– А по мне так и не надо никаких проверок. Я вчера у Верки минут пять бюстгальтер расстегнуть не мог. Замочек с браком. Такие, знаешь, только в одной стране делают.
– Точно, точно, а у Наденьки трусишки фабрики "Большевичка". Какая американка их оденет? Смеешься, что ли?
– Они – агенты, – процедил я, хотя уже и сам не слишком верил в это.
Не хотел верить. Но, черт возьми, был обязан!
Однако я до сих пор так и не вытянул из Любаши ни-че-го!
И впервые в жизни, ощущая интеллигентскую неловкость, слушал запись, сделанную в душевой, когда там мылись наши гостьи.
– Могучие парни, эти дальники, правда?
– Мосик – орел! Простоват, конечно, но опыт чувствуется.
– А Эдичка такой смешной, девоньки, я не могу!
– Не зря мне по "оральнику" одни пятерки ставили. Этот Казанова теперь от меня просто без ума…
– Слушай, а Эдичка-то сначала ни черта не понял, ну такой смешной, а потом когда я объяснила… Ой, девчонки, это же просто вампир!..
– Но главное, слышите, я сама сколько раз приторчала, бабы! Это вааще!
– Ну, еще бы, дорогая: коньяку нахлесталась, лапки в стороны и до полной отключки!..
– Ой, девочки, а завтра улетать…Может, плюнем на кооператив, останемся?
– На кооператив ты можешь плюнуть. Деньги – личное дело каждого. А вот из комсомола вышибут за срыв графика плановых мероприятий. Ты что, дуреха? Кто в этом году в партию собирался? Забыла уже?
– Да ну ее в баню, эту партию!
– Тише, Надюха! Соображаешь? Здесь же наверняка слушают, как и всюду.
– А и пусть слушают! Что я, своих ребят не найду в Комитете? Любаня поможет. Поможешь, Любаня?
Ну и все в таком же духе.
"Если они агенты, – устало думал я. – То это не просто суперкласс, а ультрасуперлюкс-класс. И значит надо сдаваться. О чем я, Господи? Ведь если так, то я уже давно сдался. С потрохами. И Партию продал, и Комитет за золотые кудри".
А потом прошло двенадцать часов, и появилась связь, но я не стал давать никаких запросов. Я только ребятам сказал, что да, есть подтверждение, чтобы они успокоились на мой счет. А сам я успокоился чуть раньше.
Знаете, после чего я понял, что эти шлендры наши, расейские? Нет, не после того, как они блины принялись печь. И не после того, как перед прогулкой в открытый космос под скафандры стали драные колготки натягивать. Даже не после того, как Любаша оказалась сотрудницей Комитета и мы с ней вспомнили уйму общих знакомых в разных отделах и управлениях. Это все было позже. А понял я, что девки свои в доску, когда они плюнули на контракт, на родной кооператив, на земных начальников – на всё! – и решили остаться с нами до конца полета, а может, и дольше. На вопрос же, не будет ли у них неприятностей с администрацией и с райкомом, Верка загнула такую фразу, какую ни одному американцу ни в одной спецслужбе на Лэнгли-VIII не придумать за всю свою жизнь. Для этого мало русский язык изучить, для этого надо русским родиться!
"Свои", – понял я. И вздохнул спокойно.
А позже их вызывал начальник ЭСДК Госкомсекса. Я сам видел противную морду этого главного космического сутенера Советского Союза, и он грозился передать дело в наше ведомство, а это означало, что Минмежгалтранс не переведет денег и кооператив "Суперсекс" просто разорится. Верка ершилась, кричала что-то о законах в демократическом обществе, о правах человека, о перестройке, как всегда, а Надя хохотала непрерывно. Как сумасшедшая. И только Любаша молчала. Она-то лучше других понимала, чем все это может кончиться.
Однако никакие мрачные предчувствия уже не имели значения, потому что мы снова были пьяные и нас ждала вторая ночь наслаждений, а за ней третья, четвертая…
– Мальчики! – кричит Верка, и язык у нее слегка заплетается. – А вот представьте себе: здесь, прямо в рубке появляется не какой-нибудь там паршивый начальник эротической службы, а сам Купидон, Эрот, собственной персоной.
– Это такой, что ли, мальчонка с крылышками? – проявляет эрудицию капитан Дима.
– Это он когда-то был мальчонкой, – возражает Верка. – а теперь это такой крепкий добродушный старикан с окладистой бородищей…
– И вот с такою штукой по колено! – добавляет, хохоча, Наденька.
– Да, – сразу соглашается Верка, одобрительно хрюкнув. – Вы представьте: он входит сюда, к нам. Бог любви…
– Ваши действия, мальчики? – неожиданно спрашивает Любаша по военному быстро и строго.
– Ну, это элементарно, – говорю я. – Мы строимся в шеренгу… Равняйсь! Смир-на! Равнение на-а… средину! И гаркаем дружно, как один: "Здравия желаем, товарищ Эрот!"
Лирический отчет № 2
– Эдичка, козлик мой! – пропела Любаша сладким голосом. – сделай мне водичку погорячей. Я с вашим терморегулятором никак не научусь управляться. А ты умеешь. Слышь, Эдичка!
Мокрая Любаша стояла в дверях моей каюты, кокетливо обвернувшись полотенцем, которое закрывало ей не больше полутора грудей, и максимум две трети живота. А я только еще продрал глаза, был размягчен, ленив и нежился под одеялом.
– Ну уж нет! – отозвался я, зевнув. – так просто я ничего делать не буду. Ты сначала станцуй!
И присев, я стал устраиваться поудобней, как зритель в кресле, кутался поплотнее в одеяло, подбирал под себя его края.
Любаша состроила недовольную рожицу, но потом грациозно перешагнула через комингс (никогда не понимал, какого хрена на звездолетах делают комингсы – потопов-то у нас не бывает!) и картинно вытянувшись передо мной по стойке смирно (при этом полотенце продолжало прикрывать лишь половинку одной груди и максимум шестую часть низа живота), потребовала:
– Музыку давай!
Я дотянулся до дистанционника, валявшегося на тумбочке, и хотел врубить по ящику столь полюбившийся нам круглосуточный музыкальный канал. Однако канал откликнулся бледно-розовым мерцанием экрана и гробовой тишиной.
– Тьфу ты, елки зеленые! – обозлился я. -Вся техника сегодня против нас!
И включил маленький плейер с каким-то замшелым шлягером типа "Уведу тебе с орбиты, уведу в далекий рейс!.." Это пела в свое время знаменитая советская группа с жутко неблагозвучным названием "Коллапс звезды".
Однако замшелость шлягера Любашу мою нисколько не смутила. Она изобразила такой изысканный стриптиз, используя в качестве атрибута одно-единственное полотенце, что увела меня с орбиты в безумно далекий рейс, и я, конечно, тут же проснулся, и в душ ее отпустил далеко не сразу, точнее вообще не отпустил – мы туда вместе пошли.
А вода действительно даже при максимальном нагреве текла еле теплая, противная, как остывающая кровь. (Фу, какое неаппетитное сравнение подвернулось!). Я заглянул в регулятор. Ага! Так и есть.
– У тебя спички не найдется?
Если бы Любаша понимала по-болгарски, она бы ухохаталась от моего вопроса. Я однажды общался с болгарскими конструкторами на Габрове-36, и наслушался от них достаточно, что такое "пичка" и что такое "не с пички". Но оставим эти пахабные шуточки для болгар. Англичане куда как милее зовут эту штуку "пусси", то есть "киска". А я ведь и не шутил совсем, я говорил всерьез.
– Спички?! – изумилась Любаша и машинально провела ладонями по обнаженному телу.
Спичек в карманах не оказалось. Равно как и самих карманов, но жест получился очень эротичным.
Однако я мечтал в тот момент всего лишь о теплой воде и поспешил прояснить свою мысль:
– Понимаешь, Кешка опять вытащил мою спичку, чтобы в зубах ковырять. Объясняешь ему, объясняешь, что она тут вместо прокладки, а ему все по хрену…
И тогда Любаня моя начала неудержимо хохотать без всякого знания болгарского, а я прошлепал мокрыми пятками в кают-компанию. Там сидели очень довольные друг другом Наденька и Казанов.
– Хорошее место нашли, – одобрил я.
Оставалось только предположить, что Кеша с Верочкой развлекаются где-нибудь на энском складе посреди груды наших замечательных подфарников.
– Спички дай, – попросил я.
Димка кивнул мне в сторону клавиатуры главного компа, я взял из коробка штуки три на всякий случай и пошел обратно в душевую.
Но поблаженствовать под горячими струями нам так и не дали в то утро, будь оно трижды проклято.
Раздался короткий пронзительный сигнал, и наступила тишина. Это было страшно и тревожно. Я не сразу понял, что мне особенно не понравилось, но сосущее чувство под ложечкой возникло тут же.
Кончалась вторая неделя, как мы жили в нашем маленьком незаконном раю. В раю, украденном у государства, у партии, у Госкомсекса и Минмежгалтранса. Конечно, мы подумали о возможных последствиях и даже сочинили несколько вполне сносных легенд на все случаи жизни, но если говорить всерьез, основная надежда была на авось, на бардак и на перестройку (если б кто еще знал, что это такое – перестройка!), а уж в последнюю очередь на Димкины деньги, Кешины связи и мои полномочия. Мы понимали, что дело может закончиться совсем хреновенько, но слишком уж нам было хорошо, так хорошо, что мы все шестеро ощущали себя вне времени и пространства, вне партий, комсомолов, законов и приказов.
Добравшись до сектора "Ж", мы повисли на синхронной орбите, симулируя отказ кормовых движков (по этой части Казанов был мастером экстра-класса) и нагло ждали не ревизоров и не ментов, а друзей-ремонтников из Пятого парка имени Александры Коллонтай.
Время протекало в непрерывном кайфе, и мы не переставали удивляться лишь одному: наши девчонки не только не примелькались нам, но с каждым днем общение с ними радовало все больше. Не иссякал ни запас их умений, ни наш биологический резерв. "Медовый месяц только начался, – шутили мы, бывало, – страсти продолжают разгораться. Девушки, не расслабляться. Идем на рекорд!"
И вот, случилось.
Должно было случиться. Так долго хорошо не бывает.
Я понял наконец, что было самым неприятным: обязательная стыковка. Это подруливал к нам не торговый ботик. Да и с чего бы торговому ботику швартоваться в секторе "Ж"?! Тем более к неисправному звездолету, отключившему свою стыковочную автоматику от греха подальше?
Нами управляли извне.
Оставался шанс: в ручном режиме, без предупреждений уйти от стыковки и запросить борт незваного гостя уже с солидной дистанции. Формально мы имели на это право. И пока я размышлял, Димка, как был в трусах, уже поплыл в рубку – видать, принял решение.
Мы расползлись по каютам одеваться, но преуспели в этом процессе не сильно. Потому что совершенно внезапно запиликал сигнал, который звездолетчики называют между собой "Пристегнись, где висишь", и секунд через пять буквально корабль качнуло.
Капитан Казанов уводил таки с синхронной орбиты наш славный "Парус перестройки" (так мы его теперь называли, ведь слово "коммунизм" перешло в разряд ругательных). Однако свежий ветер перемен оказался далеко не попутным: уже через каких-нибудь полминуты незваный гость, не представившись, отправил в эфир буквально следующее: "Измена курса – это измена родине!" Тупо считав эту гениальную фразу с экрана дисплея, я нутром почуял до боли знакомую интонацию, ну прямо, как будто ушами услыхал голос своего комитетского шефа. И торопливо пустил запрос по нашему секретному каналу. Через четырнадцать секунд дешифратор выдал: "Идиоты! Включите телевизор!!"
И мы включили.
По всем программам, кроме не работающей музыкальной, нудным, но жестким голосом в лучших традициях времен старика Грешнева читали один и тот же текст – указ некого БУХБ (Боевого управления хозяйственными беспорядками, а может быть, Бюро по устранению хулиганства и бандитизма, или… нет! Это был указ Базового учреждения холистической борьбы – вот такая бредятина кому-то из нас запомнилась. Но вообще расшифровка – не главное, и я ее теперь едва ли воспроизведу точно). Однако все слова в их историческом указе были вполне знакомые. До оскомины. "С целью всемерного и повсеместного… наш неизменный авангард во главе с выдающимся…во имя народа… по воле народа… всегда вместе с народом…с чувством глубокого удовлетворения…"
В общем, мы заскучали поначалу, а вот девочки наши сразу сделались белыми, как молоко, и только что-то шептали друг другу ошарашенно. Потом и до нас дошло, что с этим БУХБ хана придет всем "б" и даже не "б". Теперь не только Веркиному кооперативу крышка, но даже хваленой ЭСДК и вообще Госкомсексу в целом. Прикроют эту лавочку. Потому что коммунизм с сексом не совместим – читайте Оруэлла (это нас девочки просветили) – и вообще теперь всякой вольной жизни – хана! Погуляли – и будя, ребятушки!
А жалко.
Но перестроился я мгновенно. Слово-то какое – перестроился! Забывать пора, Эдичка, оппортунистские термины и лозунги – кончилась ваша перестройка! И я заорал на всю кают-компанию, где мы вшестером дружно болтались перед главным дисплеем:
– Почему одеты не по форме, звездюки?! Выходи строиться!! Готовность – две минуты, поршень вам в дюзу!!!
Понятно же было, что в новой обстановке главным стану именно я. И Димка это тоже понял. Вот только покомандовать мне так и не пришлось.
Другие командиры объявились.
Словно большой кусок штукатурки с отсыревшего потолка, рухнула внезапная тяжесть, нас вдавило кого в антиперегрузочные кресла, а кого и в кучу барахла с острыми углами, и в тот же момент вслед за скрежетом чужого внешнего люка (наш, по счастью, ходит очень мягко) послышалась от входного тамбура очень громкая и очень грубая матерщина. Застучали сапоги. Много пар сапог. Защелкали затворы. И зычно разносились по коридорам идиотские команды и не менее идиотские доклады:
– Обыскать склады!
– Первый склад взят!
– Второй склад взят!
– Третий склад взят!..
– Захватить рубку!
– Рубка обезврежена!
– Захватить кольцевой коридор!
– Кольцевой коридор контролируется!..
Потом мы их увидели живьем. Крепкие мальчики в голубых беретах и камуфляже с красными лицами и горящми глазами ворвались к нам числом не менее пятнадцати и встав по всем стенам навели бластеры и взревели дружно, хоть и не слишком стройно:
– Руки вверх!
Вот собственно, и все, дальше было не очень интересно.
Появился их начальник в штатском – обыкновенный партийный босс с туповатой рожей и хамскими манерами. Представился руководителем спецуправления БУХБ, курирующего торговый флот (и с чего это нам такая честь?), а фамилия у него была вроде как собачья: то ли Ялаев, то ли Якусаев. Я тогда не записал, а теперь – кто ж его, придурка, вспомнит? Покусаев этот уверял всех и каждого, что он совершенно нормальный мужик, во всех отношениях, однако у нормального мужика руки ходили ходуном, а глаза бегали. Он перехватил понимающий взгляд Димки и сказал:
– Вы не смотрите, ребята, что у меня руки трясутся, я совершенно нормальный мужик, вот и поддал вчера еще на Земле, а сегодня – представляете? – похмелиться нечем. Из-за этого поганца Бардачёва во всем советском космосе не найти водки ни грамма! У вас случайно нет, мужики?
Это была такая явная и неприкрытая провокация, что Димка сориентировался мигом:
– Упаси вас Господь, товарищ Тявкин, простите, Куськин. Нам на работе, то есть в рейсах, ни при каких режимах не полагалось. Так мы и не пьем. Служу советскому космосу! – добавил он лихо.
А товарищу Сявкину-Ляжкину видать и правда плохо было, он даже не стал свою настоящую фамилию повторять, только смотрел на нас печальными собачьми глазами, и я все пытался угадать, чего в них больше: мольбы или угрозы. Видно, он еще не решил, каким способом легче из нас спиртягу вытянуть. В ходе торопливого обыска они ее не нашли. Ну. еще бы! Кеша прятать умеет.
На женщин высокий начальник из БУХБ смотрел с тоскою импотента и даже не спрашивал, откуда они тут взялись. И я вдруг проникся жалостью к этому немолодому алкоголику. Ну, действительно: он сидел перед нами в тупом ожидании чьих-нибудь инструкций, руки его дрожали все сильнее, и мужик явно не понимал, что делать и как себя вести.
"Черт, – подумал я, – да чем мы рискуем, в конце концов?! Надо ему налить, не могу я быть таким жестоким".
И я уже толкнул локтем в бок Димку, вот только сказать ничего не успел, потому что теперь уже без всякого предупреждающего сигнала наступила невесомость.
Очередные незваные гости управляли нами с еще большим размахом – они поотключали у нас всю технику, и я не удивился бы, узнав, что и бластеры в руках захвативших корабль бэухабэшников уже недееспособны. В таких случаях верх берут те, кто лучше владеет рукопашной или вовремя хорошо оснастился холодным оружием типа тривиальных ножей или нетривиалтьных японских сёрикенов – этих метательных колесиков.
Собственно, нам уже было все равно. Убивать станут – что ж, мы люди тертые, каждый попытается продать свою жизнь подороже, а если просто арестуют, так мы только обрадуемся: пусть в тюрьму – лишь бы на Землю, а эта переименованная консервная банка со всеми удобствами -"Парус теперь-уже-хрен-знает-чего" – опостылела хуже горькой редьки.
Консервную банку нашу вскрыли они лихо, с грохотом и свистом, спасибо весь воздух наружу через шлюзы не выпустили. Народу прилетвшего было числом поболее, и бластеры у них были потяжелей, вот только мы долго не могли рассмотреть, кто у них главный. Вместо обычной военной формы цвета хаки со скромными пятиконечными звездами, эти вырядились, как клоуны – все на их было трехцветное – от сапог до пилоток, бело-красно-синее.
– Именем великой свободной России! – орали эти новые люди. – Всем лечь на пол и руки вверх.
Команда была странная, но мы все-таки исхитрились ее выполнить. Руки-то вверх поднять – фигня, а вот лечь на пол в невесомости – это, доложу я вам, очень непросто. Однако предыдущие спецназовцы, ни ложиться, ни садиться, ни руки поднимать не собирались – они плавали по всем помещением и с туповатым упорством ловили в прицел превосходящего противника. К счастью, у обеих групп хватило ума не стрелять – профессионалы все-таки! Из бластеров шарашить внутри торгового суденышка – это же верная смерть для всех: одна большая холодная и очень дырявая братская могила. Точнее братский металлический гроб. Мы шестеро, кто за что зацепившись, лежали на полу согласно приказу, а эти разноцветные уроды плавали над нами и переругивались, потрясая друг перед другом все более весомыми аргументами.
Бэухабэшники призывали к старому порядку и законной власти, апеллировали к воле всего советского народа, а новые вещали от имени не менее законно избранного президента России Глеба Сосёнцина, отныне не подчиненного президенту СССР Бардачёву. В итоге новые сумели объяснить старым, что на Земле уже все без них решили. А главное, нет больше никакого советского космоса, империя развалилась на восемьдесят девять субъектов космической федерации, и каждому из этих субъектов теперь предоставлено право голоса в Лиге Вселенских Наций. При этом коммунистическую партию объявили вне закона, а КГБ переименовали в два временных органа с длинными названиями АФБР-С и БЦРУ-М и готовятся дальше чехвостить на кучу маленьких спецслужб. Такие дела.
Комментировать – да что там! – просто осознавать это все было трудновато. Мы едва успевали следить за слишком быстро меняющейся обстановкой и ждали следующего нашествия еще более мощного спецназа. В классических пиратских романах так обычно и бывает. Что нам оставалось? Только держаться поближе друг к другу, пока эти сумасшедшие между собой разберутся.