9
Всю ночь снилась Сеньке девушка его мечты.
– Прости меня, Семен, – говорит. – Зря я жизнь твою молодую погубила. Не выйдет у нас любви – слаб ты, выходит, духом, и счастья своего боишься… А назад теперь ходу нет. Трижды твоя труба петуха пустит – и пропали мы оба, пропали навсегда…
А Сенька во сне не знал, что ответить – в брюхе поминальный ужин революцию устроил. Да и что тут скажешь?
На другой день собрались селяне на демонстрацию по случаю Дня Международной солидарности трудящихся. Перед сельсоветом трибуна из досок, вся кумачом обернута, на трибуне председатель, и красный бантик на груди приколот.
– Разрешите, – говорит, – начать праздничный митинг…
Стоит Сенька, медную трубу-подругу в руках сжимает. Вокруг селяне толпятся – принарядились по радостному делу, старики ордена нацепили. Едва узнал Сенька деда-коменданта – такой у него на груди иконостас. Тут же комсомольцы, те самые, что вчера гроб таскали. Держат над головами транспаранты из кумача и бородатые портреты на длинных жердях. Строго глядят портреты, а комсомольцы и того строже: сами-то плюгавые, чернявые да щуплые, Сенька со своими льняными кудрями – как удод среди воробьев.
А девки местные на трубача поглядывают с интересом. Все, как на подбор, статные, полнотелые, на каждой груди по бантику заманчиво так трепещет, кое-кто в красной косыночке, а щеки и того краснее, и брови черные, как по ниточке.
Ничего не видит Сенька. Смотрит в землю. А в ушах будто шепот: "Трижды твоя труба петуха пустит…"
Наговорившись, председатель взмахнул рукой и глянул на Сеньку. А тот не видит – стоит, трубу к груди прижимает и бормочет что-то.
– Мыкола, – кричит председатель, – скажи музыканту – пусть марш начинает!
Мыкола постарался – так ткнул Сеньку в бок, что тот в минуту всё вспомнил, пришел в рабочее состояние и поднял трубу к губам. Заиграл "Утро красит нежным светом".
Заулыбались молодицы, зашушукались девки, кое-где песню подхватили; заворочалась толпа, захлопала на ветру кумачовыми полотнищами. Сеньку вперед пропустили – и пошли.
Закончилось "Утро", началось "Прощание славянки". Закончилось "Прощание", началось "Мы кузнецы". Играет Сенька, труба заливается, идут и идут – пора бы улице завершиться…
Очень длинная в Терновцах улица имени Ленина. Идет и идет демонстрация, транспарантами качает, песни распевает и с каждым шагом будто бы разрастается. Всё новые и новые товарищи вливаются в праздничное шествие, из улочек боковых выходят, а то и прямо будто бы ниоткуда, и к запаху перегара и духов "Красная Москва" добавляется запах плесени, тины болотной, землицы сырой…
Огляделся Сенька.
Идут утопленницы длинноволосые, груди на плечи закинули, чтобы под ногами не путались. Идут упыри с кладбища – у каждого на саване приколот истлевший бантик. Идут рогатые, хвостатые, прихрамывают, копытами месят дорожную пыль…
Потемнело у Сеньки в глазах. Хрюкнула труба, пустила петуха – и замолкла.
10
Ночью Сенька бежать хотел: обернусь, думал, джипом, и только вы меня и видели. Не так всё вышло – устерегли его комсомольцы. Ждали, видно, случая поквитаться с городским, а может, председатель своевременные меры принял. Только, когда Сенька ночью выбрался из окна, – поджидали его. Отметелили слегка и обратно водворили. Лица пригожего, надо сказать, не тронули: и губы остались целы, и нос не разбит. Поскольку свадьба предстояла не кого-нибудь, а председателевой дочки, и Сеньке хоть умри, а придется "Лимончики" играть.
Всю ночь провел Бурсак без сна. И девушка его мечты ему не явилась. Уж он просил-молил: появись, мол, хоть перед смертью дай на тебя насмотреться. А в том, что и в третий раз не выстоит, у Сеньки сомнений не было. Совсем плох стал Бурсак: в животе урчит, зубы стучат, и колени слабые. Хотел "Отче наш" читать, близко к тексту, ибо не учат в институте поповские бредни, да не дочитал и до середины: язык отнимается, губы немеют…
Пропал Бурсак. Пропал Сенька, а кудри льняные или что-то другое его погубило – не узнать.
На рассвете задремывать стал. Вдруг свинья завизжала, весь сон перебила. Это в председательском дворе к свадьбе свиней кололи.
Поздним утром напялили на Сеньку черный костюм с белой рубахой, и, ни жив ни мертв, поплелся он за провожатым на председателев широкий двор, как на плаху. А там уже балаганы стоят, в балаганах столы сколочены, рядом печи сложены, десять поварих у печей вертятся, жарят и шкварят, дым, пар, чад – как в преисподней.
Вдруг загудели гудки, раскрылись ворота, встали перед ними три черные "Волги" в ряд, все в ленточках, будто гробы. На капоте у первой машины – кукла в белом платье, голубыми глазами на Сеньку смотрит.
Раскрылись в машине дверцы, и вышла к людям девушка Сенькиной мечты – в свадебном платье, фата на голове, а коса – до пояса. Лицо матовое, чистое, глазки синие, ясные, губы нежные, розовые… Только печальная да бледная. И на людей не смотрит – всё вниз да вниз.
И вылезает из второй машины жених – старый черт, одним словом. Сам мелкий, седой, а зубы золотые.
И вылезает из третьей машины председатель – в черном костюме, с красной лентой через плечо.
– Ну, – говорит председатель, – разрешите начать торжественный митинг…
Стоит Сенька, ног под собой не чует. Печи пышут жаром, по лицам поварих красные блики скачут. Из поварих нет-нет да и подмигнет какая Сеньке, ухмыльнется, белым острым зубом блеснет – и снова за работу.
А посреди двора рушник на землю постелили, вот уже и хлеб-соль несут.
Встали жених и невеста рядом. Поглядел на них Сенька…
Улыбается старый черт. По-хозяйски кладет руку на плечо девушке Сенькиной мечты. И на удивленных глазах Бурсака девушка начинает вдруг стареть, стареть, покрываться морщинами, рот ввалился, коса поседела да клочьями повылезала…
Глядит на Сеньку Нехристь Лукерка Никифоровна. Печально глядит. Будто прощаясь.
– Играй! – велит председатель.
Поднял Сенька трубу.
И в груди у него, прямо за ребрами, что-то случилось.
Сперва сжалось всё, будто от страха или от жалости. А потом застучало сердце пламенным мотором. Вспыхнули глаза галогенными фарами. И заиграл Сенька, как в жизни никогда не играл.
Гикнул председатель. Притопнул. Пустился в пляс посреди двора. А за ним гости.
Танцует водяник с утопленницей. Танцует удавленник с ведьмой. Кости поскрипывают, копыта постукивают, и старый черт не удержался – пустился вприсядку вокруг невесты…
А невеста с места не сходит. Как стала на рушнике, так и стоит. На Семена смотрит – лицо матовое, коса до пояса, грудь высокая, глазки синие…
А печи ревут. А поварихи танцуют с жареными поросятами. У председателя челюсть впопыхах отвалилась, так он ее с земли подхватил и на место приставил – хрусь!
Пересохло у Сеньки в горле. Губы растрескались. Легкие огнем горят. Сбился, перепутал мелодии, замолчала труба…
– Попался! Попался!
И тянутся к Сеньке отовсюду сотни рук – какие костлявые, какие волосатые, а какие и с когтями.
Набрал он воздуху – и пошел шпарить всё подряд. Мендельсона. Шопена. "Лимончики". "Куда уходит детство". "Семь сорок" с импровизом. Только-только вечер спускается, до утра еще далеко…
Снова сбился Сенька – ну не железный же он!
Или железный?
Снова протянулись к Сеньке руки, вот-вот коснутся живого тела…
Взвыл клаксон, и зазвучала труба. И опять гости в пляс пустились.
Раскалилась медь. Обжигает, а Сеня и не чувствует – онемели губы давно, коркой взялись. Онемели и пальцы – сами бегают, Сенька им не хозяин. И мутится перед глазами: то ли слезой взялись, то ли фары запотели. И сбоит за ребрами сердце – то ли инфаркт подступает, то ли бензин в баке весь вышел. Смотрит на девушку своей мечты – и не видит ее. Впору "дворники" включать…
И выпала труба из ослабевших рук. И навсегда замолчала.
– Ага! – закричал златозубый жених.
– Ага! – завопили радостно гости. – Теперь попался, попался, попался!
11
И в ту самую секунду, как совсем уж было одолела Сеньку нечисть, соскочила невеста с рушника. Фату с себя сорвала, в небо подбросила – обернулась фата петухом и с перепугу закукарекала.
Замерли гости.
Расхохоталась девушка, пальцами щелкнула, жениху своему, старому черту, под самый нос дулю скрутила. И – к Сеньке.
Распахнула дверцу. Вдавила педаль газа по Сенькины гланды. Взревел мотор, и только их обоих и видели.
12
Так обрел свое счастье Сенька Бурсак.
По сей день, говорят, в окрестностях райцентра Ольшаны можно встретить джип "Grand-Cherockee", летящий по буеракам на скорости двести километров в час. Молодежь, правда, в него не верит. А старожилы крестятся, заслышав на болотах шум мотора.
Многие его видели. Говорят, он прекрасен и страшен: смоляной лак блестит, галогенные фары затмевают солнце и луну, а за рулем сидит девушка неописуемой красоты – в чем мать родила.
Так носятся они – и так будут носиться до Страшного суда.
А как сыграет клаксон "Лимончики" задом наперед – так Суду и быть.
Сергей Чекмаев
Мы делаем новости (из цикла "Мифы мегаполиса")
Мы делаем новости.
Девиз новостных программ телекомпании CNN
Вечерняя смена выдалась скучноватой. Разъездная студийная "десятка" медленно тащилась сквозь привычную вечернюю пробку на Садовом, в салоне тихо мурлыкало "Радио-Ностальжи". Напарник – в этот раз с ним ездил Игорь, изрядный циник и пессимист – на удивление молчал, лениво покручивая руль, и Кирилл даже задремал.
И может, так и проспал бы до самого Останкино, если бы не ожил приемник, настроенный на милицейскую "тревожную" волну. Несмотря на свой несколько топорный вид, самодельный "перехватчик" значительно облегчил работу съемочных групп. Теперь, когда они получали вызов одновременно с милицией, спасателями и пожарными, иногда удавалось прибыть на место даже раньше спецмашин. А значит – до оцепления, красно-белых ограничительных лент и тяжелой пожарной техники, которая, бывает, напрочь перегораживает все подъезды к месту ЧП. Можно подобраться вплотную к полыхающему зданию или раскуроченным автомобилям. Камера выхватывает не самые политкорректные, зато редкие и эксклюзивные кадры. Далеко не все удается пустить в эфир, но даже после серьезной резки сюжет получается вполне шокирующим.
Вот и сейчас приемник, мигнув индикатором, перехватил циркулярное сообщение для экипажей ДПС. Сухой женский голос в шуме и треске помех скороговоркой сообщил:
– Внимание, тридцать девятый и сорок шестой! В двадцать два сорок поступил сигнал: ДТП на пересечении улицы Воронцово поле и Покровского бульвара.
Совсем уж неразличимые на фоне статики экипажи ДПС отозвались почти одновременно:
– Я сорок шестой, застрял у Крымского моста, быстро выбраться не смогу.
– Я тридцать девятый, принял, выезжаю.
Кирилл посмотрел на часы, присвистнул:
– Ого! Еще и пяти минут не прошло! Может, успеем раньше ментов.
– Если вылезем из этого стойбища, – Игорь мрачно кивнул на застывшее море стоп-сигналов впереди.
– Ты уж постарайся, – Кирилл подтянул к себе камеру, проверил свободный метраж, удовлетворенно кивнул: на сюжет хватало. Камеру он получил недавно и еще не привык к ней как следует. – А то ничего интересного сегодня.
Сказал – и поморщился. Не зря та старушка на пожаре обозвала их стервятниками. Чужое горе, боль, кровь, а иногда и смерть для разъездной группы программы "Тревожный вызов" давно стали обыденностью. И чем ужасней авария, чем разрушительней взрыв и сильнее пожар, тем лучше. Обыватель в теплом уютном кресле любит смотреть ужастики, в глубине души радуясь, что всё это случилось не с ним. А значит, поползет вверх рейтинг родного "Тревожного вызова", замороченный и вечно усталый выпускающий редактор Антон сдержанно похвалит именно их группу.
Раньше Кирилла возмущала привычка телевизионщиков тыкать камерой в искаженные болью лица пострадавших, жадно шарить объективом по обгорелым стенам квартир.
А теперь вот привык. И уже сам, не слишком задумываясь о смысле слов, автоматом делит сюжеты на "интересные", "средние" и "отстой" по количеству трупов и искореженных тачек.
– Ну что, рванули? – Кирилл весело кивнул напарнику, щелкнул выключателем спецсигналов. Над головой полыхнули оранжевые блики, упали на асфальт, лизнув немытые борта соседних машин.
Игорь изящно подрезал груженую и неповоротливую "Газель", прорвался в крайний левый ряд и прямо через двойную черту нырнул в темный зев какого-то переулка. Позади возмущенно ревели клаксоны.
– Ух! – сказал Кирилл. – Круто. Смотри только, чтобы по нам не приехали сюжет снимать.
– Сам просил. Или соблюдаем правила и стоим в пробке, или… – машина подпрыгнула на незаметной выбоине, Игорь выругался и после паузы закончил: – … играем в гонки на выживание.
"Десятка" пролетала узкие московские переулки, ревел двигатель, визжали покрышки, а Кирилл то и дело хватался за ручку над дверью. Камеру он прижимал к груди, как родное дитя.
На место они прибыли первыми. По крайней мере, раньше милиции.
Посреди перекрестка раскорячилась длинная, как атомный крейсер, "вольво" со смятым задним крылом. Метрах в пяти отброшенная сильным ударом "девятка" приткнулась бампером в тротуар, уныло подмигивая единственным уцелевшим поворотником. Весь передок вазовской машины смялся в гармошку, крышка капота нелепо задралась вверх. Водитель, судя по всему, был без сознания – на переднем сиденье скорчилась, навалившись на руль, неподвижная фигура. Около машины суетились двое случайных прохожих, пытаясь отогнуть покореженную дверь. Солидный господин с немалым брюшком у дверей "вольво" скучающе созерцал беспокойную суету вокруг, время от времени бросая в мобильный телефон короткие фразы. У заднего колеса иномарки куталась в тоненькую дубленку блондинка на немыслимых каблуках.
Игорь съехал к обочине, припарковался. Мизансцену на перекрестке осветили оранжевые всполохи. Добровольные помощники и блондинка обернулись, ожидая, вероятно, увидеть милицию.
– Смотри, – сказал Кирилл, – толстяк из "вольво" и ухом не ведет. Как думаешь – не считает себя виноватым или на страховых адвокатов надеется?
– А ему что? Сейчас менты приедут, он им на лапу даст, и в протокол всё, как надо запишут. Бедняга из "девятки" еще и должен окажется. По гроб жизни.
– Ладно, пойдем, побеседуем с этим деятелем. Может, чего интересного узнаем.
– Смотри, как бы он камеру не разбил.
– Не боись, прорвемся.
Кирилл вылез из машины, издалека заснял место ДТП, потом, подойдя поближе, дал крупный план повреждений, ткнул объективом почти в стекло "девятки", запечатлев окровавленный затылок водителя. В это время добровольные помощники как раз смогли отжать дверь. Первый – невысокий бородач профессорского вида – приложил два пальца к шее пострадавшего.
– Пульс есть! Аптечку бы…
Второй обернулся к водителю "вольво", спросил:
– У вас есть аптечка?
Господин, не прерывая разговора, неопределенно пожал плечами.
– Есть, есть, – быстро проговорила блондинка, – должна быть. Юрик, где она?
Она приоткрыла дверь машины и несколько мгновений копалась внутри. Кирилл смерил камерой модельной длины ноги, усмехнулся про себя.
– Где же она? Юрик, ну посмотри же сам!
– Оставь, Анжела, – на мгновение снизошел на бренную землю толстяк. – Без нас разберутся.
– Сами найдем, – сказал Кирилл и крикнул: – И-игорь! Неси аптечку.
Девушка и прохожий побежали навстречу, оставив Кирилла наедине с водителем "вольво".
– Простите, вас Юрием зовут? – спросил Кирилл и, не дожидаясь ответа, продолжил: – ПраймТВ, программа "Тревожный вызов", ночной эфир. Не хотите сказать пару слов о происшедшем?
– …да, да, знаешь, тут появился парнишка с камерой… говорит, что с телевидения… что? А, какой-то "Тревожный вызов"… да… и что ты посоветуешь? Угу, угу… Да что я, звезда телешоу какая-нибудь?! Может, мне ему интервью дать?! Ты считаешь… Ну, хорошо, хорошо. После перезвоню.
Юрий положил телефон в карман, надменно смерил Кирилла взглядом с головы до ног:
– Вот что, мальчик. Я тебе сейчас расскажу, как всё было. Но чтоб в эфир пустили дословно! Ничего не резать! Понял? А то знаю я вас…
"Ага, счаз, – подумал Кирилл. – Разбежался. Ты сейчас будешь полчаса рассказывать, какой ты доблестный почитатель Правил дорожного движения, а мы должны на всю эту галиматью время тратить? Да хрен!"
– Это не от меня зависит, решение принимает выпускающий редактор. Но самое главное – ваша точка зрения – останется, обещаю. Да и менты могут на разборе нашу запись попросить, раз уж мы раньше их приехали.
"Соображай, дядя! У тебя есть шанс показания зафиксировать. А то мало ли что…"
– Ну хорошо, – кивнул Юрий, – уговорил. Включай свою технику.
– …Значит, он спокойно себе поворачивал на зеленый свет, а тут – откуда ни возьмись, бац! – "девятка" бьет его в заднее крыло. – Выпускающий редактор программы развернулся в кресле и посмотрел на Кирилла.
– Антон, ты ж сам всё видел! Он минут десять меня грузил. Уже и менты приехали, а этот всё не умолкает.
– Понятно. Кто он – выяснил?
– А то! Юрий Подгорелый, замдиректора финансового холдинга "Росфинтраст".
– Крутой дядя?
– Средней крутизны. Но проблемы может устроить.
– Хм… Ладно, а менты что говорят?
– На камеру сказали, – Кирилл глумливо хмыкнул, – … по предварительной версии в аварии виноват водитель автомашины ВАЗ 2109. Подгорелый им, похоже, прямо на месте заплатил.
– А без камеры?
– Без камеры там и слепому ясно. "Вольвешник" на красный ломанулся, думал проскочить. Ну и…
– Что со вторым водилой?
– Скорая минут через десять приехала, мы еще на месте были. Врач – правильный мужик, перед объективом не стушевался, всё четко сказал. Там дальше есть, ты просто не досмотрел. Сотрясение мозга, переломы грудных позвонков, голени, а возможно, еще и трех или четырех ребер. Я потом в Склиф звонил, выяснял, так у него еще и разрыв селезенки. Не повезло бедняге…
– Да уж… Ладно, материал сдай в монтажку, сейчас можешь отдыхать. – Антон проводил Кирилла взглядом, крикнул вдогон: – Послезавтра утром – твоя смена, не опаздывай.