- Ну давай, Эмилио, классно было увидеться вживую, но мне надо бежать. Как мои статейки, ничего?
- Вполне. Твое поколение все еще составляет немалую часть рынка, а всем остальным есть над чем посмеяться. Только вот… Не наезжал бы ты так на современную музыку, совсем никого не хвалишь - со времен того альбома Мадонны с воскресшими "Грейтфул дэд", когда у нее еще внучка родилась, а с тех пор уже шесть лет прошло.
- Я что думаю, то и говорю, Эмилио. Будут хорошие вещи, похвалю, а дерьмо - оно и есть дерьмо!
Он вздыхаете напускной скорбью и поднимается с кресла, чтобы меня проводить.
- Горячий, как сто мегатонн… Ладно, последний из могикан, постараюсь принимать твою телеметрию без помех. Главное, не пропадай. Как там у вас говорится? Не сойди с дорожки?
- С пути.
- А я-то думал, это как звукосниматель…
Помахав рукой Эмилио, снова спускаюсь в подземку и еду в Гринвич-Вилидж. Выхожу на Юнион-сквер.
Будь я проклят, но что-то здесь не так.
По всей северной границе проходит высокая стена с башенками и флажками. Перед воротами, выходящими на Бродвей, стоят Микки-Маус и Гуфи, оба с пистолетами на боку. Мимо медленно движется толпа.
Осторожно двигаюсь ко входу, стараясь слиться с компанией туристов, но Микки тут же меня замечает и жестом подзывает к себе. Я не привык спорить с вооруженными мышами и послушно выхожу из строя.
- Ты что тут делаешь без значка? - строго спрашивает он.
- Дома забыл…
- Вы что-то уж слишком вошли в роль, парни. Нельзя быть такими растяпами! Ладно уж, так и быть… Вот тебе временный, но это в последний раз!
- Конечно, мистер Маус, - подобострастно киваю я. - Большое вам спасибо!
Приколов на лацкан куртки пластиковую карточку с голографической диснеевской эмблемой, я беспрепятственно прохожу мимо контролера в ворота…
…и тут же переношусь в славный шестьдесят седьмой!
Улицы переполнены длинноволосыми детьми Водолея. Они размахивают флажками с символом мира и фотографируются вместе с туристами, не выпуская изо рта дымящиеся косяки, толстые, как сосиски. Трава, судя по запаху, самая что ни на есть настоящая! Из открытых окон домов льется музыка "Битлз".
Что за чертовщина?
Перехожу Десятую улицу и попадаю в толпу хиппи, одетых во все черное. Эти взахлеб декламируют Аллена Гинзберга. Только тут я наконец начинаю въезжать…
ВЕСЬ ВИЛИДЖ СТАЛ ДИСНЕЕВСКИМ ПАРКОМ!
Ну да, на Бауэри, как и полагается, владения панков. Бритоголовые как заведенные дергаются под "Рамонес".
Я сажусь на обочине.
По лицу текут слезы.
Выплакавшись досуха, поднимаюсь и бреду дальше. Отыскать альбом и валить отсюда… Магазин должен быть где-то дальше.
Нахожу его на Бликер-стрит, по соседству со сверкающим огнями джаз-клубом, где, согласно объявлению, Майкл Джексон в своем шоу подражает Чарли Паркеру - каждый вечер в шесть и в восемь. Совсем упав духом, вхожу в магазин. Всюду флюоресцирующие психоделические плакаты, воздух пропитан благовониями. Из дешевеньких колонок звучит "Джефферсон эйрплейн" - "Ты ищешь свою любовь?". Вот именно!
За прилавком красуется очередная цыпочка в маскарадном костюме, но я не обращаю на нее внимания и начинаю рыться на полках.
Надо отдать должное диснеевской братии: денег они не жалеют. Чего тут только нет, вся золотая эпоха, первые издания от пятидесятых до семидесятых, уютно упакованные в пленку. Цены вполне предсказуемые, но в основном меньше тысячи.
За черным алфавитным разделителем с таинственно мерцающей буквой "Л" я наконец нахожу то, что искал.
"Лавин спунфул", "Ты веришь в чудо?", всего за восемьсот зеленых.
Трепетно прижимая свое сокровище к груди, спешу к прилавку.
- Решили на досуге покопаться в старых записях? - улыбается девушка. - Я вас понимаю, это куда лучше того, что в наши дни выдают за музыку.
Увы, обычная рекламная болтовня, не более того. Молча киваю и лезу в карман. Черт побери! Наличных не набирается и пяти сотен. Ладно, вот чек на три тысячи за последнюю книгу: "Дилан. Последние годы". Протягиваю его продавщице.
- Слушай, детка, мне очень нужен этот альбом, а домой сбегать некогда. Может, я перепишу на тебя чек? Получишь деньги сама, а сдачу оставишь себе, а?
Девушка смотрит на чек, и глаза ее радостно распахиваются.
- Бинер Уилкинс? Тот самый? Так это вы и есть?
- Ну да, кто же еще? - гордо выпрямляюсь я. - Вот! - протягиваю ей водительское удостоверение, давным-давно просроченное.
- Надо же, глазам своим не верю! Вот уж не думала, когда шла сюда работать, что вы… вот так просто возьмете и придете к нам в магазин! Я вашу колонку в журнале никогда не пропускаю, а книги по многу раз перечитывала. Вы столько всего знаете, столько видели… вся ваша эпоха… Это так чудесно, просто волшебно! Не то что теперь…
- Да, да… - киваю я, торопясь скорей убраться от этого фарса, пошлой пародии на славные ушедшие годы. - Так вы примете чек или нет?
- Ну конечно, мистер Уилкинс!
Я достаю ручку, чтобы сделать передаточную надпись.
- Имя? - спрашиваю.
- Дженис Смяловски. Д-ж-е-н-и-с… - начинает она повторять по буквам.
Я поднимаю брови.
- Случайно, не в честь?.
Девушка сияет.
- Да, Дженис Джоплин. Мои предки были от нее без ума. Еще в детстве успели наслушаться, у своих родителей. - Взяв у меня чек, она восхищенно его разглядывает. - А вы знаете, я вообще не буду его менять, а оставлю как автограф! А за альбом сама заплачу.
Она что, издевается, эта цыпочка? Ничего не понимаю. Вообще-то я здесь никого приятней не встречал, но все равно как-то не по себе. Смутившись, пытаюсь привести в порядок мысли, представляю себе свой дом, полный музыки и воспоминаний: тепло, уют, отрешенность от суеты чужого враждебного мира…
Новая мелодия звучит из динамиков: Стили Дэн, "Эй, девятнадцатилетняя!" - это уже едва ли относится к моей эпохе. Все ясно - сборная солянка. Ну конечно, станут они проигрывать целые диски - нельзя же слишком потакать индивидуальным вкусам!
Охваченный отвращением, выскакиваю на улицу, сжимая в руке драгоценный альбом.
- Заходите еще, мистер Уилкинс! - кричит вдогонку девушка. - Я буду очень рада…
Домой, домой!
На полпути к воротам гетто останавливаюсь и возвращаюсь в магазин.
Дженис, увидев меня, расцветает в улыбке.
Я подхожу к прилавку.
- Может, заглянем вечером ко мне, послушаем что-нибудь старенькое?
- О, мистер Уилкинс, с удовольствием!
Ну и денек… Лучший день в моей жизни!
Ленноновские очки
Иду я, значит, по нижнему Бродвею, в районе Канал-Джинз, и встречаю бродячего торговца, да такого чудного, что чуднее не придумаешь.
Вообще-то в тех местах тротуар вечно забит всяким торгующим сбродом: африканцы с деревянной резьбой, фарраханистые черные мусульмане с ароматным маслом и курительными палочками, молодые панки в футболках, расписанных похабщиной, старички с поддельными сумками от Гуччи, вьетнамцы с побрякушками, колготками и пиратскими дисками… так что если вы примете во внимание, что я, Зильджиан, живу здесь уже бог знает сколько и давно привык к таким представлениям, то поймете, что тот молодчик был и в самом деле чудной.
Да нет, не то чтобы чудной, в смысле странный. Скорее нелепый, что ли.
Одет как буддийский монах, то ли японский, то ли китайский… или вьетнамский - хрен поймешь. Голова бритая, желтая ряса, соломенные сандалии. Взгляд такой спокойный, невозмутимый - как у домохозяйки с Парк-авеню после первой таблетки валиума. Возраст - где-то между тем, когда еще нельзя покупать спиртное, и тем, когда его уже врачи запрещают.
Продает очки. На лотке целая коллекция, аккуратно разложенная - только готовые, по виду подержанные. Никакого шлифовального станка поблизости не видно, так что, стало быть, на заказ линзы не подгоняет. Может, и ворованные - кто его знает.
Я остановился. Заметив мой интерес, монах отвесил низкий поклон, мне пришлось ответить. Из вежливости я покопался в товаре и вдруг углядел в гуще обычных металлических и роговых оправ, модных и не очень, нечто особенное, столь же неуместное, как и их хозяин в общей толпе. Лежат себе эти очочки в уголке, изящно скрестив дужки, как балерина ножки, и будто поглядывают на меня.
Схватил я их и стал рассматривать.
Тонкая золотая оправа без всяких украшений, линзы светлые, небольшие, идеально круглой формы. Дужки крепятся точно посередине ободка, а переносица чуть повыше, где-то на двух третях высоты… И я вдруг понял, что держу в руках то самое, что мы бог уже знает сколько лет назад называли ленноновскими очками. В первый раз появившись на обложке альбома "Сержант Пеппер", а в последний, уже разбитые, - на посмертном издании, они навсегда остались частью образа Джона, хотя он потом стал носить другие, по-видимому, из супружеской солидарности с Йоко.
Я никогда не жаловался на зрение и очки покупать не собирался, даже чтобы переставить в оправу поляризованные линзы, поскольку верю в пользу прямого солнечного света. Однако что-то не давало мне уйти.
- Можно примерить? - спрашиваю монаха.
- А как же, - улыбается он. Говорят, по улыбкам учеников Будда судил о том, как его поняли.
Расправляю дужки и замечаю на одной красное пятнышко, похожее на свежую кровь. Кто-то жевал рядом хот-дог и брызнул кетчупом? Лижу палец и пробую оттереть пятно. Оно понемногу поддается, исчезает… но затем, как по волшебству, снова появляется.
- Не беспокойтесь, - говорит монах. - Просто маленькое пятнышко, кровь от выстрела. Очки от этого нисколько не хуже. Попробуйте.
Надеваю очки, и…
Лодка, расписанная светящимися психоделическими узорами, покачивается на широкой ярко-пурпурной поверхности, покрытой мелкой рябью. Я сижу на средней скамье и плыву по течению, без весел и парусов. По берегам стоят невероятно высокие мандариновые деревья, покрытые желтыми и зелеными целлофановыми цветами. Небо, как вы, наверное, догадались, из апельсинового джема - с кусочками настоящей корочки и английскими оладьями вместо облаков. Завтрак что надо.
- Святой Сальвадор Дали… - изумленно шепчу я.
Погружаю руку в пурпурную воду, ощущая терпкий аромат виноградного сока, и лихорадочно пытаюсь подгрести к берегу.
- Зильджиан! - окликает звонкий голос откуда-то сверху.
- Д-да? - не сразу отвечаю я.
- Посмотри на меня! - У плывущей в небе девушки глаза меняют цвет, как в калейдоскопе. На ней нити сияющих алмазов, а кроме них почти ничего. - Это подарок тебе, Зильджиан. Не надо пугаться.
- Не знаю… я…
Лодка начинает раскачиваться. Нет, не лодка. Я сижу верхом на кентавре… только вместо копыт у него гнутые полозья, как у кресла-качалки. Кентавр не спеша продвигается вперед по открытому полю, поедая на ходу пирог.
Люси рядом со мной на такой же лошадке.
- Не волнуйся, Зильджиан. Мы далеко не каждого приглашаем в гости. Ты первый за много-много лет. Верь мне.
- А что случилось с тем парнем, который последним тебе поверил?
- В этом виноваты люди, а не мы, - поджимает она губы.
Люси распахивает передо мной дверцу такси. Машина сделана из старых номеров "Вашингтон пост" и "Нью-Йорк таймс" с заголовками про Вьетнам. Забираясь внутрь, неосторожно протыкаю головой бумажную крышу и попадаю прямо в облака. Люси по-прежнему рядом. Пронизываем влажный белый пар, словно два жирафа на колесах, и я застываю в лучах солнца, отраженных от глаз девушки.
Мы идем на станцию к поезду.
- Попробуй, не бойся, - уговаривает Люси. - В конце концов, что ты теряешь? А потом, они тебе так идут…
Она подзывает пластилинового носильщика, похожего на Гамби из мультика, его галстук составлен, как мозаика, из осколков зеркала, вдавленных прямо в грудь. Я внимательно изучаю свое отражение. И в самом деле, не так уж плохо…
Турникет больно ударяет меня в живот и пискливо извиняется.
- Наслаждайся, - говорит мне Люси и толкает вперед.
Я вновь на Бродвее, стою в обнимку с фонарным столбом. Столб хорошо знакомый, тот самый, на котором с времен последней войны сохранился обрывок плаката с затейливым лозунгом: "Разуй глаза - глядишь, не обуют".
С опаской поднимаю голову, ожидая самого худшего… Нет, пока все нормально, сквозь линзы мир видится таким же, как всегда.
Если не считать его обитателей.
Голова каждого из них увенчана комком извивающихся горгоньих щупалец. Бесчисленные червеобразные отростки разной толщины и цвета выходят прямо из черепа и заканчиваются где-то на полуметровой высоте. Концы у них тупые с плоской, чисто срезанной поверхностью. Впечатление такое, будто они уходят куда-то в иное измерение. В результате человеческие головы напоминают соцветия одуванчиков, готовых разбросать семена, только разных цветов.
К моему столбу подбегает бродячий пес и задирает лапу. У него на голове тоже несколько щупалец, но не так много, как у людей.
По спине вдруг бегут мурашки. Отрываю руки от столба и осторожно ощупываю собственную голову…
Там такой же точно тюрбан из шевелящихся "змей". Я с отвращением ощущаю их бархатно-скользкую упругую поверхность.
Срываю очки. Все щупальца мгновенно исчезают, в том числе и мои. Дрожащими руками снова водружаю линзы на нос - опять то же самое.
Рядом со мной кто-то стоит. Оборачиваюсь.
Снова тот же монах. У него, единственного из всех, отросток только один, в самом центре макушки. Золотой, под цвет рясы, толстый, как столб, и смотрит точно вверх.
Монах с улыбкой показывает на свое украшение.
- Идет прямо к Будде, - объясняет он и смеется. - Пользуйтесь очками с умом. До свидания.
Мгновение - и его уже не видно в толпе.
Я устало опускаюсь на ступеньку.
Боже мой, как же все эти люди не замечают такого жуткого спагетти у себя на головах? Неужели они не чувствуют его веса? С другой стороны, если вдуматься, я тоже ничего не чувствую…
Поднимаю руку - отростки на месте. Как может что-то быть реальным на ощупь и в то же время не иметь веса? Или мы просто привыкли, потому и не замечаем?
К ногам снова жмется тот же лохматый пес и лижет слюнявым языком протянутую руку. Я с ужасом смотрю на его голову.
Оттуда начинает расти новое щупальце! Удлиняясь, оно тянется ко мне!
Внезапно в моем поле зрения появляется точно такая же "змея", но тянется она уже от моей собственной головы и в сторону собачьей!
Резко отдергиваю руку. Пес глухо рычит, и щупальце мгновенно меняет цвет, так же как, впрочем, и мое. Теперь они явно не так жаждут встречи, как прежде.
Мне, конечно, далеко до Эйнштейна, но кое-что я все-таки соображаю. Нужно быть тупее сенатора из Джорджии, чтобы не догадаться, для чего служат эти отростки. Они представляют собой чувства, духовные связи, ауру, если хотите, - память обо всех контактах с окружающим миром, которые случаются в нашей жизни. Связующие нити любви и ненависти, как поется в какой-то дурацкой песенке.
Пес, свернувшись клубком, деловито выкусывает блох. Чтобы проверить свои выводы, я снова протягиваю ему руку. Опасливо обнюхав, он снова ее лижет. На этот раз я не мешаю щупальцам встретиться и слиться воедино.
Какой милый песик! Лезет ко мне на колени, уже обслюнявил лицо… Он тоже любит меня! Бедный, несладко ему, наверное, приходится на улице. Мне почти стыдно за то, что я собираюсь сделать.
Хватаюсь за живой кабель, соединяющий нас, и тяну его из собачьей головы - не экспериментировать же на своей! Легкое сопротивление, еле слышный щелчок - и связь рвется.
Собака взвизгивает, потом равнодушно отворачивается, слезает с колен и засыпает, снова свернувшись в клубок.
Розовое змеистое щупальце, закрепленное теперь только одним концом, извивается в моей руке, стремясь воссоединиться с собакой, но я держу его крепко, и вскоре оно затихает, увядая и сокращаясь, словно мужской член, выставленный под ледяной дождь. Через несколько мгновений я уже чувствую, как на моем черепе зарастает даже место, где был корень. Едва родившееся и с самого начала тонкое, как карандаш, щупальце не слишком-то и стремилось выжить.
Вооруженный новым знанием, я начинаю вглядываться в окружающих уже более пристально.
Новые отростки появляются у них постоянно - каждые несколько секунд. Ленноновские очки позволяют мне каким-то непонятным образом фокусировать свое чудесное зрение, и тогда можно увидеть, что заросли на головах непрерывно колышутся, будто полипы и водоросли в подводном коралловом лесу. Впрочем, подавляющее большинство новорожденных щупалец живут совсем недолго, исчезая так же быстро, как и выросли…
Вот женщина остановилась перед витриной магазина. От нее к одетому манекену мгновенно протягивается тонкая, как леска рыбака, нить. Проникает беспрепятственно сквозь толстое стекло, едва касается цели и возвращается. Смотав "удочку", женщина отворачивается и идет дальше.
Ну конечно, ведь и к неодушевленным предметам можно испытывать привязанность.
Вот представительный мужчина паркует свой "ягуар" в счастливо обнаруженном пустом промежутке, выходит и захлопывает дверцу. Его голову связывает с машиной канат толщиной с руку, что нисколько не мешает ему мельком "ощупать" проезжающий "мерседес". Ах, это непостоянство сердца… Или головы, выбирайте что вам больше нравится.
Мальчишка-рассыльный забрасывает "удочку", целясь в шикарную цыпочку, разодетую в меха, но взаимности, ясное дело, не находит.
Старушка на инвалидных ходунках бросает щупальце в сторону солидного мужчины докторского вида.
Девушка, которую я встречал в компании - она изучает архитектуру в Нью-Йоркском университете, - выстреливает длинную тонкую нить, как у Человека-паука, цепляясь за изысканный резной карниз высокого здания.
Парень с девчонкой целуются на углу. Связь у них мощная и прочная. Когда же они расходятся, вся средняя часть единого щупальца исчезает, оставляя видимыми лишь короткие полуметровые отрезки, соединенные где-то в иных измерениях.
Ну что ж, все понятно, видел я достаточно. Продолжим исследования дома.
Стоя перед зеркалом, я стал один за другим вытаскивать из головы отростки.
Сначала вот этот, серый, узловатый, по виду самый старый. Щелк… и я больше не испытываю никаких сыновних чувств. Мать, отец… да кому они вообще нужны! На том месте, где крепился конец, осталось лишь гладкое белое пятно. Странное ощущение. Нет уж, лучше вставить обратно. Так, а это что за тоненькая змейка в трехцветную полоску? Ну-ка… Щелк! Ха, неужели патриотизм? Откуда он у меня? Интересно, в какую сторону идет другой конец - к Белому дому, мемориалу Линкольна? Наверное, у каждого в свою…
А вот тоненькая, зеленоватая, скользкая как угорь. Попробуем… Черт возьми, никогда бы не подумал, что можно втюриться в ведущую телешоу! Ничего себе! Эту уж точно убить. Держать, пока не рассыплется в пыль! Надо получше следить за своими чувствами…