Потому что, хотя он понимал, что папа прав и Белу винить не за что, он хотел проучить его за то, что тот хотел убить Бастера, - и уже придумал как.
Он напугает парня до позеленения - а может быть, узнает заодно, по каким таким таинственным причинам ему надо возвращаться домой в определенное время и не позже. "В некоторые дни"…
Наконец взрослые занялись своим бриджем, и Джонни оставил их - вышел на крыльцо и сел там рядом с Бастером, и они сидели и вместе смотрели на огромную желтую полную луну, горевшую в небе как прожектор. Бастер, похоже, устал. Последние два часа он бродил по лужайке, обнюхивал каждую травинку, какой касался Бела, тихо рычал - а время от времени издавал вдруг довольно испуганный вой. Сейчас, однако, он сидел смирно, а Джонни чесал его за ушами и думал про завтрашний день.
Хорошая идея. Так он и сделает - напугает Белу как следует, а потом объяснит, за что, и помирится с ним, потому что Бела все-таки вроде хороший парень… чудной только немножко.
На другой день Джонни взял фонарик и часам к трем явился на бывшую ферму Бурманов. Он пошел не по дороге, а прямо через поросшее сорняками кукурузное поле, которое старик Бурман когда-то так любовно лелеял. Выйдя из редкой кукурузы, Джонни увидел Белу Ковача, игравшего во дворе возле ветряка.
Увидев Джонни, Бела замер, широко открыв глаза, и в его облике опять мелькнуло что-то от животного, готового в любой миг рвануться и убежать.
- Я пришел извиниться. Мне жаль, что Бастер хотел тебя покусать.
- Ну… - Бела вдруг часто замигал. Его руки были сложены коробочкой на высоте пояса.
Джонни ждал, что Бела скажет еще что-нибудь, но тот молчал. Джонни с любопытством посмотрел на руки Белы.
- Что там у тебя?
Губы Белы дрогнули. Он поднял руку, и Джонни увидел на его ладошке мышь. Она свернулась в комок, широко открыв рот, - но, заметил Джонни, даже не пробовала укусить. В крохотных черных глазах блестел ужас.
- Я ее поймал, - объяснил Бела. - В амбаре.
- Зачем тебе понадобилось ловить мышь? - с некоторым отвращением спросил Джонни. - Кошки-то на что?
Бела опять мигнул, и Джонни вдруг показалось, что Бела собирался плакать перед его появлением, да и теперь сдерживает слезы.
- Я хотел с ней подружиться, - тихо сказал Бела. - Но в Америке все как дома. Все животные меня боятся и не любят.
- Ха, еще бы ей не испугаться - раз ты ее поймал и держишь. Всякая мышь тут испугается.
- Но не так.
Бела встал на колени и осторожно опустил мышь на землю. Секунду она серым мячиком лежала на земле - затем развернулась и кинулась наутек, да так быстро, что на полпути к амбару споткнулась и дважды кувыркнулась через голову, а добравшись наконец до заветной щели между досок амбара, промахнулась и с разбегу ударилась о доски. В следующий миг, отчаянно работая лапками, мышь исчезла.
- Видишь? - сказал Бела. - До смерти пугается и бежит. Кошка сделала бы то же самое. Не будет у меня никаких ручных зверей… - Он поднялся на ноги и улыбнулся своей странной, застенчивой и одинокой улыбкой. - Я тоже жалею о вчерашнем, Джонни. Мне жаль, что я пытался ударить твою собаку. Я не хотел…
- О… - неловко пробормотал Джонни, вспомнив, как папа пожалел Белу - и вспомнив о том, что он задумал. - О… забудем это. Ага?
Потом Бела привел его в дом - познакомить с родителями.
Мистер Ковач оказался высоким, крепким и красивым человеком средних лет, и двигался он так же плавно, как Бела. И миссис Ковач тоже - Джонни заметил это, как только вошел в гостиную. Родители Белы как раз заканчивали обедать, и, когда Джонни вошел, оба встали. Манеры Старого Света - и это удивительное плавное изящество движений, напоминающее о естественно-грациозных движениях животных.
- Мама, папа, - сказал Бела, - вот Джонни Стивенс, с которым мы вчера познакомились.
Мистер Ковач крепко, но осторожно пожал Джонни руку - судя по величине ладони и ее твердости, папа Белы был очень-очень сильным.
Забавно: когда Джонни отпустил его руку, кончики его пальцев скользнули по чему-то колкому - точь-в-точь папина щека после бритья, только жестче. Точно короткая щетина.
Глупости, конечно. На ладонях волос ни у кого не бывает. Наверно, у мистера Ковача просто мозоли на руках шелушатся…
Миссис Ковач - красивая, тонкая женщина, - вежливо склонила голову и поздоровалась (у нее акцент был куда заметнее, чем у Белы):
- Здравствуйте, мистер Стивенс, рада вас видеть.
Джонни показалось, что он стал немножко выше ростом: его еще никто никогда не величал "мистер Стивенс".
- Очень рад с вами познакомиться, - ответил он.
- Бела рассказал нам о том, что случилось вчера, - продолжала миссис Ковач. - Я тоже прошу у вас извинения. Увы, животные просто не любят нас. Как ни жаль, но это наша фамильная черта.
- Чего там, - помотал головой Джонни. - Это я пришел прощения просить. И чтобы поиграть с Белой.
Миссис Ковач улыбнулась и сказала почти то же, что накануне сказала мама Джонни:
- Как хорошо… что у Белы есть теперь такой хороший товарищ.
Настал черед Джонни смущенно улыбнуться. Он отвел взгляд и наконец-то осмотрелся.
Когда он был в этом доме последний раз, недели три назад, здесь были только голые стены да мусор на полу. Теперь в комнате стояла мебель - по большей части самая обыкновенная; но кое-что - например, круглый стол посреди комнаты или большое резное бюро-секретер - выглядели вполне по-иностранному. И картины - почти все в рамах, тяжелее и пышнее которых Джонни видеть не приходилось; и почти все изображали чудны́е иностранные здания. А еще "не по-нашему", решил Джонни, выглядели скатерть, подсвечники, лампы, коврик… целая куча вещей там и тут. У всех них был солидный, уютный, старинный вид.
Заметив интерес Джонни, мистер Ковач сказал (у него оказался глубокий бас):
- Мы привезли довольно много вещей из Венгрии.
- У вас очень красиво, - улыбнулся Джонни.
- Благодарю, - серьезно кивнул мистер Ковач.
Миссис Ковач начала убирать со стола, Джонни мельком глянул на тарелки… и когда он увидел, что было у Ковачей на обед, рот у него сам собой раскрылся, и он, не веря своим глазам, посмотрел еще раз.
Сырое мясо. Как ростбиф - только не печеный. И больше ничего! Большое блюдо красной, сочащейся кровавым соком говядины посреди стола, три тарелки со следами этого сока да кувшин с водой. И все.
Мистер Ковач и на этот раз заметил любопытство Джонни. Вернее, его потрясение.
- Сырое мясо, - с некоторым нажимом сказал он, - полезно для крови. Мы едим сырой бифштекс один или даже два раза в неделю, молодой человек.
- О… - пробормотал Джонни, пытаясь не слишком пялиться на стол, а еще лучше - отвести от него глаза. - Я, кажется, тоже где-то про это читал… что сырое мясо полезно. Но я не думаю… - он умолк.
- Вы не думаете, что оно пришлось бы вам по вкусу, - улыбнулась миссис Ковач, собирая тарелки. - Но вы слишком хорошо воспитаны, чтобы сказать это.
Джонни кивнул, чувствуя себя ужасно неловко.
- Ну, - сказал мистер Ковач, - подойдите-ка сюда, молодой человек.
Джонни встал перед его стулом. Почему-то он чувствовал, что мистер Ковач - хороший человек и дружелюбно настроен.
Мистер Ковач одобрительно - даже как-то оценивающе - взглянул на крепкие руки Джонни, его прямую шею, ясные глаза.
- У вас отменное здоровье, - заключил он.
- Я… да, наверное.
- Вы будете прекрасным товарищем для Белы, - сказал Мистер Ковач. - Он у нас мальчик подвижный. Вы знаете здешние места?
- Да я в них всю жизнь прожил!
- Прекрасно. Разумеется, вы предостережете Белу относительно всех возможных опасностей.
- Ясное дело.
- Прекрасно. Ну а теперь, Бела, почему бы тебе не показать гостю наш дом?
Миссис Ковач взяла со стола блюдо с сырым мясом; мистер Ковач потянулся, прихватил с блюда ломтик и впился в него зубами - а зубы у него, когда он открыл рот, оказались удивительно длинными, белыми, и, судя по тому, как легко они рвали мясо, очень острыми.
Прожевывая мясо, он как-то задумчиво посмотрел на Джонни. В это время мальчики стояли у книжного шкафа - Бела показывал Джонни, как пишут в Венгрии.
Миссис Ковач тоже взглянула на Джонни, и ее большие светлые глаза - сейчас могло показаться, что они даже как будто светятся, - прошлись по телу Джонни: мускулистые руки и ноги, загорелая шея… Она провела языком по губам.
- Дома, там… - со вздохом сказала она по-венгерски.
- Эва… - мягко остерег ее мистер Ковач.
- Ах, imadot[4] Ференц, я просто думаю. Но ты только взгляни на него…
Мистер Ковач, глядя на выражение ее лица, понимающе улыбнулся.
- Ш-ш!.. Полно, Эва. Мы оставили все это дома… лучше даже не думать.
- Sajnos[5]… - Миссис Ковач тоже взяла маленький ломтик мяса. И зубы ее оказались не менее острыми и длинными, чем зубы ее мужа. Она вновь вздохнула. - Новая страна, новая жизнь… Я понимаю, милый.
- Ты несчастлива, Эва?
- Несчастлива!.. - Эва Ковач улыбнулась ему (поскольку нижняя губа скрыла острые края ее зубов, улыбка получилась очень милой). - Несчастлив мой желудок. Но сама я счастлива, что мы наконец в безопасности, Ференц.
Он взял ее руку и прижал к своему плечу.
- Старый Свет, старый дом, старая жизнь… мы больше не могли так жить, Эва. Нас знают. Пусть не тебя, не меня и не Белу - нас… всех нас… узнает любой ребенок, ибо любому даже самому маленькому ребенку известны наши приметы. А здесь - здесь нас не знают. В нас даже не верят. И мы должны сделать все, чтобы так оно оставалось и впредь - значит, мы должны навсегда распроститься с прошлым.
- То есть тебя Америка не разочаровала.
Он покачал массивной головой.
- Америка - лучше место во всех отношениях. Здесь нет даже сказок, которые намекали бы на нашу сущность. Политическая ситуация в стране стабильная. Условия жизни, возможности… Нет, мамочка, я всем здесь доволен… кроме… - Он положил на стол свои огромные руки с чисто выбритыми ладонями на стол и сжал их в кулаки. - Кроме разве как в эти дни месяца, когда Луна полностью открывает нам свое лицо…
- Да, - тихо сказала миссис Ковач. - Да.
- Но говядина, дорогая, все-таки не так уж плоха на вкус и во всяком случае куда лучше, чем серебряные пули.
Миссис Ковач бросила в рот остаток ломтика, прожевала, проглотила. Казалось, она внимательно следит за мясом, изучая его вкус и прочие свойства на всем его пути к желудку.
- Нет, - медленно проговорила она. - Когда привыкаешь, она не так плоха. Но…
- Даже не думай об этом, Эва.
- Мы даже не можем сами поймать корову, - грустно продолжала она. - Приходится покупать, а…
- Я знаю.
Миссис Ковач опять посмотрела через гостиную на Джонни, и ее большие карие глаза стали еще немного больше.
- Эва! - уже суровее сказал мистер Ковач. - Эва, не смей и думать…
- Нет-нет, - ответила она и облизнула кровь с кончиков пальцев (волоски на которых стали чуточку длиннее и гуще, а ногти - чуточку острее). - Конечно же нет, imadot Ференц. Просто когда я вспоминаю…
- Надо забыть.
- И они здесь такие здоровые, крепкие…
- Мы больше никогда не должны изменяться, Эва. Никогда.
- А Бела?
Ференц Ковач вздрогнул.
- Он еще слишком мал - слишком мал, чтобы знать… придется пока просто сделать так, чтобы он был с нами всякий раз, когда придет время изменяться, - и тогда нам не о чем больше будет беспокоиться в нашем новом доме, на нашей новой родине.
А Бела в это время показывал Джонни свою комнату: старая кровать со столбиками, старинное кленовое бюро и резной сундук, набитый потрясающими игрушками - Джонни таких еще не видел. Вскоре мальчики вышли в гостиную, и Бела объявил:
- Мама, мы идем играть.
- Хорошо, Бела. Но помни - ты должен быть дома до семи вечера!
- Да, мама.
- Ты ведь знаешь, какие это дни.
- Да, мама, - Бела неловко покосился на Джонни. - Я приду вовремя.
- Ты должен, - сказал мистер Ковач. - Ты знаешь, почему. - Он повернулся к Джонни. - Надеюсь, вы не задержите его. Видите ли… он не вполне здоров… поэтому крайне важно, чтобы он вернулся домой до вечера.
- О, - сказал Джонни, - я буду осторожно… то есть, я хочу сказать… я не буду… - и смущенно отвел глаза, думая о том, что собирался сделать в пещере.
Когда он поднял взгляд, мистер Ковач все еще смотрел на него - прямо ему в глаза, - и Джонни показалось, что он смотрит сквозь его глаза прямо ему в мозг.
- Думаю, - проговорил мистер Ковач, - что вам действительно следует быть осторожным в этом отношении.
Родители Белы вышли на крыльцо. У края кукурузного поля Бела и Джонни обернулись помахать им, и Джонни только тут заметил, что у обоих брови такие же, как у Белы: густые темные полоски через весь лоб и переносье.
Вход в пещеры был снаружи всего лишь темной щелью в камне на склоне холма. Они, прыгая с уступа на уступ, взобрались к этой щели. Сверху припекало солнце, но из черного провала тянуло прохладой.
Джонни хотел уже лезть внутрь, но Бела задержал его.
- Джонни…
- А?
- Не забудь… я должен быть дома до семи.
Джонни расставил ноги, упер руки в бедра.
- Да гос-споди! Да! В сотый раз уже слышу! Да что с тобой такое стрясется, если ты опоздаешь? Тебе что, лекарство надо пить какое-нибудь?
Бела потряс головой.
- Я не могу сказать. Но… ты не заблудишься?
- Нет, конечно! - заверил Джонни, скрестив за спиной пальцы.
- Ты же слышал, что сказали мои родители… Я должен быть дома до того, как взойдет луна.
- Луна!.. При чем тут какая-то луна?!
Бела только нервно взглянул в сторону пещеры.
Джонни не стал его переспрашивать, только засопел.
- Луна, это надо ж придумать! - и решил, что ладно, Бог с ней, с луной. О чем только не беспокоятся эти ненормальные иностранцы. Особенно венгры.
Он все равно все об этом выяснит.
- Джонни… может быть, мне лучше не ходить туда? Пока. Сходим потом…
Джонни с насмешкой спросил:
- Боишься?
- Не того, о чем ты думаешь, - глаза Белы вспыхнули. - Ты не поймешь.
- Ну ладно, пойдем… я обещаю, - он опять скрестил пальцы, - я не заблужусь.
Он повернулся и полез в щель. Бела помедлил секунду и последовал за ним.
Вообще-то, подумал Джонни, пробираясь на четвереньках по проходу, и пальцы скрещивать незачем было. Я ведь не заблужусь по-настоящему, просто притворюсь, что заблудился.
А может, он и притворяться не станет - если Бела правда болен. Это совсем другое дело. Может, болезнь Белы многое объясняет, даже поведение старины Бастера. Собаки иногда странно ведут себя с больными людьми.
Впрочем, он не был уверен, что все дело в болезни. Что-то тут не так. Если Бела действительно болен, зачем разводить вокруг этого такие секреты? Или это какая-нибудь чертовски плохая болезнь? Но если так - почему Беле позволяют играть на улице и, может, заражать других людей? А мистер Ковач еще говорил, что Бела "подвижный". Что-то непохоже это на больного. И уж точно Бела не выглядит больным.
Джонни решил подождать и действовать по обстоятельствам.
Пол хода ушел вниз, сам ход повернул под прямым углом - и они оказались в пещере. Джонни включил фонарик. Бела ахнул.
Со всех сторон были занавеси, каскады и фонтаны из камня - серого, розового, голубого, зеленого, лавандового. Эти украшения начинались у входа и тянулись дальше вдоль шестидесятифутового[6] склона, спускавшегося к полу пещеры, а там исчезали в чернильно-черной тени, которая казалась чем-то твердым.
Джонни поводил лучом фонарика, чтобы Бела рассмотрел все, что было интересного у входа. Затем он показал лучом на склон.
- Пошли туда, вниз.
Через пастельные складки камня они пробрались к началу склона. Здесь их шаги сразу стали отдаваться гулким эхом; воздух был сухой и прохладный.
Темнота, казалось, старается раздавить яркий, твердый луч фонарика - но он носился как молния и ножом рассекал темноту, выхватывая чудеса формы и цвета.
- Смотри, - показал Джонни, - вон те волны на склоне - как ступеньки, видишь? Мы можем спуститься по ним. Ну, как тебе?
- Тут прекрасно, - прошептал Бела.
Они начали спуск. Джонни все время светил под ноги, выбирая путь по знакомым складкам камня и их цвету. Наконец они добрались до дна, и Джонни показал:
- Вон туда.
Шагая по неровному полу пещеры, Бела озабоченно спросил:
- Ты знаешь, который сейчас час, Джонни?
- Около четырех… У тебя еще куча времени.
Скоро перед мальчиками открылись такие потрясающе красивые места, что Бела совсем забыл о времени.
Они проходили мимо фонтанов, каскадов, завес, колонн из камня, мимо удивительных каменных музеев; все светилось такими чистыми и мягкими цветами, каких не найти на поверхности земли. Мальчики проходили мимо рядов зеленых, синих, ярко-оранжевых сталагмитов, навстречу которым с потолка спускались не менее красивые сталактиты; когда они смыкались, получались арки или лес колонн. Над ними нависали складчатые стены - точно застыл в одно мгновение поток голубой, розовой и пурпурной лавы.
Они проходили озера с иссиня-черной водой - такие гладкие и неподвижные, что хотелось коснуться воды и убедиться, что это не стекло.
Они поднимались по колоссальным склонам цветного камня - точно букашки среди великанских елочных игрушек; а когда они достигали верха, Джонни выбирал какой-нибудь темный проход, который приводил мальчиков в королевские палаты из пурпура и слоновой кости, а из них витая алая лестница вела на коралловый балкон с зеленой и розовой отделкой, а с него новые коридоры звали к новым чудесам и тайнам.
Они пробирались по краю провалов - таких глубоких, что брошенная в них монетка или камешек исчезали без единого звука, даже отзвук эха падения не говорил об их глубине.
Один раз Джонни выключил фонарик и велел Беле стоять тихо - и мальчики замерли во мраке, вслушиваясь в тишину, которую не с чем сравнить, в ту абсолютную тишину, какая возможна лишь под землей.
Так тихо, что слышно тревожное биение сердца.
Наконец, когда Джонни решил, что уже около шести, он сказал Беле:
- Пожалуй, пора возвращаться. Если тебе надо домой к семи. Сюда.
Он провел Белу к самому выходу, и там притворился, что потерял дорогу.
Это было нетрудно: Бела был в пещерах впервые и, наверно, не узнал бы место, где они вошли, даже если бы Джонни осветил фонариком склон, который вел к проходу наружу.
Джонни так и не решил еще, хочет ли он притворяться, что заблудился, дольше нескольких минут. Может, довольно будет только слегка напугать Белу, а потом вывести его из пещеры, чтобы он успел домой к семи. В конце концов если он правда болен…