Стараясь обходить сборища голубых и оранжевых, Слейн добрался до небольшого ресторанчика с лошадиной головой на вывеске и надписью "Подкова - Podcova". На стеклянной двери надпись по-русски предлагала: "Путникъ, зайди согр?ться отъ холода жизни!".
- Приглашение явно не по сезону, - проворчал журналист, вытирая потный лоб. - Но если учесть, что завтра будет еще жарче…
Он вошел в зал и огляделся.
Небольшой зал с крошечной эстрадной казался бы уютным, если бы не плакаты с убедительно холеной физиономией сеньора Моралеса. Удобные старомодные стулья, чистые скатерти, потрепанное чучело бурого медведя у входа. Пасть медведя раскрыта, точно и он задыхался от жары, желтые бусинки-глаза смотрят на входящего жалобно и безнадежно, как у забытой дворняжки. На стене картины - какие-то барские усадьбы в тенистых липовых аллеях.
В столице "банановой республики" единственный русский ресторан давал хозяину, наверное, неплохой доход. Почти все столики были заняты. Обычная публика предместья: свободные после смены шоферы, механики небольших гаражей, владельцы различных мелких заведений, старички и старушки, пришедшие просто посидеть и поболтать о пустяках, может быть, и в самом деле "согреться от холода жизни" в этой знойной стране.
На эстраде приплясывал и кривлялся обезьянообразный парень. Модным голосом - нарочито грубым, с хрипотцой - он вылаивал слова песни. Длинные, как у женщины, волосы, окрашенные в рыжий цвет, и орангутаньи бакенбарды укутывали бледную мордочку. Певец закатывал глаза, кривил рот, стараясь изобразить непосредственность и экстаз. Старички плевались. Однако молодежь проводила певца, хотя и жидкими, аплодисментами. Пятеро равнодушных музыкантов отложили инструменты и спустились в зал покурить. На смену им выскочил господинчик в оранжевой шляпе и по-испански залопотал о достоинствах сеньора Моралеса. Лысый, с седыми генеральскими подусниками старичок раздраженно отбросил газету и сказал громко по-русски:
- Когда говорят перед приличной публикой, снимают шляпу!
Сеньор не понял, заулыбался и зажестикулировал оживленнее:
- Рафаэль Моралес - друг русского народа!
- Свинья! - буркнул старичок и уткнулся в газету.
Багров сидел у самой эстрады. Он помахал Слейну.
- Все в порядке, - сказал журналист, усаживаясь рядом. - Деньги есть, и жизнь прекрасна. Что будем пить, Гарри?
- Ничего, кроме кофе. Мы должны быть в хорошей форме.
- Жаль. Но все равно о’кей. Есть-то все-таки можно? Чем ты питаешься?
Багров поднял руку, и к столику подбежал официант.
- Миша, накорми моего друга. Угости окрошкой холодной, в такую погоду хороша окрошка.
- Что будет пить ваш друг?
- Сегодня мы пьем только кофе.
Оратор кончил болтать, музыканты вернулись на эстраду.
Снова выскочил патлатый певец и залаял что-то вроде английского битла.
- Очень мило, - сказал Слейн. - Но ты, кажется, говорил, что это русский ресторан?
Багров вздохнул:
- Он поет задушевную русскую песню в американской обработке, только и всего. Владелец ресторана отдает дань моде.
- У вас свободно, сеньоры? То есть, извините, господа!
Неряшливый субъект, не ожидая приглашения, плюхнулся на стул и завертел головой, ища официанта. От него повеяло плохим виски и дешевой сигарой. Слейн вопросительно глянул на Багрова, тот пожал плечами.
- Эй, кто-нибудь! - голос субъекта звучал и развязно и просительно в то же время. - Виски, двойной виски без содовой!
По-русски он говорил с сильным латиноамериканским акцентом; добродушное, в общем-то, лицо все время мелко подергивалось, словно у заики в минуты волнения, и казалось то ехидным, то разочарованным, то брезгливым. Изобразив беспечную улыбку, он кивнул кому-то в зале, подмигнул проходившей мимо девице, но сразу посерьезнел, когда официант поставил перед ним виски.
- Ваше здоровье, сеньоры! - человек проглотил напиток и улыбнулся почти натурально. - Приходится иногда подбодрить себя немного, чтобы пришли в порядок нервы. В последнее время у меня много работы…
Багров равнодушно сказал "да-да" и отвернулся. Но отделаться равнодушием не удалось.
- Видите ли, я изучаю социологию. - Собеседник прищурил зеленоватые глаза и состроил серьезную мину, давая этим понять, сколь значительна наука социология. - Да, пишу монографию на тему… на одну весьма острую тему. В предвыборные дни общественность чрезвычайно наглядно иллюстрирует… ну, вы меня понимаете, сеньоры!
Багров понял, что от него не отвязаться. Наверное, он из тех неприятных говорунов, что считают своим святым долгом развлекать окружающих умной беседой, даже и мысли не допуская, что это может кому-то надоесть. Чтобы такое бесплатное приложение к обеду разделить со скучающим Слейном, Багров посоветовал:
- Кажется, для вас трудна русская речь? Мы понимаем по-испански.
- О, благодарю. Я русский по происхождению, но, сами понимаете, окружающая среда… в университете, на симпозиумах и так далее… Редко вырвешься посидеть вот так среди своих. Похоже, вы нездешние, сеньоры?
По-испански социолог болтал еще охотнее, или после виски голос его стал ровнее. Тик на лице тоже уменьшился, и гамму гримас сменило прочное добродушие.
- Все дело в том, сеньоры, что парламентарии должны отталкиваться от запросов масс, но не идти слепо навстречу запросам масс, не правда ли? Все дело в том, что… Эй, еще порцию виски!
Видимо, дело было именно в этом, потому что с новой порцией его лицо стало еще добродушнее, если только это было возможно.
- Как вы считаете, сеньоры, кто ближе к массам: католики-республиканцы или независимые христиане? - вопрошал он, выглядывая из-за стакана.
Слейн охотно поделился мнением:
- Я полагаю, что если независимые отталкиваются от желаний, а католики не идут навстречу желаниям, то все они весьма достойные сеньоры.
- Все-таки я очень устал. Проклятые нервы…
На лицо вернулись судороги, задергались красные, как у кролика-альбиноса, веки. Он стал неожиданно задумчив.
- В последнее время очень мне не везет, - забормотал он без всякой связи с предыдущими рассуждениями о парламентариях.
- Что так? - поддержал разговор журналист.
- Всему виной мои нервы. У меня была приличная работа… на радиостанции. Не вполне приличная, может быть, но хоть оплачиваемая сносно. Комментатор в русском отделе…
- И что же? Разонравилось сносно оплачиваемое комментаторство?
- О, не в этом дело!.. Не смогу объяснить в чем… Как-то пакостно на душе, и чем дальше, тем тошнее… Не знаю, какая тому причина… Да нет, все это чушь! Главное - сдали нервы. Эмоциональная нагрузка, знаете ли… Приходится поддерживать себя с помощью виски… Они считают, что я выдохся на радио… Придрались к моему акценту, а я что сделаю?! Ведь я только на четверть русский… Что?
Он словно проснулся. Озадаченно поморгал, повертел шеей, будто галстук душил его.
- Кто же вы теперь? - нетерпеливо спросил Багров, всматриваясь в дрожащее киселем лицо. - Вы социолог?
- Что? Да… Хотя едва ли это можно назвать социологией. Из меня сделали обыкновенного провокатора, если уж говорить честно. Нехорошая работа, если по правде сказать… Велели прикинуться социологом. А что я смыслю в социологии, а? Шляться по разным сборищам, кружкам, студенческим сходкам, вылавливать "левых", "красных"… С моими-то нервами!.. И получать гроши, на которые невозможно прилично жить…
- Зачем? - неожиданно спросил Слейн.
- Что - зачем? - споткнулся "социолог".
- Зачем жить таким, вроде вас?
- Но, сеньоры… Простите, это все нервы… - он зашипел, точно проткнутая камера, и прижал ладонями гримасу ужаса.
- Здорово развезло его, - заметил Слейн по-английски. - В такую жару нельзя много виски. Однако, какая сволочь!..
- Это не от виски, Джо. - Багров взволнованно вытер лоб скомканной салфеткой. - Это… Руми включил "Вериту"!
- Не может быть! Ты всегда уверял, что Руми точен. А ведь срок наступит только завтра. И потом… посмотри-ка, - он указал на эстраду, где опять распинался сеньор в оранжевой шляпе. - Этот врет про своего лидера, и хоть бы что!
- И все-таки говорю тебе, Руми включил "Вериту". Взгляни на этого слизняка. Видишь, как блестят глаза? И он только что выбросил прямо на стол свои тайны, хотя за это может потерять и последнюю "работу".
- Так почему же продолжает так громко врать сеньор избиратель? Почему орут чепуху динамики машин? Слышишь? Что ж, на таких джентльменов не действуют импульсы?
- "Вериту" нельзя включить сразу на полную мощность. Надо сначала дать войти в режим. Кроме того, "импульсы правды" в первую очередь и сильнее влияют на психику более чувствительного индивидуума. Как, например, этот пьяный изнервничавшийся подонок. Но Руми всегда точно выполняет приказания! Значит, что-то случилось в Кхассаро…
- Жить зачем? Еще чего спросите! - опять нервничал "социолог". - Жить и льву, и скорпиону хочется… Кто грызет, кто жалит - так и быть должно… Ах, нервы!..
На него не обратили внимания.
- Тебе видней, Гарри, - сказал Слейн, вставая. - И если пьяный шпик может служить за индикатора импульсов, то нам надо бежать в ресторан "Акварио", там у оранжевых христиан главный муравейник. Идем, иначе пропустим самое интересное. Сколько надо "Верите" на раскачку?
- Минут двадцать, - бросил на ходу Багров.
Глава 17
Агитмашины то вещали, то верещали, производя необходимый сумбур в головах избирателей. Улица обожгла солнцем, ошеломила шумом.
Им посчастливилось поймать свободное такси, и минут через десять они вышли у подъезда ресторана "Акварио". Вся правая сторона улицы уставлена шикарными легковыми автомобилями и автобусами. Белоснежный полисмен фехтовал дубинкой, безуспешно пытаясь разрядить пробку на проезжей части квартала. Рядом с символическим знаком созвездия Водолея над зеркальными дверями ресторана надрывался сверхмощный динамик!
- …И господь благословит народ, покорный его воле! И осенит благодатью своей! И даст каждому кров, и хлеб насущный, и радость, ибо вы голосовали за независимых христиан!
- Сейчас вас осенит, сеньоры, - пообещал Слейн динамику. - Гарри, поглядим еще разок на того благополучного бегемота на плакате! Это и есть сеньор Моралес. Вот сейчас "Верита" развернется на полный ход, и у этой морды будет совсем иное выражение. Честное слово, ради такого зрелища стоило сидеть три года в трущобах и горах!
Они протолкались сквозь толпу зевак, Слейн помахал перед носом оранжевого здоровяка корреспондентским удостоверением и туманно объяснил:
- Мы за господню благодать.
Их пропустили.
В зале было тесно, как в консервной банке. На эстраде сияла свежей апельсиновой окраской переносная пластмассовая трибуна. Над ней лучезарно улыбался сеньор с оранжевой бутоньеркой в петлице фрака. Слейн толкнул друга:
- Нам везет, нам удивительно везет! Сам сеньор Моралес осчастливил избирателей! - И он крикнул, сколько хватило голоса: - Слушайте! Слушайте сеньора Моралеса!
Стоявшие рядом оглянулись на Слейна. Оратор улыбнулся еще шире и поклонился на голос. Живой Моралес выглядел старше и подержаннее, чем Моралес плакатный. Но все же благообразный, благополучный облик лидера вызывал у обывателя доверие к партии независимых христиан. Узкий лоб успешно дополняла лысинка. Короткие усы над полными красными губами щетинились от улыбки. Голова плавно поворачивалась на толстой шее, черные глаза по-хозяйски обводили толпу. Роль политического деятеля приучила лидера к сдержанности в жестах и выражениях, но если на сеньора Моралеса надеть клеенчатый фартук, он ничем не отличался бы от лавочника средней руки, торговца рыбой, мясника. Такое сходство льстило самолюбию обывателей Адигарадо.
Моралес сложил широкие, как лопаты, ладони в рукопожатие и потряс ими над головой, приветствуя аудиторию. Белый фрак чуть не лопался, круглое лицо налилось кровью от натуги.
- Сеньоры избиратели! - возопил Моралес. - Никто не хочет себе плохого. Так зачем вам голосовать за республиканцев, когда вы не видали от них ничего хорошего? Если уж говорить честно, так республиканцы - сборище жуликов! Не так ли, мои добрые друзья?
Багров шепнул:
- Странно. Или Руми очень медленно выводит реостаты…
- Подожди, - отмахнулся Слейн. - Пока что Моралес вещает сущую правду.
- Кто же выведет страну на путь процветания и прогресса, кто?! - Моралес оживленно задвигал головой. - Только партия… только партия независимых хри… хри…
Моралес сбился.
- Что он хрюкает? - громко спросили из толпы. - Подавился, что ли, своей партией?
- Только партия независимых христиан может… сделать меня членом парламента!
Моралес сказал не совсем то, что ожидалось, и в зале стало очень тихо. Багров сжал плечо журналиста.
- Слушайте сеньора Моралеса! - весело крикнул Слейн, чувствуя знакомое волнение, как тогда в больнице. - Слушайте, сейчас он откроет вам свою программу!
- Да, программу… Что я хотел сказать? Я хотел… Гм…
- Если хотел, так говори, черт возьми! - поторопил события голос от двери. И Моралес сказал:
- В конце концов, дьявол с ней, с программой. Я хочу в парламент…
Он сказал, и черные заблестевшие глаза полезли из орбит, как у быка, которому всадили в шею первую бандерилью.
- Старый президент два срока сидит в кресле, этот выживший из ума осел чем-то нравится американцам из "Юнайтед фрут". Но на сей раз янки немного отпустили вожжи и дали нам возможность разыграть выборы самим… Они знают, что ни я, ни мой конкурент Приетта - будь он проклят! - не станем плевать против ветра и ссориться с "Юнайтед фрут". А то они нам быстренько устроят государственный переворот… Ну да, североамериканские фирмы, которых называют друзьями… они грабят страну. А кто ее не грабит? Мы… и я… только маклеры у них… Но моя жизнь и мои деньги! Кто скажет, что маклеру не нужны жизнь и деньги? Пусть делают что хотят, не стану я ссориться с янки…
Из задних рядов выкрикнули:
- Если ты, сволочь, собрался служить янки, так на что тебе парламентское кресло?
Обливаясь потом, Моралес обеими руками уперся в край трибуны… Его телохранители и прихлебатели оторопело замерли. Никто не мог понять, что случилось с лидером и что нужно делать. Не тащить же лидера партии независимых христиан в тайную полицию за "красные" высказывания.
- Если я стану депутатом парламента!.. Я протащу закон… чтобы добиться для оранжевых… для себя… посредничества между "Юнайтед фрут" и теми плантациями, которые янки еще не слопали! О, я сумею подложить свинью наглецу Приетте! Он оттягал у меня почти весь кофейный экспорт! Что будет с моей фирмой, если он пролезет в парламент депутатом от Адигарадо?.. Ах, сеньоры!.. Мне плохо…
Моралес схватился за лысину и зашатался, трибуна повалилась. У дверей ресторана закипал угрожающий гул. Слова лидера через динамики прозвучали на всю улицу и были встречены громкими криками разбухшей толпы. К "Акварио" сбежались шоферы и грузчики из ближайшего автогаража, скотоводы, приехавшие в Адигарадо из окрестных ранчо. Привратника выкинули на тротуар.
- Вы слышали, ребята?!
- Мы и раньше знали!
- Знали, но когда вот так…
- Ах ты, боров!
- Вот они, наши политики!
- Нас продают за крохи с американского стола!
- Бей предателя!!!
Над головой Моралеса пролетела тарелка и разбилась о его изображение на плакате. Лидер присел и втянул голову в жирные плечи.
В зале поднялась суматоха. Метко брошенный булыжник ударил в плечо телохранителя, тот упал, и а общем шуме не слышно было его крика. Визжали женщины, сыпались, звеня, стекла.
Один из телохранителей Моралеса, широкоплечий, хмурый, с тяжелой челюстью и кривым носом, выхватил пистолет, выпустил несколько пуль в потолок и бульдозером пошел сквозь кричащее месиво. За ним, окружив уничтоженного своим выступлением лидера, двинулась поредевшая кучка оранжевых.
На улице, на ступенях входа, оранжевые уперлись в молчаливую стену грузчиков. Мускулистые смуглые парни в грязных майках и рубахах недобро глядели на Моралеса и его свиту, закрывая дорогу к автомобилям. Белоснежный полисмен отбежал на угол квартала и что-то кричал в телефон-автомат.
- Как ты дошел до этого, Френк? - угрюмо спросил кривоносого телохранителя рослый грузчик с красным платком на шее, покачивая в руке увесистый булыжник. - Ведь ты сам из наших, и ты был честным боксером. Как же это ты, Френк, а?
Телохранитель опустил пистолет и шагнул вперед.
- Лучше бы вы пропустили нас, Челли. Сам знаешь, после того как меня изувечили на ринге в прошлом году, я уже ни на что не годен. А эта сволочь, - он кивнул через плечо на оранжевых, - они дают мне три доллара в час…
- Пять долларов, Френк, пять долларов! - прохныкал Моралес, прячась за спины оранжевых.
- Вот видишь, Челли. Где я еще заработаю столько? Ведь у меня четыре малыша, ребята.
- Френк, ты защищаешь предателя.
- Знаю. Но я честно должен отработать свои доллары, что взял вперед. Мери их, наверное, уже истратила. Честное слово, мне и самому противно, ребята… Я все равно не могу стрелять в вас, и вы правильно сделаете, если меня пристукнете. Но я честный человек и должен отработать свои доллары…
Из переулка вылетел конный отряд полиции. Увязая в суматохе тротуара, полицейские двинулись к ресторану.
- Ладно, - сказал грузчик, которого бывший боксер называл Челли. - Что-то случилось в этом мире, ребята. Я не знаю - что. Но чувствую: наши булыжники еще пригодятся. Пусть идут эти, как вы думаете?
Стенка грузчиков неохотно расступилась.
- Спасибо, ребята, - пробормотал Френк и понуро пошел в проход. Оранжевые благополучно, не считая дюжины безответных затрещин, пробрались к автомобилям.
- Эй, Френк! - крикнул кто-то. - Получай свои доллары и возвращайся к нам!
Бывший боксер помахал рукой и втиснулся в дверцу автомобиля. Багров и Слейн наблюдали всю картину из разбитого окна ресторана.
- Вот и начало! - весело сказал Багров. - Неплохое начало! Идем, Джо. Еще только два часа, а сегодня многое должно произойти.
- Будет всеобщий мордобой, помяни мое слово, Гарри. В двух кварталах отсюда, в спортивном клубе - штаб католиков. Поглядим, каких успехов достигли.
Почти бегом они направились к спортклубу. Полицейские уже расчистили улицу от людей и машин и теперь крутились на конях у "Акварио", не зная, в чем дело и кто зачинщик. Постовой полисмен что-то сбивчиво объяснял лейтенанту. Офицер ругался:
- Сеньор Моралес занимался красной пропагандой? Сеньор Моралес бранил президента и американцев? Да ты пьян, олух!