* * *
- Я однажды испытал странные ощущения, - заговорил Павлищев. - Как вам известно, я большой любитель побродить по Руси наподобие странника, и вот раз меня занесло в Псковскую губернию, в часть, ближайшую к эстонцам; она очень живописна и богата памятниками старины.
Был я не один, а с приятелем, Григорием Никитичем, таким же молодым студентом, каким был и я. Оба мы горели любовью к старине и оба ее собирали. Шли мы с походными мешками, без шапок, в русских рубахах и с длинными ореховыми палками в руках.
Вечер застал нас в пути; пустынная дорога вилась то по взгоркам, то по низинам; ни жилья, ни селенья не было - кругом расстилались леса; горизонт начал закутываться туманом. Месяц еще не всходил, стояли душные, вселяющие тревогу сумерки. На небе совсем низко наметилось зарево. Оно все усиливалось, воздух как бы наливался кровью - из-под земли, не светя, подымался громадный багровый месяц.
Мне вспомнилось "Слово о полку Игореве": такая же зловещая ночь встретила когда-то Игоря в донских степях.
Мы прибавили шагу; наконец впереди засвницовело длинное, узкое озеро; за ним мигал желтый огонек; с кручи противоположного берега глянула белая церковка; на отлете от нее громоздились какие-то развалины; в них можно было распознать остатки храма. Вокруг церкви рассыпалось кладбище.
За ним виднелись тесовые крыши двух строений, большого и маленького.
Дорога привела прямо к ним. Меньшее оказалось домом священника, другое - школой. Поодаль, в лощине, укрылись соломенные шапки селения.
Из-под крыльца с лаем выкатились две лохматые собаки, но, добежав до нас, мирно замахали хвостами, набитыми репейником до того, что не могли сгибаться и торчали, как палки.
На крылечке забелела тесемка в пучке волос, и выглянул из двери высокий человек в сером подряснике.
Я сказал, кто мы, и попросил разрешения переночевать в школе - летом они всюду пустуют.
- Что же, ночуйте, - ответил вышедший.
Сбоку, у его плеча, показались сросшиеся густые брови и смуглое лицо женщины.
- Заходите, заходите! - пригласила она. - Найдется место.
Мы вошли в прихожую, а из нее в небольшую столовую, освещенную висячей лампой; это ее огонек маячил нам путеводной звездой.
У окна сидела, полуоборотясь к нам, молодая, темноволосая девушка с резко очерченным лицом. Мы поклонились ей и стали разгружаться в уголке; она ответила легким кивком и опять отвернулась к окну.
Хозяева, видно, только что готовились к чаепитию и нас пригласили принять в нем участие. Мы уселись за стол, и словоохотливая попадья много расспрашивала и рассказывала. Священник молча глотал горячий чай, лицо у него было странное, нездоровое; опущенные веки подымались только изредка, тогда между ними черной полоской прорезались неподвижные глаза.
Приятель мой в разговоре участия не принимал и, не отрываясь, смотрел на что-то чрез мое плечо. Я покосился назад и увидал, что он не сводил глаз с хозяйской дочки; та продолжала сидеть на прежнем месте.
Месяц уже успел потерять багровую окраску и ярко сиял на сини неба; мир был наполнен его светом; девушка казалась серебряной. Рот ее был чуть приоткрыт; она вся, подавшись вперед, впитывала в себя лучи месяца: глаза светились. Мне почудилось, что язык у нее был раздвоенный и шевелился, как у змеи жало, она нет-нет и проводила им по губам.
Мать подметила мой взгляд.
- Варвара, чай пить иди! - сказала она.
- Не хочу! - отозвалась дочь, поднялась со стула и, не торопясь, прошла за моей спиной и скрылась за дверью.
Меня чуть овеяло легким холодком.
После чая и яичницы попадья приказала здоровенной стряпке отнести в школу для нас сена; мы захватили свои мешки и зашагали через освещенный большой пустырь за своей путеводительницей; она несла такую охапку сена, что, казалось, в подъем была разве барке.
На самом краю обрыва, с лицом, поднятым к месяцу, не шевелясь, стояла Варвара. Спутник толкнул меня локтем.
- Лунатичка, должно быть? - тихо проговорил он, кивнув на стоявшую.
Вслед за стряпкой мы вступили в большой, совершенно пустой двор; из него по две двери вели налево и направо; путеводитель наша свернула в самую заднюю, и мы очутились в полутемном классе; парты были составлены горкой у одной из стен; против окон большое свободное пространство. Стряпка свалила на него свою ношу, октавой пожелала нам спокойной ночи и удалилась.
Мы подошли к окну и увидели лужайку; на ней лежала тень от нашего дома, дальше серебрилось несколько развесистых берез; за ними спала деревня; на небо с той стороны, будто стаи белых птиц, наплывали облака. Мы разворошили сено и устроили постели.
- Ночь темная будет, - как бы вскользь заметил мой спутник. - Надо свечу достать. - И он стал рыться в своем мешке.
Около парт нашелся простой деревенский стул. Приятель поместил его между нами у изголовья, и мы улеглись.
Меня стало сразу клонить ко сну, но мешало какое-то беспричинное беспокойство. Несколько раз я преодолевал желание спать и прислушивался к дыханию своего спутника: он не спал тоже. Делалось темнее; со двора послышался собачий вой; немного погодя надрывно залился второй пес.
- Па-а-ршивый черт! - проговорил приятель. - Не люблю я… - он оборвался на полуслове.
Сквозь сои мне почудилось, будто из коридора осторожно нажали дверную ручку.
С минуту прошло в глубоком молчании. И вдруг я совершенно ясно услыхал, как кто-то, уже в нашей комнате, широким размахом провел по стене ладонью.
- Кто здесь?! - воскликнул мой приятель. Он быстро чиркнул спичкой и поднял ее на высоту руки.
В комнате, кроме нас, не было ни души. Он зажег свечку, огляделся и лег снова.
- Крысы, должно быть. - заявил он. - Не оставить ли свечку ночь - крысы боятся света?
Мне все, кроме сна, было безразличным.
- Что ж, оставим, - пробормотал я.
Веки опять начали смыкаться. Пробудил меня голос соседа.
- А ты обратил внимание на язык здешней поповны - он раздвоенный! - говорил он.
- Видел… - отозвался я, не открывая глаз; сон, будто свинец, вливался в меня.
- И глаза странные - совсем без зрачков, слепые… светятся… - слышалось мне откуда-то издалека. - Тянет меня куда-то!..
- Спи! - через силу пробормотал я; мне показалось, что не больше как через минуту что-то грохнуло в пол или в степу и пробудило меня; приятель мой сидел на постели; одна нога его была уже в сапоге, другой он натягивал и, очевидно, нечаянно стукнул каблуками. Свечка горела по-прежнему, но уже значительно укоротилась - значит, я поспал совсем не мало.
- Ты куда? - спросил я; язык ворочался у меня во рту, как колода.
- Не могу лежать, - сказал приятель. - Пройтись хочу…
Я необыкновенно отчетливо понял, что не должен отпускать его одного никуда, напряг всю волю и поспешно принялся одеваться; сознание стало быстро проясняться во мне.
- Знаешь что? - заявил я. - Мы никуда не пойдем. Будем спать!
- Душно! - выговорил он, обводя вокруг себя руками.
Спутник мой лег, он казался совсем размякшим и обезволенным.
С пустыря донеслись нечеловеческие голоса.
- Зовут? - выговорил он и приподнял голову.
Мне почудилось то же самое, с жутким чувством я напряженно прислушивался к каждому звуку.
Месяц закатился, окно стало казаться черным провалом, над домом, словно метель из нечистой силы, кружились черные птицы. В комнатах слышались шорохи, перешептыванья - проклятая напряженная ночь тянулась бесконечно!
Во дворе полусонно пропел петух, ему откликнулись многочисленные заревые петухи из деревни. И как это ни странно, но на меня тотчас же снизошло полное успокоение: я почувствовал, что мы в безопасности, что гнетущая, злая сила, давившая всю ночь, выпустила меня из лап своих. Стало светать. Григорий Никитич спал как убитый, на усталом, посеревшем лице его отражалось блаженство полного отдыха.
Я задул свечу и мгновенно уснул.
Горячие солнечные лучи разбудили нас; время было позднее, и мы принялись одеваться. Спутник мой выглядел кислым.
- Как чувствуешь себя? - спросил я.
- Да разбитый я какой-то, - ответил он. - Будто всю ночь воду на мне возили. А ты?
- Да и я в этом роде. Уж не лихорадку ли мы вчера на болотах подцепили?
- Шут ее знает! - Голос его прозвучал неуверенно.
Мы оделись, прошли к кухне и умылись на дворе, подавая друг другу воду из деревянного ковшика.
Попадья позвала нас пить чай, и за столом мы оба очутились против Варвары; священника не было.
При свете дня в ее лице решительно ничего необыкновенного, кроме глаз, не оказалось; они были серые, водянистые и совершенно без зрачков, змеиные, видящие недоступные нам дали и бездны. Взгляд ее часто задерживался на моем кареглазом, красивом спутнике, и как только это случалось, он терял нить разговора, сбивался и не мог сосредоточиться. Варвара проводила раздвоенным языком по губам, и на лице ее проступало выражение торжества.
После чаепития мы отправились осматривать развалины: с нами пошла и Варвара.
Они находились на самой высокой части береговой горы; от древней церкви псковской кладки уцелели, и то лишь до половины, только заалтарная стена на плоского красного кирпича да боковая арка; сквозь нее голубело озеро; за ним разбегались по свету одетые лесами, округлые горы. Храм наполняли груды щебня и кусты бузины; из углов и из-под стен тянулись ввысь березки; кругом развалин теснилось множество ям, бугорков и кое-где плиты старинного, заброшенного кладбища. Вслед за Варварой мы попали в самый древний уголок его; там лежали несколько громадных плит с высеченными на них какими-то неразборчивыми, быть может, руническими знаками.
Мы присели на могильные бугорки; вид развертывался захватывающий. Я достал из футляра фотографический аппарат, снял озеро и развалины и обратился к нашей проводнице:
- А теперь позвольте вас снять?
Варвара усмехнулась.
- Не хочу.
- Почему?
- А так!
- А мне вас очень хочется снять.
- Снимайте, только предупреждаю, что ничего из этого не выйдет!
Засмеялся и я.
- Ну, уж это вы чересчур самоуверенны!
- Попробуйте! - с вызовом сказала она. - Я даже не шевельнусь.
Я сделал с нее четыре снимка с разных мест и торжествовал. Варвара загадочно улыбалась, и я почувствовал, что от нее исходило что-то знакомое, то злое, с чем мы боролись ночью.
"Ведьма!" - мелькнула во мне мысль. Она медленно повернула ко мне лицо.
- Ведьмы не милуют! - заявила она со скрытой угрозой. У меня перехватило дыхание: она читала мои мысли, как книгу!
- Кто ведьма? - спросил мой спутник, не понявший ее слов.
- Это меня здесь зовут так, - пояснила Варвара. - Или вы еще не знали об этом?
- В первый раз слышим, - отозвался я. - За что же вас так величают?
- Потому что я все могу сделать, - блеснув мертвыми глазами, проговорила она.
- Например, что же?
- Что задумаю… Жених у меня был; мать его ни за что не хотела нашего брака. Я в полнолуние пожелала ей смерти, и она умерла в тот же день!
- Значит, вы злая?
Варвара как будто задумалась.
- Я не злая… - обронила она. - Во мне есть другой, кто заставляет меня делать зло.
Она все время избегала направлять взгляд на нас.
- Я ведь летаю по ночам… так ярко, тогда так хорошо! - будто в бреду призналась она.
На лице ее написались глубочайший восторг и счастье.
Григорий Никитич глядел на нее, не отрываясь; я прятал глаза, чтобы не подпасть под ее влияние.
- Иногда летишь в лунную ночь, - обхватив колено, продолжала Варвара, - сядешь на сук дерева, около какой-нибудь совы, переговоришь с ней и дальше, и выше взмываешь!
- На каком же языке вы говорите с птицами? - спросил я.
- Не знаю. Птицы и звери - мы все понимаем друг друга. Иногда подлетишь к освещенному окну чьего-нибудь дома, сядешь и слушаешь, что говорят за стеной люди…
Мне она стала казаться опасной безумной, которую следовало обезвредить.
Она досадливо повела плечом в мою сторону.
- Кто безумный, узнаете после! - опять ответила она на мысль. Вдохновенное выражение сошло с лица ее.
- Смотрите, пришли вы вдвоем, а отсюда не уйти бы кому-нибудь одному! Григорий Никитич, хотите остаться здесь? - задорно спросила она.
- Хочу, - выговорил он.
- Видите? - со смехом заявила Варвара. - Лучше не пробуйте тягаться со мной!
Григорий не сводил с нее взгляд и явно находился в том же безвольном состоянии, в каком был ночью.
Я почувствовал, что и меня начинает гнести и одолевать та же сила. Надо было отступать, пока еще было можно!
- Шутки шутками. - спокойно по виду сказал я и поднялся с могилы, - а нам с тобой нужно еще все село обойти.
Поднялись и оба моих спутника. Варвара проводила нас до берез за школой и дальше не пошла.
- Здесь в дуплах мои приятельницы живут, - сказала она. - А там враги, - она кивнула на деревню и, поглядев с минуту нам вслед, отправилась обратно.
- Встряхнись, Григорий! - строго обратился я к своему приятелю. - Что тебя будто в котле сварили?
- Да что-то нездоровится. Надо бы дневку здесь сделать?
- Нужно совсем другое! - оборвал я.
Мы вошли в село; я постучал в окошко крайней избы, и из него высунулась пожилая баба в красном платке.
Я спросил, нот ли лошадей, чтобы отвезти нас на станцию. Баба послала нас дальше, и через несколько минут я и мой приятель сидели в просторной избе и договаривались с хозяином. Надо было как можно скорее убираться из опасного гнезда, а потому за деньгами я не стоял, и торг был закончен быстро.
Бородатый, рыжий хозяин, с лицом красным, как помидор, отправился запрягать, и немного погодя мы втроем подкатили в старенькой повозке к школе. Пустырь, к великому моему удивлению, был безлюден.
Я спрыгнул на землю, велел поворачивать лошадей, а сам побежал за мешками; Григорий остался ожидать меня.
С вещами я управился в один миг и, когда вернулся с ними, с крыльца дома смотрела попадья, а к нам не торопясь направлялась Варвара. Мой спутник приподнялся, чтобы вылезти к ней навстречу, но я удержал его.
- Куда это вы так вдруг собрались, иль испугались чего? - с нехорошей усмешкой осведомилась она.
- Да, вспомнили, что дело ждет спешное. К поезду поспеть хотим.
- Лучше заночуйте, все равно опоздаете.
Рыжий мужик покосился на нее с облучка, но ничего не сказал и отвел глаза в сторону.
Григорий опять сделал движение, чтобы сойти с повозки, но я грубо схватил его за плечо и посадил на место.
- Будьте здоровы! - сказал я Варваре и подошедшей к нам попадье. - Всего хорошего. Спасибо за приют.
- До скорого свидания! - веско пообещала Варвара.
Мать зорко поглядела на нас, затем на дочь, но молчала и все поглаживала рукой по ободку телеги.
- Где? - удивился я.
- У вас в доме!
- Не далековато ли очень? - с насмешкой возразил я.
- Ничего… для милого дружка и сто верст не околица! Пошутить приду, посмеяться - помните!
- Буду ждать. - задорно вырвалось у меня. - С Богом!
Мы покатили через деревню, когда миновали ее, возница оглянулся, убедился, что на дороге, кроме нас, никого нет, и сел вполуоборот.
- Ведьма ведь! - проговорил он, понизив голос. - Как это вы еще целыми ушли? Бог вас спас! - он несколько раз перекрестился.
- А что же она делает? - полюбопытствовал я.
- Да порчу всякую наводит. Скот морит, коли озлится. - Он опять оглянулся. - Несколько раз утопленники неизвестно чьи в озере всплывали… не иначе, как она прохожих заманивала! Измывается над людьми как хочет!
- А что, мы и вправду не поспеем к поезду?
Мужик с сомнением пожал плечами.
- Надо бы поспеть - всего пятнадцать верстов здесь, времени у вас девать некуда - четыре часа!
Разномастные коньки усердно работали мохнатыми ногами, и лес скоро кончился; с горизонта смотрел бор. Время в беседе летело незаметно; Григорий участия в ней почти не принимал и только коротко отвечал на вопросы.
Мы проехали уже большую часть пути, как вдруг я почувствовал, что дно повозки опускается; затем последовал толчок о землю, и лошади остановились. Мы клюнули головами в спину возницы.
- Ось пополам! - воскликнул он, соскочил с облучка, заглянул под возок и стал растерянно осматриваться кругом.
- Вот ведь оказия! - проговорил он. - Крепкая ось была, и на поди! Это ее рук дело - как пообещала, так и вышло.
Как на грех, кругом не виднелось ни деревца, да, впрочем, оно было бы и бесполезно, так как топора, чтобы сделать новую ось, с нами не было.
Пришлось вылезать из повозки; мы помогли вознице кое-как связать поломанное место веревкой и пешком добрались до станции.
Поезд ушел, что называется, перед самым носом у нас; следующий отправлялся только ранним утром.
Пришлось побродить по маленькому станционному поселку и отыскивать себе приют.
Вечером я опять стал испытывать беспокойство - мне казалось, что вот-вот спутник мой подымется с постели, на которую я уложил его, и тайком улизнет обратно. Чувство это все усиливалось, и к ночи я дошел до такого возбуждения, что перекрестил несколько раз единственное окно нашей каморки, дверь и все стены, затем то же проделал с крепко уснувшим Григорием.
Взошел месяц, такой же блестящий и огромный, как накануне, горенку наполнила мутная синь. Боясь уснуть, я зажег свой огарок, приклеил его к столу, а сам присел у окошка, отодвинул розовую ситцевую занавеску и стал смотреть на улицу. Она была безлюдна; свет месяца заливал ее, домишки уже спали.
За стеной у хозяина зашипели и пробили часы - я насчитал десять ударов; слышался чей-то храп и посапыванье.
Не могу выразить, до какой степени нестерпимо тянулось время - казалось, дня никогда уже больше не будет! Пробило одиннадцать, потом - через бесконечность - двенадцать. Все было тихо, не слышно было даже дыхания моего приятеля.
Что-то черное заметалось вверх и вниз в воздухе против окошка. Еще несколько секунд, и оно прилипло снаружи к стеклу и мягко потрепетало по нему распластанными крыльями.
Летучая мышь! - пронеслось во мне соображение.
И в то же мгновение крылатое существо повернуло ко мне голову, оскалило зубы и засмеялось.
Ужас охватил меня. Я откинулся назад, за косяк окна, и когда несколько опомнился - на стекле уже ничего не было.
Мой спутник простонал во сне; я овладел собой, подошел к нему и положил руку на пылающий лоб его.
- Спи. Спи, - повелительно сказал я, не снимая ладони.
Он задышал ровнее и не просыпался до света. А я всю ночи провел на стуле, ожидая нападения, но его не последовало; на рассвете мы благополучно попали на поезд.
Вернувшись домой к себе в Рязанскую губернию, я с величайшими предосторожностями проявил снятые с Варвары негативы и, можете себе представить, ни на одном она не вышла! Прекрасно удались церковь, кладбище, развалины, а вместо ведьмы на всех четырех снимках красовалось по серому пятну!
- Ну и что же? - спросил один из слушавших. - Тем ваше приключение и закончилось?