- Из описания пациента, к которому Остин ездил на реку Маханади в 1925 году. Остину пришлось проехать пятьдесят миль сквозь стену дождя и грязи, прежде чем он нашел эту деревню, и он сильно устал, когда все-таки добрался туда. Так что его впечатления могут быть искажены из-за усталости. Какая-то старуха отвела его в отдельно стоящую хижину на краю деревни. Хижина была погружена в полумрак, окна занавешены, а на двери висел полог. На кровати кто-то лежал, но Остину сложно было что-нибудь разглядеть, а старуха настаивала, чтобы он не приближался к больному и не осматривал его. Остин писал, что различил в темноте тяжелую закостеневшую голову и руку, которая в сечении была скорее овальной и имела тускло отсвечивающую кожу. Также он писал, что голос пациента был хриплым и его сложно было понять.
- Продолжай, - сказал я ей. Описание ракообразного пациента вызывало у меня беспокойство. Прикрывая глаза, я видел перед собой закостеневшие бедра и ягодицы Оливера Бодина и панцирь в ванной.
- А больше ничего и нет, - сказала Рета, - за исключением того, что Остина затошнило от "вони гниющей рыбы, которая была так сильна, что я думал, что задохнусь".
- Точно, - тихо сказал я. - Точно то же самое сказала Элисон о воде, которую я взял из их колодца, и то же почувствовал помощник Картера в доме Бодинов. А затем и я это почувствовал. Сильный, забивающий все запах рыбы.
Рета сказала:
- Я не знаю. Я думаю, здесь есть какая-то связь. Но мы не должны приходить к незрелым заключениям. Только потому, что Остин почувствовал запах рыбы в 1925 году и Элисон Бодин учуяла рыбу вчера, мы не должны думать, будто установили научную связь, которая не подлежит сомнению. Множество вещей пахнет рыбой, в том числе и сама рыба. Ты знаешь, как пахнет перегревшаяся штепсельная вилка?
- Я знаю, что в доме Бодинов не было перегревшихся вилок, - сказал я ей. - И не думаю, что у пациента Остина на берегах реки Маханади была перегревшаяся вилка, если только, конечно, на голове у него не было электрических пробок.
Рета не засмеялась. Вместо этого она сказала:
- Я знаю, что есть соблазн сделать из этого вывод, однако следует воздержаться. Ситуация слишком серьезная, чтобы можно было ошибаться. Надо сделать еще не один десяток анализов, прежде чем что- нибудь прояснится.
- А что рисунки Остина? - спросил я. - Твой преподаватель помнит, что на них было?
- Так, местами. Это были просто наброски рук и суставов. Детали вырисованные и аккуратные, но не очень запоминающиеся.
- Какая жалость, что отчет потеряли, - повторил я.
- Я понимаю, - сказала Рета. - Я даже звонила в библиотеку и заставила их поискать, кто их взял. Но архив не простирается до 1925 года. Они списали отчет Остина как украденный.
Я допил виски.
- Я думаю, сейчас это все, что есть. Пока, конечно, не получили отчета о вскрытии и не слазили в колодец. Как насчет пообедать?
- А ты не пойдешь спать?
- Не-а. У меня плохие сны. И не люблю спать один, я уже говорил. Как насчет "Айрон Кети" в час?
- Хорошо, - согласилась Рета. - Только не давай мне слишком много вина.
- Конечно, не буду, - заверил я ее. - Мне нет нужды опаивать девушку, чтобы произвести на нее впечатление.
- А я об этом и не думала, - парировала Рета. - Просто мне сложно работать под парами алкоголя.
- Доверься мне, ученый ты человек, - сказал я. - Увидимся позже.
"Айрон Кети" - это ресторан в колониальном стиле, расположенный в элегантном белом здании в нескольких милях к северу от Нью-Милфорда. Это такое место, где часами можно обедать в окружении престарелых матрон из Коннектикута, которые носят эластичные чулки и белые волосы которых уже редеют. В это время туда- сюда носят тарелки с аккуратно разложенными и хорошо приготовленными салатами, авокадо, и вообще царит спокойная аристократическая атмосфера.
Рета и я сидели за столиком у окна, потягивая белое вино, и смотрели на багряные склоны осеннего сада.
Рета была привлекательна как никогда. В сером свете осеннего неба ее карие глаза стали полупрозрачными, а почти белые волосы сияли мягко и притягательно.
Я сказал:
- Не могу себе представить, как ты встречаешься с Поросенком Пэкером.
- Ты ревнуешь?
- А что, нельзя?
- Ну, - сказала она, мягко улыбнувшись, - ревность - это самое разрушительное чувство. Оно разрушает и того, кто ревнует, и того, кого ревнуют.
- Я не сгораю от ревности, - сказал я, глядя на нее сквозь край бокала, - просто немножко ревную. И удивлен. Я не понимаю, чего не в состоянии дать я, что может дать этот болван. Не говоря, конечно, о пятидесяти фунтах выпирающих отовсюду мышц.
Она опять улыбнулась и отвела глаза.
- Может, меня привлекают выпирающие мышцы, - сказала она. - В конце концов, привлекает же многих мужчин выпирающая ткань на груди.
- А что такого есть в выпирающей на груди ткани? - поинтересовался я и, наверное, несколько громче, чем следовало. Старая леди в фиолетовой шляпе повернулась и уставилась на меня сквозь пенсне. Я одарил ее успокаивающей улыбкой и прошипел:
- Пэкер - жуткий болван и в придачу совершенно необразованный. Он говорит фразами из мыльных опер: восклицательный знак после каждого предложения.
Рета пожала плечами.
- По крайней мере, он неопасный.
- Неопасный? Что это означает?
Подошла официантка с порцией бифштекса для меня и запеченной рыбой для Реты. Я бы в такой момент не смог есть рыбу, но, похоже, ученые менее щепетильны, чем обычные люди. Посыпав рис перцем, я откусил кусочек бифштекса с помидором, все еще ожидая ответа Реты.
- Понимаешь, - сказала Рета, протягивая руку за куском хлеба, - безопасность есть противоположность опасности.
- А я опасен, так?
Она кивнула.
- Для меня, наверное, да.
- А что во мне такого опасного? Я самый мирный человек во вселенной.
Она выдавила лимон на рыбу и начала есть.
- Я думаю, ты привлекателен, - сказала она, не поднимая головы. - Но еще мне кажется, что ты зациклен исключительно на своей жизни. Ты занят собой и легко мог бы ранить кого-нибудь вроде меня, ранить сильно, даже не осознав, что ты сделал это.
Я не отвечал долгое время, пережевывая бифштекс. Затем я отпил еще немного вина и тихо сказал:
- Тебя я бы не обидел ни за что на свете.
- Ты можешь не хотеть этого, но все равно выйдет так. Я знаю твой тип мужчины. Ты как будто не воспринимаешь ничего серьезно. Сначала все хорошо - каждая девушка любит посмеяться. Но приходит время, когда ей хочется быть уверенной, что, относясь к жизни несерьезно, ты хотя бы ее воспринимаешь всерьез. Чувствуешь, куда я клоню?
Я перегнулся через край стола и положил свою руку на ее.
- Я могу серьезно к тебе относиться, - сказал я просто. - Какие доказательства тебе нужны?
- Не знаю. А какие у тебя есть?
Старая леди в фиолетовой шляпе явно подслушивала наш разговор с растущим интересом. Я выпрямился на стуле и холодно уставился на нее. Она наклонилась над тарелкой и принялась с преувеличенным энтузиазмом ковыряться в ней вилкой.
- Заканчивай обед, - сказал я Рете. - И поехали домой. У меня горит огонь, и в морозилке лежит бутылка "Шабли". Единственно, чего я не сделал, - не убрал постель.
Она долго смотрела на меня. Серые тучи немного рассеялись, и в помещении стало светлее; солнце пробивалось через сухие листья на березах. От нее пахло духами "Гуччи", и она выглядела так тепло и восхитительно, что мне захотелось перегнуться через стол и поцеловать ее прямо здесь.
- У тебя встреча с Дэном в половине третьего, - сказала она.
- Ну, и?.. Я успеваю. Это вверх по дороге, тут близко.
Она облизала губы кончиком языка.
- Мне нужно вернуться в лабораторию и закончить анализы. Дэн с меня шкуру спустит, если я не сделаю этого.
- Я улажу это с Дэном, - сказал я. - Это важнее, чем анализы воды.
Она положила вилку.
- Ты разве не устал? - поинтересовалась она.
- Ты пытаешься отговорить себя от этого?
- Нет, - сказала она. - Я так не думаю.
- Тогда, - сказал я ей, - заканчивай обед и поехали.
Мы почти не разговаривали, доедая рыбу и бифштекс и допивая вино. Мы смотрели друг другу в глаза, все взвешивая, подсчитывая, проверяя. Потом, закончив обед, мы пошли к выходу, и я заплатил, забрал спички и сунул в рот конфету-холодок. Выйдя из ресторана, мы пошли к машине, как два любовника во французском фильме, проверяя силу ветра и свои чувства.
Рета приехала на своем "Фольксвагене", бежевом и весьма помятом.
Я сказал:
- Поехали на моей машине. Я привезу тебя сюда позже, и ты поедешь прямо в город.
- Хорошо, - кивнула она. По-моему, ей не хотелось портить эти мгновения, так же как и мне. Мы оба знали, что ей нужно будет вернуться в лабораторию, а после - встретиться с Поросенком Пэкером; но сейчас мы жили в своем волшебном мгновении, где нет правил и все дозволено.
Шелли неохотно подвинулся, Рета села, а я завел мотор и выехал с парковочной площадки "Айрон Кети". Я включил радио, чтобы заполнить тишину. Иногда мы бросали взгляды друг на друга и улыбались, но, по-моему, не догадывались, какой хрупкой была атмосфера и как мало надо было, чтобы закончить все, не начав. По радио передавали "Медленный танец" Нильса Лофгрена.
Время, пока мы ехали в Нью-Престон, мелькнуло, как на просмотре слайдов: норвильская пожарная станция, деревья, камни, белые летние домики. Круто спускающаяся вниз боковая дорога, видная сквозь дождь осыпающихся листьев. Моя подъездная дорога. Моя парадная дверь. Моя гостиная.
Мы стояли около камина. Я расстегнул ее пальто. Я поцеловал ее лоб, кончик носа, губы. Она поколебалась и тоже поцеловала меня. Ее пальто упало на пол.
Я посмотрел на нее и сказал тихо:
- Это тот момент, которого я ждал.
Она тоже взглянула на меня. Огонь, потрескивая, ярко пылал в очаге, и комната была наполнена теплом нашей неожиданно зацветшей буйным цветом привязанности.
Я освободил от петельки первую пуговицу ее блузки и заметил кусочек бюстгальтера телесного цвета.
- Мистер Перкинс? - раздался голос.
Моя голова от неожиданности дернулась. Рета отскочила от меня и застегнула пуговицу на блузке. В дверях кухни, в рваной рубашке, джинсах, с поцарапанным лицом и всклокоченными волосами, стоял Пол Дентон, пропавший девятилетний паренек, которого со вчерашнего дня искал Картер с целой армией помощников. Он трясся и был бледен, и похоже было, что он ничего не ел и не пил с тех пор, как пропал. Он моргнул, покачнулся и грохнулся прямо на столик с бутылками, которые каскадом посыпались на ковер.
Я встал на колени рядом с ним и поднял ему голову. Он был в сознании, хотя дышал с трудом. Его веки дергались, как при сотрясении мозга.
- Пол? - сказал я. - Что с тобой?
- Мистер Перкинс, - прошептал он.
- Рета, - сказал я. - Позвони Картеру. Скажи, что понадобится "скорая". Парень ужасно выглядит.
- Мистер Перкинс, - повторял Пол. - Мистер Перкинс.
- Тише, - сказал я ему. - Рета пошла звонить в полицию.
Пол отчаянно затряс головой.
- Не надо полиции, пожалуйста, пока не надо, пожалуйста!
Рета уже набирала номер. Я сказал:
- Все волнуются, Пол. Мы должны сообщить полиции.
- Нет! - закричал он. - Я обещал, что не скажу полиции!
Подняв руку, я окликнул Рету.
- Подожди-ка, Рета. Не звони им пока. Пол - что значит пообещал?
Пола трясло. Каждый его мускул напрягся и подрагивал, и говорил он сквозь стиснутые зубы. Он напомнил мне женщину, которую я однажды отвез в больницу после аварии на дороге Дэнбери. Находясь в шоке и почти потеряв дар речи, она все равно пыталась рассказать, что случилось.
Я спросил:
- Кому ты пообещал, Пол, кому? Кто сказал, что ты не должен звонить в полицию?
Он дико уставился на меня.
- Никакой полиции, мистер Перкинс, пожалуйста, никакой полиции. Я обещал.
- Я не буду звонить в полицию, Пол. Но ты должен сказать, что случилось. Где ты был? С тобой кто-нибудь был?
Он кивнул.
- Я видел их - обоих.
- Кого? Кого ты видел?
- Они прятались в лесу. Было темно. Я не знаю, что я там делал.
Рета принесла подушку, и я приподнял голову мальчика, чтобы подсунуть ее в изголовье. Уложив его, я мягко спросил:
- Скажи мне, кого ты видел, Пол. Мне нужно знать. Кто прятался в лесу, кто?
- Им нужны были вы, мистер Перкинс, - сказал он, не слыша меня. - Я слышал, как они зовут, и пошел узнать, чего им нужно. Я не поверил своим глазам, когда увидел их. Я ничего не понимал. Но они говорили со мной и сказали, что им нужно увидеть вас. Они сказали, это вопрос жизни и смерти. Они так сказали. Жизнь или смерть.
- Пол, - настаивал я. - Кто это был? Кто сказал "вопрос жизни или смерти"? Я не могу помочь, не зная, кто это.
Глаза Пола закатились, и стали видны только белки. Прерывающимся шепотом он сказал:
- Это были Джимми и Элисон Бодин. Они сказали так.
- Они так сказали? - спросила Рета. - Ты ведь их вполне достаточно знаешь, чтобы быть уверенным.
- Было темно, - прошелестел Пол. Его веки дернулись, и появились зрачки. - Я не знаю, что я там делал, но было так темно.
Я сел прямо, покусывая ноготь на большом пальце. Пол лежал среди битого стекла и сломанных соломинок для коктейля, все еще трясясь.
Я сказал Рете:
- Я думаю, надо позвонить Картеру. Что бы он там ни обещал, ему нужна медицинская помощь.
Рета кивнула и пошла к телефону. Я слышал, как она говорила с Филом Мором, одним из помощников Картера. Потом она вернулась и сказала, что полиция и "скорая" уже едут. Пол содрогался уже потише, его глаза открывались и закрывались, как будто неуправляемые, и мне подумалось, что у него тяжелый шок.
- Не пытайся говорить, - тихо сказал я. - Все скоро будет в порядке.
Пол что-то бормотал, а потом сказал тихо и отчетливо, но с какой- то любопытной бесстрастной интонацией.
- Я потерялся, понимаете? Я ехал на велосипеде, и я знал, что мне нужно в лес. Но когда я оказался в лесу, я уже не знал, где я.
- Хорошо, хорошо, Пол, - успокаивал я его. - Не надо говорить. Просто отдыхай, скоро приедут и помогут тебе.
Но Пола невозможно было остановить. Он говорил, как под гипнозом, как будто каждое слово было заучено в каком-то трансе. Высоким детским голосом он сказал:
- Я чувствовал, что это место близко. Я не был уверен. Но чувствовал. Это такое место, о котором пишут в книгах. Я боялся, но не очень. Я услышал что-то, чего не слышал раньше, - громкие звуки и крики.
- Крики? - спросил я, но, опять проигнорировав меня, он шептал:
- Я знал, что должно случиться. Мне надо было ждать. Уже темнело. Я ждал и ждал, а потом понял, что мне надо идти. Далеко. Было темно, и я падал четыре или пять раз. Я расцарапал лицо о деревья.
- А потом ты увидел Джимми и Элисон?
Пол кивнул.
- Они позвали меня из кустов. Сказали, что я не должен к ним приближаться. Они сказали, что я должен пойти и найти вас и привести в лес. Меня заставили пообещать, что я не позвоню в полицию. Если вы пойдете с полицией или кем-нибудь другим, то никогда их не найдете.
- Ты их видел? - спросила Рета.
Пол потряс головой.
- Было слишком темно. Казалось, у них на голове простыни. Я не понял, зачем.
Я наклонился.
- Голоса, - спросил я, - ты слышал их голоса отчетливо?
- Голоса были глухими, наверное, они говорили сквозь простыню. Как будто они рычали. Мне это не понравилось.
- Ты знаешь, где они - где я могу их найти? - спросил я.
- Никакой полиции, - слабо сказал Пол. - Они не выйдут, если будет полиция.
- Я обещаю, не будет никакой полиции.
- Хорошо. Тогда они будут ждать тебя, как стемнеет. Они в старом сарае на ферме Паско, это три минуты ходьбы через лес. Вот что они мне велели рассказать. Но только когда стемнеет.
Рета пощупала пульс Пола и сказала:
- Он очень слаб. Я надеюсь, "скорая" приедет быстро. Ему нужен кислород.
Я встал и подошел к окну. Вдалеке слышалось слабое завывание сирены "скорой помощи"; я знал, что они приедут минуты через две. Остался лишь один момент, который мне хотелось выяснить.
- Пол, - мягко сказал я, опять опускаясь на колени.
Рета нахмурилась, но я должен был это узнать.
- Пол, ты слышал какой-нибудь запах в лесу? Был запах, который ты запомнил?
Пол трясся и подрагивал, но не отвечал.
Минуту я колебался, а потом пошел на кухню, открыл шкаф и стал рыться в поисках банки тунца. У меня оставалась одна маленькая банка "Цыплят моря", и я, быстро дернув за ключ, открыл ее.
- Что ты делаешь? - спросила Рета, когда я шел обратно через столовую с открытой банкой.
- Сейчас увидишь, - сказал я ей. - Я не хочу этого делать, но это может все прояснить. Для Джимми и Элисон, и для меня тоже.
Я сунул банку тунца Полу под нос. Потом убрал ее и стал ждать. На мгновение он перестал трястись, прижав руки к груди в слабой попытке защититься. Вдруг его глаза широко раскрылись, превратившись в огромные побелевшие зрачки, и он издал долгий, душераздирающий крик ужаса и страдания. Он начал крутиться и извиваться на ковре и, отбросив банку в сторону, я прижал его к полу. Больше я ничего не мог сделать, хотя он был всего лишь девятилетним мальчиком, и пока Рета не начала его успокаивать и просить замолчать, он не прекращал орать, дергаясь и трясясь.
Затем во дворе послышался утихающий звук сирены. Я сел прямо, потрясенный, и посмотрел на Рету; казалось, с того времени, как мы вместе приехали сюда, прошли столетия.
Она сказала:
- Это правда. То, что случилось с мышью, с теми людьми в Индии
- это повторяется.
Я встал. Снаружи торопливо затопали, и зазвонил дверной звонок.
- Я не знаю, - только и сказал я. - По-моему, надо подождать, пока мы не увидим самих Джимми и Элисон. Пока же - ради Пола - нам не нужно говорить Картеру, где они.
Подумав секунду, Рета кивнула. Я пошел к двери и впустил врачей, которые быстро вошли в гостиную с носилками и капельницей.
Один из них спросил:
- Это ваш сын?
Я отрицательно покачал головой.
- Нет. Я думаю, это просто пропавший мальчик.
Когда я приехал к дому Бодинов, Дэн ждал уже пятнадцать минут. Он сидел на перилах веранды и читал номер "Сайентифик Америкен". На нем было бежево-голубое шерстяное пальто и того же цвета шапка, прикрывавшая лысину, и, если бы я был двадцатипятилетней простушкой из Минесоты, я бы, наверное, им увлекся.
- Привет, - сказал я. - Извини, что опоздал. У меня есть кое-что интересненькое.
- Да? - кисло сказал он. Он был занятым человеком и не любил, когда у него отнимали время попусту.
- Мы нашли мальчика Дентонов. Он был в моем доме, искал меня. Он появился в таком виде, будто побывал на том свете. Он в больнице, его лечат от шока и истощения.
- Что с ним случилось? - спросил Дэн, складывая журнал и засовывая его в карман пальто. Он был человеком, который вот так просто может ходить с журналом в кармане.
- Ну, он… Короче, с ним все в порядке. Заблудился, вот и все.
Мы прошли за дом, к источнику.