На долгую секунду умерли все звуки, а сетчатка глаз Корсакова отпечатала на себе эту жуткую в своей смертоносной мощи сцену: конь шарахающийся, трусливо пригнувший голову, конь, передними копытами проткнувший воздух, высоко вскинувший на своей спине всадника, занесшего над головой стальной кнут, и неуспевающего отразить удар рыцаря, сваливающегося с седла.
Рывком кадр сдвинулся. Конь ухнул вниз, добавляя силы в удар седока. Стальной зубчатый язык кнута с воем вспорол воздух. И, как лезвие скальпеля, точно и ровно, по косой рассек от плеча до седла рыцаря и снес голову его коню. Поверженный кентавр с грохотом рухнул на землю. А другой, в белой попоне и белом плаще победно застыл в свечке над поверженным врагом.
Корсаков задохнулся от вони крови и внутренностей, хлестнувшей в лицо. Подтянул ноги, пытаясь встать.
Победитель, осадив взбесившегося коня, заставил его топтать землю на одном месте. Из-под яростных копыт брызгала пыль, смешавшаяся с кровью. Багровые брызги бусинками висли на белой попоне и плаще седока.
Перебросив кнут через седло, белый рыцарь поднял забрало шлема.
Из темной тени на Корсакова глянули стальные глаза Рэдерика.
- Встань и сражайся! - прогремел металлический бас.
Рэдерик жесткой рукой развернул коня и, пришпорив, бросил в галоп.
Корсаков, преодолевая стальную неподвижность мышц, с трудом встал на ноги.
И чуть снова не рухнул на землю.
Вокруг, сколько хватало глаз, шла безумная, дикая сеча.
В лучах багрового солнца искрились латы и клинки. Трупы лошадей и людей были навалены грядами, штурмуя которые, яростно рубились еще живые. Кто здесь за кого, уже было не понять. Бой вошел в стадию священного жертвоприношения, когда уже не важно, убьешь ты, или убьют тебя. Небеса алчут грешных душ, а земля вопиет о жаркой крови. И твое дело отдать им душу и кровь. Свои или чужие.
С шелестящим звуком, будто птичка чиркнула крылом, над головой Корсакова прошмыгнула стрела.
Он развернулся, чтобы увидеть, откуда стреляют. И грудью принял новую.
Искаженное страхом зрение, как при замедленной съемке, показало каждый миллиметр ее полета. Вынырнувшая из багровой мути, стрела неестественно медленно приблизилась к груди, звонко цокнула о то место, где замерло сердце, и сломалась пополам.
Корсаков рефлекторно прижал руку к груди.
На нем был стальной панцирь, прикрытый белой холстиной плаща. Руку закрывала чешуйчатая боевая перчатка с острыми шипами.
Стреляли со стороны плотной группы латников, надвигающихся ромбом, острым углом таранящих хлипкий, разрозненный строй пехотинцев-копейшиков. С лязгом и грохотом стальной ромб подминал под себя все новые и новые жертвы, насаживал на копья, рубил мечами и перемалывал копытами лошадей.
Сознание Корсакова так и не примирилось с этой багрово-красной, тошнотворной и смертельно опасной реальностью. А внутри уже всколыхнулась неизвестно откуда взявшаяся ярость. Белый огонь вспыхнул в груди и выжег остатки сомнений.
Правая рука сама собой нашла на поясе рукоять меча.
Взлетевший в воздух клинок молнией сверкнул в лучах мутного солнца.
- Viva Dei - Sent Amor! - сам собой вырвался из его горла яростный крик.
Боевой клич рыцарей Тампля, исторгнутый его хриплой глоткой, перекрыл шум битвы.
В ответ на крик Корсакова сразу в нескольких местах протрубили рога.
Копейщики разом оглянулись.
- Chez moi, les infants de la veuve! Chez moi!!
Услышав команду, копейщики бросились к нему. Скользили по лужам крови и кучам внутренностей, запинались за трупы, падали в грязь. Но вставали и бежали на зов.
Словно чувствовали, что единственное спасение от стальной мясорубки, что упорно таранила себе путь, там - где стоит одинокий рыцарь в белом плаще с алым крестом на груди.
Первые уже добежали и без команды стали выстраиваться в каре. Грудь закрыта щитом. Древко под наклоном, прижатое ногой к земле. Холодное острие - в грудь врага. Яростный взгляд - в глаза врагу.
Строй, как магнит стал притягивать к себе отставших.
Короткий, злой смех сам собой родился в груди и выплеснулся наружу. Усиленный эхом стального панциря, он долетел до копейщиков. Они, сначала не дружно, а потом все разом и все громче и громче, подхватили его.
И над строем заколыхался яростный и страшный хохот обреченных.
Меч вычертил "восьмерку", со свистом вспоров воздух.
Рукоять ладно лежала в ладонях. Кисти были полный гибкой силы. Сердце мощными ударами гнало по венам горячую кровь.
Он опустил забрало шлема.
И солнце померкло. И мир погрузился во тьму…
* * *
Вскрикнула ночная птица.
Над травой ползла густая кисея тумана. Стволы деревьев тонули в молочном мареве. Среди разрывов в плотной листве крон светлячками роились звезды.
Удушливо пахло болотной сыростью. Холод, поднимавшийся от земли, пробирал до костей.
Корсаков сорвал бархатистый на ощупь длинный лист, рассеченный на узкие зазубренные лоскутки. Помял и поднес к носу. Вдохнул щекочущий еловый запах.
"Папоротник. Значит, лето, - медленно родилась мысль. - Но хотелось бы знать, где?"
Он осмотрелся. Лес лесом. Глухомань.
- М-да. Занесло.
В сознании уже мутнели и умирали, как туман на рассвете, воспоминания о битве.
"Рыцарем, пусть даже и на поле боя, быть приятнее. Однозначно, как выражается Жириновский. Определенность не может не радовать. А кто я сейчас, и, главное, где? Хрен его знает".
Корсаков почесал лоб. С удивлением обнаружил на голове верный "стетсон".
Шляпа и Жирик убедили, что находится в… В общем, в более привычном для себя времени. Точку в пространстве можно было определить позднее.
Он встал, отряхнул от лесного мусора плащ. Подобрал палку. Попробовал на колене ее прочность. Решил, что за посох и дубинку вполне сойдет.
Развернулся, выбирая, куда направить шаги. Принципиальной разницы не нашел. Трава по колено. И никаких признаков тропинки.
- Надо дождаться рассвета, - решил Корсаков. Наученный опытом последних суток, добавил: - Если он тут бывает.
Поворошив посохом в траве, набрал сухих веточек и толстых коряжек. В кармане нашел зажигалку. И полпачки "Кэмела". Вид классического верблюда несказанно обрадовал.
- Есть в жизни непреходящие ценности, - усмехнулся он.
Чиркнув зажигалкой, развел слабенький костерок.
Тьма отступила и загустела на границах круга, очерченного светом огня.
Корсаков присел на корточки, прикурил от тлеющей хворостинки.
Увидел себя со стороны. Грустно усмехнулся. Рекламный ковбой, да и только.
Закинув голову, выпустил к звездам струю дыма. Стал следить, как табачное облачко, подсвеченное огнем, поднимается к дырам в плотной массе листвы. Звездочки мирно помигивали алмазными глазками.
Корсаков выбрал одну, самую симпатичную на его взгляд, и стал ждать, когда она коснется рваного края дырки в листве, в которой она плавала, как светящийся головастик в лужице.
Сигарету докурил до самого фильтра, а звездочка не сдвинулась ни на миллиметр.
- Пуф! - выплюнул остатки дыма Корсаков.
По его минимальным знаниям астрономии, с грехом пополам усвоенным в школе, такого просто не могло быть.
Небо проворачивается, или земля вращается, что не суть важно, со скоростью градус в четыре минуты. Иными словами, за десять-двеннадцать минут, что горит сигарета, звезда по всем законам небесной механики обязана была сдвинуться почти на полсантиметра.
- Е-мое, опять попал! - Корсаков в сердцах сплюнул.
Швырнул скомканный фильтр в огонь.
За черной ширмой кустарника, со всех сторон огораживающего полянку, послышался шорох и сиплое дыхание.
Корсаков схватился за посох. Вскочил на ноги, лицом к источнику звука. Хватило сообразительности перешагнуть через костер, поставив огненную преграду между собой и незваным гостем.
"Только бы не звероящер какой-нибудь!" - хихикнула в голове глупая мыслишка.
Кусты с треском раздвинулись. На поляну выползло мохнатое бесформенное существо, ростом с теленка. Оно постояло, прячась в сумраке. Потом гнусаво вскрикнув, распалось на три части. Каждый комок, переваливаясь и шурша травой, пополз к огню.
Корсаков напрягся. Непонятно что, возможно даже не имеющее отношение к животному миру, достаточно разумно брало его в клещи. Он резко нагнулся, выхватил из костра самую крупную корягу.
Ближайший ком вступил в круг света. Из-под груды ветоши на Корсакова глянули мутные глаза. Пламя высветило изрезанное морщинами лицо. Опиралось человекообразное существо на толстую палку с мощным набалдашником на конце. Рука, сжимавшая палку, выглядела вполне человеческой. Правда, не знающей горячей воды и мыла.
Два других мохнатых существа, откинув с голов накидки, тоже показали свои человеческие морды. Именно морды, потому что обезображенные коростами и шрамами лица иначе назвать язык не поворачивался.
От гостей кисло пахло бомжами. Тягучий и тошнотворный запах этот Корсакову был хорошо знаком. И опыт общения с обитателями клоаки жизни подсказывал, что бомж, конечно же, человек. Но порой уже наполовину - затравленный зверь.
- Что буркалы выкатил, срань господня? - суровым голосом обратился он к тому, что выполз на свет первым.
Обвешанные всяческой рванью существа переглянулись.
Тот, в ком Корсаков опознал старшего, издал нечленораздельный чавкающий звук. Резко смахнул с себя рванную накидку.
Пламя осветило его лицо, почти до глаз заросшее бородой. Волосы на голове были заплетены в косички: две спускались с висков, одна змеей сползала по затылку. Густые брови нависали над глазницами, почти скрывая блеск глубоко запавших глаз. На мужчине были широкие бесформенные штаны неопределенного цвета, рубашка с завязками у горла и меховая жилетка. Мех ее вытерся, как на лишайном псе; остались клочья шерсти, торчащие жалкими островками среди засаленной кожи.
Растревожив пламя костра, слетала ветошь с двух оставшихся существ. Танцующие блики выхватили из полумрака фигуру мужчины и женщины.
Женщина была молодой, но убогой, со впалой грудью, сухими плетями жилистых рук. Лицо обезобразил бордовый нарост, свисавший с нижней губы и бугристой пеной облепивший подбородок. Одежда ее состояла из синего цвета юбки с остатками золотого шитья и холщовой рубахи с оторванными рукавами.
Второй мужчина был самым страшным в компании. На месте носа у него зияла дыра с рваными краями, правый глаз залеплен сочащейся гноем лепрой, рот с напрочь отрезанными губами щерил щербатые зубы. Волос на черепе было еще меньше, чем шерсти на жилетке вожака. На теле болтался камзол неопределенного цвета. Штаны он соорудил из двух мешков, соединенных на живую нитку. Живот у мужчины был впалый, как у отощавшего волка.
Бомжей такой степени запущенности Корсакову встречать не доводилось.
- Так, срань господня, вам тут делать не фига! - объявил он.
Для пущей доходчивости угрожающе махнул пылающей головешкой.
Женщина ткнула в Корсакова скрюченным пальцем.
- Le sorcier! Tuer le sorcier!
Визгливый голос болью ввинтился в уши Корсакова.
- Да заткнись ты, уродина! - выкрикнул он, крест на крест отмахнувшись головешкой.
- Il fait de la sorcellerie! - завизжала женщина
Корсаков сделал выпад, как в фехтовании, огнем отпугнув уродину.
Вожак шамкнул, залив бороду слюной. От локтя до кулака размазал слизь по руке. Утершись, перевел дубину в боевое положение.
Второй мужчина радостно заморгал единственным глазом. Сунул руку за спину и вытащил меч, перекованный из косы. Женщина, как рассерженный индюк, затрясла бородавчатым наростом на губе. Плюясь проклятиями, судорожно цепляясь за узлы, сорвала с пояса веревку. К обоим концам ее, оказалось, были привязаны по стальному крючку. Со свистом прокрутив свое оружие над головой, женщина первой ринулась в атаку.
Корсаков шагнул ей навстречу. Футбольным ударом взбил угли и золу из костра, швырнул точно в лицо женщине. Она с воем отпрянула. Космы и юбка покрылись язычками пламени.
С разворотом уйдя с линии атаки одноглазого, Корсаков уклонился от летящего в живот меча. Провернул в воздухе посох, вспугнув вожака, и обрушил удар на спину безглазого. Тот хэкнул и подломился в коленях. Пинком в зад Корсаков послал его под ноги вожаку. Секунды заминки вожака хватило Корсакову, чтобы наотмашь врезать посохом ему в висок. Вожак выдул кровавый пузырь из распахнутого рта и выронил дубину. Безглазый нечленораздельно заголосил, пытаясь отлепиться от вожака. Корсаков, упав на колено, горизонтальным ударом врезал ему в позвоночник. Раздался громкий треск, словно ветка хрустнула. Крик безглазого оборвался.
Он обморочно рухнул на спину. В скрюченных пальцах осталась рукоять самодельного меча. Корявое лезвие влажно блестело от крови.
Вожак, раскорячившись на кривых ногах, продолжал стоять, схватившись за живот. Он судорожно хватал распахнутым ртом воздух. А сквозь пальцы сочилась кров. Из огромной раны в животе с пукающим звуком выползали сиреневые змеи кишок.
Корсаков с брезгливой яростью прицельно врезал в горло вожака, оборвав его страдания.
Женщина каталась по земле, не в силах сбить с одежды и волос пламя.
Одноглазый дернулся всем телом и затих, меч вывалился из его рук. Корсаков поднял уродливое оружие. Удобнее перехватил рукоятку. И метнул меч в копошащуюся в траве уродину. Клинок легко, по рукоять, вошел в впалую грудь ведьмы, пригвоздив ее тело к земле.
Свербящий крик, сверливший ночь, оборвался.
Корсаков обвел лихорадочным взглядом поляну.
- И что дальше? - спросил он сам себя.
Как ответ, где-то за лесом ударил колокол.
* * *
За лесом ударил колокол. Один раз. Словно ветер потревожил язык или звонарь случайно тронул веревку.
- Откуда здесь колокол? - подумал Корсаков.
И открыл глаза.
Солнечный день. Сочная зелень травы, крапчато белые стволы берез. Прозрачные, трепещущие листья на хлестких ветках. Ветер пах лугом и близким человеческим жильем.
За редкими деревьями на краю рощи белела часовенка. Золотой крест ярко горел на фоне низких грозовых туч.
Корсаков с истово перекрестился.
Глава двадцать первая
Порыв ветра ударил в спину и толкнул через порог.
Мария, услышав грохот захлопнувшийся двери, вздрогнула. Заторможено обернулась.
- Игорь?!
Корсаков прислонился к косяку. Ноги уже не держали.
В кухоньке вкусно пахло едой и дымком печи. На столе остатки обеда. Судя по изобилию закусок и сервировке того, что осталось нетронутым в тарелках и глиняных плошках, - обед был не обычный. На подруге Ивана была серая холщовая юбка и белая вязанная кофта. Аккуратно прибранные волосы покрывал белый платочек.
- Мария… Иван дома?
Мария женским жестом поднесла сжатый кулачок ко рту. С немой болью в глазах смотрела на Корсакова.
А он медленно оседал, шкрябая плащом по косяку.
Она успела подхватить его под локоть, помогла дойти до табурета.
Корсаков рухнул на него, устало отвалился к стене. Снял с головы "стетсон", уронил на пол.
- Что случилось, Игорь? - прошептала Мария, опустившись перед ним на корточки.
- Случилось… - едва шевеля мертвым языком, повторил он.
Потянул носом. С трудом сглотнул слюну. От запахов еды вдруг проснулся волчий аппетит. Он даже не мог вспомнить, когда и что ел последний раз. Живот подвело от боли.
Мария, словно угадав, стала подвигать к нему плошки с салатами и тарелки с закуской.
- Ешь, ешь! Господи, что же ты с собой творишь? - запричитала она. - Сейчас горячего дам. Еще не остыло.
Она метнулась к плите, загремела посудой.
- Вот. Господи…
Она поставила перед ним миску с тушеной картошкой.
Увидев сочные куски мяса, Корсаков застонал. Схватил вилку и стал жадно поглощать, обжигаясь, давясь и чавкая.
Мария молчала.
Забив первый голод, Корсаков придвинул салат-оливье. Всегда его ненавидел, называя "окрошкой из остатков завтрака под майонезом". Но сейчас захлебнулся слюной, такой вкуснятиной он ему показался.
- Иван… где? - пробормотал он с набитым ртом.
- Батюшку провожать пошел. Сегодня колокол на звонницу подняли. Осветили, как полагается. Батюшку обедом угостили. - Она всплеснула руками. - Ой, ну я безмозглая!
Она наклонилась и достала из-под стола початую бутылку вина. Развернулась, не вставая со стула, взяла с буфета рюмку. Дунула в нее, поставила перед Корсаковым.
- Иван не стал, мы с батюшкой чуть-чуть пригубили. А тебе сейчас надо. Как лекарство. Ты ешь, ешь, я налью.
Мария вытащила пробку и стала лить в рюмку густой красный кагор. Пахнуло лечебными травами, сладкой горечью и чуть-чуть гречишным медом.
Рука Марии дрогнула, струйка вина соскользнула со стенки рюмки. На скатерти расплылось кровавого цвета пятно.
Корсаков зажмурился. Вилка выпала из пальцев.
- Что с тобой? - словно издалека долетел вскрик Марии.
- Ты зачем взяла карты, Мария? - мертвым голосом произнес Корсаков.
- Вот в чем дело…
Бутылка со стуком опустилась на стол. Теплые пальцы сжали запястье Корсакова.
- Игорь, очнись! Игорь, слышишь меня? Очнись!!
Он с трудом открыл глаза.