- Я скажу вам, - сказал Джим и мрачно улыбнулся. - Я нашел в их архивах сведения, что Земля уже была колонизирована экспедицией Империи и там было несколько Высокородных. И… - он заколебался, но внезапно заговорил медленно и спокойно:
- Я ПОТОМОК ВЫСОКОРОДНЫХ-ЗЕМЛЯН. ПОТОМОК БОЛЕЕ ЗДОРОВОЙ И РАЗВИТОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ И АРИСТОКРАТИИ, ЧЕМ В ТРОННОМ МИРЕ. И ТОЛЬКО ПОЭТОМУ Я СМОГ УБИТЬ НА ДУЭЛИ ГАЛИАНА.
Джим повернулся и посмотрел прямо на губернатора.
Коричневый человечек застыл, рот его был слегка приоткрыт, маленькие глазки испуганно моргали.
Джим почувствовал, что аудитория симпатизирует ему, но симпатия сменялась недоверием.
- Высокородный? Вы? - удивился Хейнман.
Было похоже, что Председатель спрашивает сам себя. Но вскоре он взял себя в руки и успокоился. Представитель Европейского Сектора вспомнил, кто он!
- В это трудно поверить! - сказал Хейнман, и в его словах прозвучала ирония. - Чем вы можете доказать это?
Джим показал на губернатора Альфа Центавра.
- Он хорошо знает Высокородных. Он видел меня в Тронном Мире. Он знает многое. Поверите ли вы в его свидетельство?
- Я думаю, да! - сказал Хейнман и громко спросил:
- Мистер Кейл утверждает, что он - Высокородный. Как вы считаете, губернатор?
Губернатор взглянул на Джима, он хотел что-то сказать, заколебался, но через минуту заговорил, искажая земные слова:
- Нет… нет…, он не Высокородный! Он не может быть Высокородным! Нет… НЕТ!
Позади Джима раздался тысячный вздох разочарованной публики. И тогда Джим медленно встал и скрестил руки на груди.
- Сядьте, мистер Кейл! - крикнул Хейнман.
Но Джим не обратил на его слова ни малейшего внимания.
- Адок! - громко позвал он. Перед ним появился Старкиен. Его могучее тело слегка блестело при электрическом свете, серебристые полосы энергетических лент выделялись на смуглом теле.
Аудитория снова вздохнула, на этот раз с трепетом. Наступила тишина.
- Адок, - спокойно сказал Джим, - видишь эту стену. Открой ее. Без шума, без повышения температуры, без обломков. Сделай все аккуратно. Исполняй!
Адок чуть повернулся к стене, которую показал Джим. Внезапно вспыхнул белый свет, ослепительный огонь и раздался хлопок. В стене зияло отверстие неправильной формы, десяти футов в высоту и пятидесяти в длину, с оплавленными краями.
По голубому небу, видимому в проеме, плыли маленькие облака, и Джим произнес:
- Пусть небо будет чистым!
Раздалось пять глухих ударов, и небо стало чистым.
Подсудимый медленно поднял руку и указал на губернатора Альфа Центавра,
- Адок… - начал он.
Маленькая коричневая фигурка внезапно спрыгнула со сцены и, подбежав к Джиму, упала не колени и попыталась поцеловать ему ладонь.
- Нет, нет, Высокородный! - на языке Империи воскликнул губернатор. Потом он в полном отчаянии перешел на английский.
- Не-е-е-т!
Его голос гремел в оглушительной тишине зала.
- Я ошибался! Он - Высокородный! Говорю вам - он Высокородный! - губернатор почти визжал.
Члены Комиссии с ужасом и недоверием смотрели на него.
- Нет! Нет! - кричал губернатор. - Говорю так не потому, что указали на меня. Нет! Старкиен! Вы не понимаете! Старкиены подчиняются только Императору и Высокородным! Я ошибался! Это правда! Он действительно Высокородный! Вы должны обращаться с ним, как с Высокородным!
- ОН - ВЫСОКОРОДНЫЙ!
Зарыдав, губернатор повалился на пол.
Джим почувствовал, как кто-то пожал его руку. Обернувшись, он увидел Ро.
- Да, - сказала Высокородная, глядя в зал. Она говорила на английском языке правильно, но по-своему строя фразы. - Я Высокородная и я говорю вам, что Джим - тоже. Император усыновил его. Джим рисковал жизнью и он привел меня и Адока, чтобы мы помогли вашему народу когда-нибудь стать наследниками Империи.
Она указала на губернатора.
- Этот человек, должно быть, участвовал в заговоре Галиена, он послал Императору камень с Земли от имени Джима. Но это был не камень, а фокусирующее устройство, проецировавшее на Вотане голубой цвет. И Император, подумав, что видит перед собой Голубого Зверя своих кошмаров испугался и приказал убить Вотана. Голиан так и планировал. Я думаю, это губернатор предложил вам судить Джима.
- Я лгал… я сказал, что принцесса Афуан скоро сметет Высокородного Оловиэля и будет мстить Земле, за то, что сделал в Тронном Мире Джим… - простонал губернатор, закрывая лицо руками. - Но я ошибался… ошибался! Он - Высокородный!.. Я был не прав… не прав…
Лицо Хейнмана было похоже на лицо человека, только что вышедшего после долгого скитания по темному туннелю к дневному свету, настолько яркому, что приходилось щуриться.
Джим спокойно посмотрел ему в глаза:
- Теперь вы понимаете, что Империю нельзя было допустить на Землю? Любой ценой.
Представитель Европейского Сектора Совета улыбался…
У.Ле Гуин
ГОНЧАРНЫЙ КРУГ НЕБА
1
И Конфуций и ты - вы оба лишь сон. Я, утверждающий, что ты сон, сам - тоже сон. Таков парадокс. Завтра, может быть, мудрец объяснит его. Но это завтра не наступит и через десять тысяч поколений.
Чуанг Цзе II
Несомая течением, колеблемая волной, увлекаемая мощью всего океана, медуза покачивается в подводной пропасти. Свет проходит сквозь нее, тьма входит в нее. и несет из ниоткуда в никуда, потому что в глубине моря нет направления, нет ближе и дальше, выше и ниже. Медуза покачивается, в ней что-то пульсирует.
Раскачивается, пульсирует это самое невещественное и уязвимое существо. Но на его защиту встает вся мощь океана, которому она доверила свое существование.
Но вот упрямо поднимаются континенты.
Скалы храбро высовываются из воды в воздух, в сухое, ужасное пространство света и нестабильности, где для жизни нет никакой поддержки.
И вот течение изменило, волны предали, нарушили свой бесконечный бег, они бьются о скалы, пенятся, разбиваются.
Что будет делать существо, рожденное морем, на сухом песке при свете дня, что, проснувшись, будет делать утром мозг?
Веки у него сгорели, и он не может закрыть глаза, и свет врывается в его мозг. Он не может повернуть голову, потому что его прижимают обломки бетона, стальные прутья зажали голову. Но вот это все исчезает. Он может двигаться. Он может сесть. Он на цементных ступенях, рядом с его рукой, в щели между плитами растет одуванчик. Чуть погодя он встает и тут же чувствует ужасную тошноту. Он знает, что это лучевая болезнь. Дверь всего лишь в двух футах от него.
Он открывает дверь и выходит. За ней тянется бесконечный покрытый линолеумом коридор, тянется милями, слегка поднимается и опускается, а туалет далеко, где-то бесконечно далеко. Он идет по коридору, держась за стену, но держаться не за что: стена превращается в пол.
- Спокойней.
Лицо лифтера висит над ним, как бумажный фонарь, бледное, обрамленное седыми волосами.
- Радиация, - говорит он.
Но Мэнни, по-видимому, не понимая, повторяет:
- Спокойнее.
Он в постели в своей комнате.
- Выпил?
- Нет.
- Болеешь?
- Да.
- О чем ты говорил?
- Не сумел подобрать, - отвечает он.
- Он хочет сказать, что пытался закрыть дверь, через которую проходят сны, но не сумел подобрать ключ.
- С пятнадцатого этажа идет врач, - говорит Мэнни.
Его слова едва слышны сквозь морской прибой.
Он говорит и слышит с трудом. На кровати его сидит незнакомец, держит шприц и смотрит на него.
- Это поможет, - говорит незнакомец. - Он приходит в себя. Плохо? Еще бы. Приняли все за раз?
Он показывает семь пластиковых оберток.
- Дикая смесь барбитурата и декседрина. Что вы хотели с собой сделать?
Дышать трудно, но тошнота прошла, осталась только слабость.
- Все помечены этой неделей. - продолжал врач.
Это молодой врач с каштановым хвостом на голове и плохими зубами.
- Следовательно, вы их получили не по своей карточке. Я вынужден говорить об этом. Мне это не нравится, но я получил вызов и у меня нет выбора. Но не беспокойтесь. Это не уголовное преступление. Вы должны будете вернуться в полицию и вас отправят в Медицинскую школу или клинику для обследования. Там вас пошлют к врачу или назначат ДТЛ - добровольное терапевтическое лечение. Я уже заполнил бланк с помощью вашей идентификационной карточки. Теперь мне нужно знать только, давно ли вы превышаете норму использования наркотиков.
- Несколько месяцев.
Врач что-то записал на листочке, положив его на колено.
- У кого вы заняли фармокарточку?
- У друзей.
- Назовите имена.
Немного погодя врач сказал:
- Одно имя, по крайней мере. Пустая формальность. Это никому не причинит неприятностей. Они лишь получат замечание от полиции, и в течение года их фармокарточка будет под контролем. Простая формальность. Одно имя.
- Не могу. Они хотели мне помочь.
- Послушайте, если вы не назовете имена - это неповиновение. Вас посадят в тюрьму или подвергнут принудительной терапии в институте. Во всяком случае легко можно проследить вашу карточку, на это нужно только время. Давайте, назовите хоть одно имя.
Он закрыл лицо руками, чтобы спастись от невыносимого яркого света, и сказал:
- Не могу.
- Он пользовался моей карточкой, - сказал лифтер. - Да. Мэнни Аренс, 247-602-6023.
Перо врача заскрипело.
- Я никогда не пользовался твоей карточкой.
- Ничего, проверять не станут. Теперь все пользуются чужими карточками, а все проверить невозможно. Я отдал взаймы свою, а пользовался чужой, и так все время. У меня их целая коллекция. Я принимаю такое, чего нет в моей карточке. Спокойнее, Джордж.
- Не могу.
Он хотел сказать, что не позволит Мэнни лгать из-за него.
- Через два-три часа вам будет легче, - сказал врач. - Но сегодня никуда не ходите. Все равно забастовка водителей, поезда ведут национальные гвардейцы, и вообще сплошная путаница. А мне придется идти в государственный комплекс, в десяти минутах отсюда, черт побери.
Он встал, и кровать подпрыгнула.
- В этом комплексе двести шестьдесят детей больны квашноркортом. Голод. Не хватает протеина. Что я могу для них сделать? Я уже затребовал для детей минимального протеинового рациона и ничего не получил. Сплошная красная лента и извинения. Они вполне могут сами купить себе пищу. Так мне сказали. Конечно, могут. Но где ее взять? Делаю им уколы витамина "С" и пытаюсь не замечать голод…
Дверь хлопнула. Мэнни присел на кровать.
Слабый сладковатый запах, как от свежескошенной травы, Он закрыл глаза и из тьмы послышался отдаленный голос Мэнни:
- А хочешь быть живым?
2
Вход к богу - несуществование.
Чуанг Цзе II
Из кабинета доктора Уильяма Хабера не было видно гору Маунт-Худ. Кабинет помещался внутри Восточной Башни Вильяметты на шестьдесят третьем этаже, и из него вообще ничего не было видно. Но на одной из лишенных окон стен кабинета висела большая фотография горы Маунт-Худ, и доктор Хабер смотрел на нее, разговаривая с медсестрой по коммутатору.
- Кто этот Орр, Пеппи? Истерик с симптомами проказы?
Сестра сидела всего лишь в трех футах от стены, но внутренний коммутатор, подобно диплому на стене, внушает пациентам почтение, впрочем, как и доктору. Не годится психиатру открывать дверь кабинета и кричать:
- Следующий!
- Нет, доктор, истерик - это мистер Грин. Он придет завтра в десять. А этого к нам направил доктор Уотерс из Университетской медицинской школы. Случай ДТЛ.
- Приверженность к наркотикам. Верно. История болезни уже у меня. Ладно, пришлите его ко мне, когда он появится.
Тут же он услышал, как остановился лифт, открылась дверь, затем шаги, неуверенные; открылась дверь в приемную.
Прислушавшись, доктор мог услышать хлопанье дверей, стук пишущих машинок, голоса, шум воды в туалетах по всей башне над ним и под ним. Хитрость заключалась в том, чтобы не слышать этого всего. Единственная прочная стена - в голове.
Пеппи заполняла карточку, как обычно при первом посещении пациента. Ожидая, доктор Хабер снова взглянул на фотографию и подумал, когда ее могли снять. Синее небо, снег с подножия до вершины. Несомненно, много лет назад, в шестидесятые или семидесятые. Эффект нарастал постепенно, и Хабер, родившийся в 1962 году, ясно помнил голубое небо своего детства.
Сейчас вечные снега сошли с гор всего мира, даже с Эвереста и Эльбруса.
Но, конечно, вполне могли раскрасить современную фотографию, нарисовать голубое небо и белую вершину. Сказать наверняка невозможно.
- Добрый день, мистер Орр, сказал доктор Хабер.
Он встал и улыбнулся, но руки не подал, потому что у многих пациентов был выработан прочный страх физического контакта.
Пациент неуверенно отдернул протянутую руку, нервно поправил галстук и сказал:
- Здравствуйте.
Галстуком служила обычная длинная цепочка из посеребренной стали. Одет обычно, по стандарту клерка, консервативная прическа - волосы до плеч, короткая борода. Светлые волосы и светлые глаза, низкорослый, легкое недоедание. Хорошее состояние здоровья, от двадцати восьми до тридцати двух лет. Неагрессивный, спокойный, мягкий, традиционный. Хабер часто говорил, что самый ценный период взаимоотношений с пациентом - первые десять секунд.
- Садитесь, мистер Орр. Вот так. Курите? С коричневым фильтром - транквилизирующие, с белым - безникотиновые.
Орр не курил.
- Что же, давайте займемся вашим случаем. Контроль желает знать, почему вы пользовались фармокарточками своих друзей, нарушая установленную для вас квоту наркотиков и снотворного. Верно? Поэтому вас направили к парням на холме, а те рекомендовали добровольную терапию и послали вас ко мне. Все верно?
Он слышал собственный искренний добродушный голос, хорошо рассчитанный, призванный вызвать доверие пациента. Но этот пациент был далек от доверия, Он часто моргал, поза у него была напряженная. Он кивнул так, будто в тот же момент глотнул.
- Хорошо. Прекрасно. С этим пока все. Если бы вы хранили таблетки, собираясь продать их наркоманам или совершить убийство, тогда бы вы были в тяжелом положении. Но поскольку вы только принимали их, ваше наказание - всего лишь несколько встреч со мной. Ноя, конечно, хочу знать, почему вы их принимали. Тогда вместе мы придумаем что-нибудь, чтобы вы, во-первых, в дальнейшем придерживались квоты, во-вторых, вообще избавились бы от привычки к наркотикам.
Его взгляд скользнул по страницам досье, присланного из медицинской школы.
- Вы начали с барбитуратов в течение нескольких недель, затем перешли на дектроамфетамин, потом опять вернулись к барбитуратам. Бессонница?
- Я сплю хорошо.
- Но вам снятся дурные сны?
Пациент испуганно взглянул на врача. Простой случай.
- Что-то в этом роде, - хрипло сказал он.
- Мне было легко догадаться, мистер Орр. Ко мне обычно направляют людей, жалующихся на кошмары.
Он улыбнулся.
- Я специалист по снам. Буквально - онейрологист. Сон и сновидения - вот моя область, Хорошо, выскажу следующую догадку. При помощи фенобарбитала вы пытались подавить сны, но обнаружили, что привычка к наркотикам все более снижает их эффект, а затем и вовсе устраняет его. То же самое с дексадрином. Поэтому вы чередовали их. Верно?
Пациент напряженно кивнул.
- Почему промежутки между приемами дексадрина становились все меньше?
- Я стал нервным.
- Я думаю. А последняя комбинация чуть не свела вас с ума. Сама по себе она не опасна. Но все равно, мистер Орр, вы занимались опасным делом.
Он помолчал, желая усилить эффект.
- Вы лишили себя снов.
Пациент снова кивнул.
- Пытались ли вы лишить себя пищи или воды, мистер Орр? Пытались ли вы не дышать?
Он продолжал говорить добродушным тоном и пациент в ответ грустно улыбался.
- Вы знаете, что вам необходим сон не меньше, чем еда, вода и воздух. Но понимаете ли вы, что просто сна недостаточно, и что вы нуждаетесь также и в сновидениях? Лишенный сновидений, ваш мозг начинает подводить вас. Вы делаетесь раздражительным, не способным сосредоточиться - знакомо вам это? И дело не только в дексадрине. Замедленная реакция, забывчивость, безответственность, склонность к параноидным фантазиям и, в конечном счете, все-таки сны! Наркотики не в состоянии избавить вас от сновидений, они, разве что, убьют вас. Например, крайний алкоголизм ведет к состоянию, называемому центральным мчелиполизисом. Оно смертельно. Так вот, такое же повреждение подкорки вызывается отсутствием сновидений. Заметьте, не отсутствием сна! От отсутствия специфической стадии сна, периода сновидений, стадии "J". Но вы не алкоголик и не погибли, следовательно, я заключаю, что наркотики подействовали на вас лишь частично. Поэтому: а) вы в плохой физической форме от частичной потери сновидений и б) вы зашли в тупик. Так что же завело вас в тупик? Страх дурных снов, вернее то, что вы называете дурными снами. Можете вы мне рассказать что-нибудь об этих ваших снах?
Орр колебался.
Хабер открыл рот и снова закрыл его.
Уж слишком часто он знал, что собирается сказать человек, и мог сказать это за него.
Но они должны были делать шаг. Он не может делать его за них. И в конце концов, весь разговор был лишь предварительным. Рудимент счастливых дней анализа, единственная цель разговора - помочь принять решение, что делать с пациентом.
- Я думаю, у меня кошмаров не больше, чем у других, - заговорил Орр.
Он глядел на руки.
- Ничего особенного. Я боюсь снов.
- Дурных снов?
- Любых.
- Понятно. А знаете ли вы, с чего начался у вас этот страх? Или чего именно вы боитесь, стараетесь избежать?
Орр не ответил. Он продолжал смотреть на свои руки, угловатые красные руки, неподвижно лежащие на коленях. Хабер решил чуть подтолкнуть его.
- Вас смущает иррациональность, необъяснимость сновидений? Может, их аморальность?
- Да, как будто… Но по особой причине. Видите ли, я…
"Вот где собака зарыта, - думал Хабер, глядя на эти напряженные руки. - Бедняга. Несуразные, может быть, непристойные сны, и комплекс вины из-за них".
- Вы мне не верите.
Случай тяжелее, чем он считал.
- Человек, изучающий сновидения, не очень связан с понятием веры или неверия, мистер Орр. Я не пользуюсь этими категориями. Они мне не подходят. Поэтому не обращайте на них внимания и продолжайте. Я заинтересован.