалось, понял ее истинный смысл:
- Она пришла не туда, понимаете? Не в свой материальный мир. Она ошиблась. А когда поняла…
Не глядя больше на Коллинза, Мейсон спустился вниз, и стало слышно, как он на кухне наливает воду в чайник, гремит посудой.
Коллинз пожал плечами и открыл дверцу электрического щита, чтобы приступить, наконец, к своим служебным обязанностям. Включив свет в коридоре, он увидел на полу лоскут темно-зеленой материи - почему-то такой ломкий и хрупкий, что, когда Коллинз нагнулся и взял лоскут в руки, материя посыпалась трухой, и через секунду на его ладони осталась только горстка темной пыли, которую он стряхнул и быстро вытер ладонь носовым платком.
- Я уезжаю! - крикнул снизу Мейсон. - Вы слышите меня, Джон? Управляйтесь с экскурсантами сами! Я еду в клинику святой Генриетты.
- Хотите навестить мисс Хатчингс? - отозвался Коллинз. - Мы с миссис Турнейл все сделаем, мистер Мейсон, не беспокойтесь!
Внизу хлопнула дверь.
* * *
- Я себя нормально чувствую, Джош, правда, - в который уже раз повторила Катарина. Она полулежала на высоко поднятых подушках и была сегодня такая красивая, что у Мейсона не то чтобы захватило дух, но что-то в его груди, видимо, все-таки сдвинулось с места, потому что возникло некое стеснение, мешавшее нормально вздохнуть.
- И рука не болит? - в который раз спрашивал Мейсон, не решаясь дотронуться от гипсовой повязки, скрывавшей правую руку девушки от ладони до локтя.
- Нет, - улыбнулась она. - Как хорошо, что ты пришел, Джош! Только что были папа с мамой, и, если бы ты приехал на полчаса раньше, я бы тебя с ними познакомила.
- Представляю, что они обо мне думают, - пробормотал Мейсон.
- О, только хорошее! - воскликнула Кэтти. - Если бы не ты, я бы разбила себе голову.
- Если бы не…
- Конечно, ты успел подхватить меня, когда я поскользнулась!
- Я…
- Я так и сказала тому полицейскому, что приходил вчера вечером, он все записал, а я подписалась левой рукой, потому что правая, видишь…
- Не болит?
- Ну, Джош, я тебе уже десять раз сказала, что нет!
- Кэтти, - сказал Мейсон, - Кэтти… я хотел сказать… давно… еще осенью… Я люблю тебя.
- Джош, - сказала Катарина. - Ты говорил мне это Два дня назад. Осенью мы с тобой еще не знали друг друга. Или ты… Ты смотрел на меня издали и не решался подойти? Да? Мне давно казалось, что кто-то на меня смотрит, это был ты?
Мейсон медленно кивнул.
- Я построил этот дом для тебя, - сказал он. - Этот замок. Я знал, что ты непременно приедешь Посмотреть, и тогда я смогу с тобой познакомиться.
- И ты специально… Господи, Джош, ты сумасшедший! Столько денег! Ты мог просто прийти в магазин или подождать меня после работы…
- Это банально, Кэтти…
- Ты знаешь, Джош, какие разговоры о тебе ходят во всей округе, а может, и во всем графстве?
- Да, - кивнул Мейсон. - Мне приходилось слышать. Люди порой так громко разговаривают.
- Но ведь это неправда? Просто люди злые, и, если кто-нибудь совершает поступок, который они не понимают…
- Который они не понимают, - медленно повторил Мейсон. - Что ты имеешь в виду?
- Ну… - смутилась Катарина. - Этот замок… дом… Никто не понял, почему ты вдруг потратил на строительство столько денег. И с женой развелся. Одни говорят, что ты на туристах зарабатываешь больше, чем на ремонте тракторов. Другие - что ты сошел с ума и построил дом, чтобы приваживать привидения. Говорят, видели, как ты по ночам ходишь по этажам, а днем отсыпаешься.
- А ты? Что думаешь ты? - спросил Мейсон, поняв вдруг, что для него ответ на этот вопрос сейчас важнее всех других ответов на свете. В чем смысл жизни? Что есть любовь? Существует ли верность? Эти и многие другие вопросы, которые в мыслях Мейсона даже не успели сформироваться, собрались вместе и слились в одном, и в больничной палате стало так жарко, что по спине Мейсона потекла струйка пота.
- Я… - сказала Катарина. Похоже, она знала, как ответить, но подыскивала точные слова - не боялась обидеть Мейсона, она не могла обидеть его ни одним своим словом, но хотела, чтобы разговор на эту щекотливую - тему стал последним в их жизни. Потом они будут говорить о многом, в том числе - о главном, но на эту тему не станут говорить никогда.
- Я… - повторила Катарина и, протянув левую руку поверх постели, сжала пальцы Мейсона. - Конечно, ты построил этот замок не для меня, потому что прошлым летом еще не знал меня совершенно, даже если… Нет, не для меня, Джош, а для своей мечты. У каждого есть в мыслях идеал женщины… или мужчины… И представление об этом идеале… Ты жил не так, как хотел, и не мог с этим смириться. И тогда… Одни уходят из семьи и уезжают за океан… Другие спиваются… Третьи все бросают и открывают новое дело… А ты построил замок. Наверно, интуиция подсказала тебе… Ты ведь не мог знать, что старинные замки - моя слабость. Мне они так нравятся… Я была в Рочестере и в Бамбурге, и в Лондон много раз ездила, чтобы побывать в Тауэре. Когда ты придешь ко мне домой, то увидишь: в моей комнате множество фотографий старинных замков - наших и французских, что на Луаре, и голландских, и даже несколько русских крепостей, хотя там, конечно, совершенно другой колорит…
Катарина говорила и не могла остановиться, она впервые в жизни рассказывала об этой своей любви - человеку, который мог ее понять.
- Русские крепости тебе не понравились, - улыбнулся Мейсон, - потому что там не водятся привидения.
- О, Джош, не надо! Я понимаю, как досаждают тебе слухи, не обращай внимания, пожалуйста!
- Хорошо, - сказал Мейсон. - Не буду. Тем более что…
- Тем более… - повторила Катарина, внимательно глядя Мейсону в глаза. Она понимала, что он хотел сказать что-то для него важное, наверно, такое же важное, как ее признание, она не хотела подталкивать Мейсона, но и ждать становилось для нее невыносимо.
- Она больше не придет, Кэтти.
Кого он назвал этим именем? Катарину или Кэйтлин, с которой гулял под осенней луной и по долгим, как часовая стрелка, коридорам своего замка?