Прошел Валентин мимо банка. Остановился, глядя на окна, забранные решетками. Там в любой ячейке, в любом сейфе сердца заперты десятками, хоть на веревку их нанизывай, но все мелочь, поди, или вообще фрагменты. Люди после войны стали гораздо умнее, чем были до войны. Научились безболезненно членить свое сердце. Кусочек себе, кусочек в банк, кусочек в церковную кружку.
Кстати, вот и в церковную кружку Валентин заглянул, не побрезговал, а там - одни опилочки да огрызочки, как будто с краешку пооткусывали, осторожненько, чтоб цельность не сильно нарушить.
Да что ж ты будешь делать! Маргарите ведь большой любви хочется, чтобы полным сердцем, а не только рассудком, чтоб нормальными зубами, а не деснами, как черепаха.
Не заслужила Маргарита обрезочков и опилочек. Ограбить бы ради нее банк - так ведь и там такое добро хранится - сущая дрянь. Кто же хорошее сердце в банк положит?
Шел Валентин себе, шел и выбрался в предместье. Здесь дома стояли одноэтажные, за заборами, кое-где весело брехали собаки, довольные, что им нашлось какое-то дело, и бежали вдоль заборов, провожая Валентина. А в одном заборе обнаружилась прореха, и Валентин беспрепятственно проник во двор.
Здесь не наблюдалось большого порядка или какой-то особенной красоты, однако заметно было, что живут в этом доме с удовольствием и больше всего ценят простые земные радости.
Валентин укрылся в тени яблоневого дерева, чтобы оглядеться получше и прикинуть - где здешняя хозяйка, фрау Кнопфель, может держать свое сердце. Уж точно не при себе.
И тут нахлынули на Валентина воспоминания о войне - на первый взгляд, очень некстати, - и о том, как спать хотелось, и еще о том, как хотелось есть. Взгляд Валентина сам собой устремился к хозяйскому леднику, и улыбка вдруг вспыхнула на его губах: ну конечно же! Крадучись, Валентин подобрался к тяжелой деревянной двери, отворил ее и проник внутрь.
Там было холодно и пахло простоквашей. Валентин подождал в полумраке, пока глаза опять начнут видеть после дневного света, и осторожно огляделся. Он держался в леднике фрау Кнопфель так, словно за каждой бочкой, за каждой колбасной связкой мог прятаться снайпер.
И тут он увидел большой горшок.
Это был почтенный старинный горшок, очень пузатый и до краев наполненный сметаной.
- Эй! - воскликнул горшок. - Что это ты здесь делаешь, голодранец?
- Я не голодранец, - обиделся Валентин, - а солдат N-ского полка Валентин Фихтеле.
- Ха-ха, Фихтеле! - отреагировал горшок. - Так я тебе и поверил. Ты нарочно называешь мне неправильную фамилиеннаме, чтобы я потом не мог заявить бай дер полиц. Ну, сознавайся, что ты здесь делаешь?
- Мне нужно еще одно сердце, дополнительно к моему, - признался Валентин, - а такие люди, как фрау Кнопфель, обычно хранят свои сердца в леднике. Оно и безопаснее - как для семейной жизни, так и для семейного бюджета. Ведь если твоя фрау прогневается на домашних, то с легкостью поотрывает им головы, поэтому ей лучше держать свое сердце в прохладе. А если она увидит бедняка, то отдаст ему половину имущества, поэтому…
- Поэтому ей нужно остерегаться сердечной теплоты, - заключил горшок. - Да, Фихтеле, если только тебя действительно так зовут, ты, кажется, соображаешь. Но для чего тебе понадобилось второе сердце?
- Это не мне, - ответил Валентин сокрушенно, - это моей сестре. Видишь ли, она отдала мне свое, а я…
- Уж не артиллерист ли ты, часом? - подозрительно осведомился горшок, перебивая Валентина.
Валентин удивленно посмотрел на горшок, потом сунул палец в сметану и облизал.
- Что, хороша сметана? - хмыкнул горшок. - Моя фрау Кнопфель отнюдь не дура. Но меня ты всеми этими штучками не задобришь. У нас с тобой разный масштаб. Однажды я один накормил целую армию великого короля Фридриха Прусского. Что, удивлен? - помолчав, прибавил горшок. - Сам старый Фриц зачерпывал из меня ложкой да похваливал.
- Невелика, видать, была армия у старого Фрица, если тебя одного на них на всех достало, - уязвил его Валентин.
- А меня несколько раз наполняли! - Горшок оказался не так прост, как выглядел. - Хоть ты и артиллерист, Фихтеле, а погоришь когда-нибудь на самом простом. Все пушкари такие - ведь сделка с дьяволом до поры до времени, а потом-то и начинается самое интересное.
- Никакой сделки я не заключал, - возмутился Валентин. - И хватит болтать, старый горшок. Я пришел за сердцем фрау Кнопфель.
С этими словами он запустил руку и тотчас нащупал в сметане то, что искал.
И это сердце оказалось просто замечательным: округлым, упитанным, цельным, хорошо сохранившимся и, несомненно, способным на искреннюю любовь. Валентин обтер его подолом рубахи, завернул в чистую тряпицу и спрятал в карман. Горшок наблюдал за ним неодобрительно, но ничего не говорил, а когда Валентин уже собирался уходить, окликнул его:
- Скушай тогда уж и сметанки…
Со сметанными усами Валентин возвращался домой. Маргарита все поглядывала в окно - она первая заметила брата и выскочила поскорее ему навстречу.
- Принес? - прошептала она ему в ухо, приподнимаясь для этого на цыпочки.
Валентин молча взял ее за руку и потащил в дом.
- Идем.
Они поскорее вошли на кухню и заложили задвижку. Маргарита жадно смотрела, как Валентин вынимает из кармана платок, кладет на стол, откидывает уголки.
Упитанное сердце фрау Кнопфель мерцало радостно и с любопытством. Оно явно стосковалось по теплу - а кто бы, спрашивается, не стосковался, сидючи столько лет в горшке со сметаной, да еще в леднике!
- Это мне? - влюбленно спросила Маргарита, протягивая к сердцу руки.
Валентин только кивнул, не в силах произнести ни слова. Он смотрел, как сестра подносит сгусток света к своей груди, и как постепенно теплое сияние заливает ее глаза и щеки.
Она моргнула несколько раз, потеряла крохотную слезинку и вздохнула.
- Все? - спросила Маргарита и огладила фартук у себя на груди.
- Да, - ответил он. Ему интересно было, сильно ли изменится сестра, но Маргарита оставалась прежней.
А потом она сказала:
- Что-то мне ужасно, просто до смерти, захотелось сметаны!
* * *
- Ты так и живешь у Маргариты и Шалька? - спросила я.
Валентин кивнул.
- Ясно, - вздохнула я. - Это все равно как я живу у мамы и папы. Мало веселого. Если бы я была тобой, я бы тоже уходила куда-нибудь пить пиво на целый день.
- Ага, ты меня понимаешь! - обрадовался он.
Тут мама выглянула из окна, увидела нас вдвоем и закричала:
- Инес, немедленно иди домой!
- Ну вот, - сказала я, поднимаясь, - видишь, что я имею в виду?
Он кивнул и проговорил, почти не двигая губами, чтобы моя мама не поняла:
- Завтра я тоже буду здесь.
* * *
Вот так мы встречались - иногда я пробегала мимо, возвращаясь из школы, а иногда стреляла в него жеваной бумагой из моего окна. Меня сильно беспокоил вопрос о пушкарях, которые, как сказал горшок фрау Кнопфеле, всегда заключают сделки с дьяволом. Такая уж у пушкарей природа, ничего не поделаешь.
Я написала Валентину записку, где изложила свои соображения на сей счет. Я сделала из нее самолетик и запустила из окна прямо ему в пиво. Потом села на подоконник и стала смотреть, как он читает. Он выловил самолетик из кружки, стряхнул с него пену, развернул и некоторое время разбирал написанное. Признаюсь, почерк у меня неважный. Да еще чернила, наверное, расплылись. Но, в общем, он прочитал и, посмотрев наугад в сторону моего окна, пожал плечами.
Он не знал.
Я тоже пока что ничего не придумала.
На следующее утро, проходя мимо закрытой по случаю раннего часа пивнушки, я заметила засунутый в щель между ставнями клочок бумаги. Прямо на ходу я выдернула его, добежала до угла и только там разложила на ладони.
Валентин назначал мне свидание. Он писал, что будет ждать за школьным стадионом. Там есть одна лавочка, уцелевшая от старого парка, каким он был еще до реконструкции. Вообще это место довольно подозрительное, но я согласилась с легкой душой и едва дождалась конца уроков.
Когда звенит звонок, я убегаю из школы первая. Меня гонит, во-первых, лютый голод, а во-вторых, острое ощущение быстротечности жизни. На уроках ничего подобного нет и в помине, я покорно пережевываю минуты и формулы, часы и грамматические правила; но стоит прозвенеть последнему звонку - и жизнь срывается с места в бешеный галоп, так что мне приходится хорошенько поторопиться, чтобы успеть за ней.
Поэтому-то никого и не удивило, что я бегу сломя голову за школьные ворота. Подруги, обычно задерживающиеся минут на пятнадцать поболтать, давно уже оставили попытки включить меня в компанию. Во время перемен или прямо на уроках - сколько угодно, но после занятий я неизменно улетучивалась.
Завидев меня, Валентин встал и пошел навстречу.
- Привет, - крикнула я, задыхаясь от бега, волнения и голода.
Он вытащил из кармана мятый бутерброд с сардельками.
Не поблагодарив, я схватила бутерброд и запихала его в рот целиком. Он спокойно наблюдал за тем, как я уминаю сардельки. Они то показывались у меня изо рта, словно в попытках спастись, то снова исчезали. Наконец они пропали вовсе. Я облизала губы и сказала:
- Что будем делать?
- Ты хотела поговорить, - напомнил он.
- Ну, да, - сказала я. - Это насчет артиллеристов. Ты помнишь, как продавался дьяволу?
- Нет, - ответил он.
- Почему?
- Потому что я этого не делал.
- А Шальк?
- Не уверен. Видишь ли, Инес, нас ведь не спрашивали, хотим ли мы быть артиллеристами.
- А дьявол об этом знает?
- Предлагаешь спросить его?
- Нет, - подумав, ответила я. - Для того, чтобы его о чем-то спросить, его нужно вызвать. Это будет означать, что мы хотим с ним иметь дела. А мы не хотим! Ну и потом, иногда человек - или, в данном случае, дьявол - ни о чем таком и не помышляет, а ты его спросишь, не делал ли он то-то и то-то, и тем самым как раз и надоумишь сделать то-то и то-то.
- Умно, - похвалил Валентин.
Почему-то этот разговор совершенно меня успокоил. Мы пришли к выводу, что у горшка устаревшие понятия об артиллеристах.
- Глупо тревожиться из-за того, что сказал какой-то старый горшок сметаны, - прибавил Валентин, и мы стали смеяться.
Честное слово, мы даже за руки не держались. Но я пришла домой совершенно счастливая.
* * *
Мы встречались время от времени всю осень, пока в пивнушке не перестали выносить на улицу столы. Если мы не могли увидеться, то тайком писали друг другу письма. Я рассказывала о том, что происходило в школе - разные события или изречения; а он писал всякие невнятные фразы, например:
"Коснулась госпожа Осень пальцем листа, и он пожелтел. Дружит госпожа Осень с деревьями, и никто не остановит ее; дружит госпожа Осень с деревьями, к деревьям она приходит. К людям же приходит только Смерть".
Я пыталась расшифровать эти послания. Мне казалось, Валентин вкладывал в них какой-то глубокий, может быть, даже философский смысл. Но сколько я ни старалась - ничего не понимала, только становилось по-особенному печально на душе, и я смутно догадывалась о том, что Валентин в меня влюблен и что письма его - любовные, и никакие иные. Поэтому я прятала их в шкафу, где держала носовые платки, ленты и новые чулки.
В середине зимы возле школы меня остановила какая-то женщина.
Она была лет тридцати, невысокая, довольно плотная, но, несмотря на видимую упитанность, все равно выглядела голодной. Так бывает, если человек за жизнь очень настрадался. Вот я вечно голодная, но выгляжу сытой и довольной, - это потому, говорит мама, что я горя не ведала.
Я сразу догадалась, кто эта женщина.
Она меня поймала за рукав и говорит:
- Ты - Инес Штром?
Я остановилась в школьных воротах - неслыханное дело! - и говорю:
- А вы, наверное, Маргарита Шальк?
Она засмеялась и заплакала сразу, и мы пошли вместе.
Когда мы отошли от школы на порядочное расстояние, она сказала:
- Ты в точности такая, как он тебя описывал. Я сразу тебя узнала.
Я ответила:
- А вы ну совершенно не похожи на ту, что он описывал, но я вас тоже сразу узнала. Вы зачем пришли - чтобы разлучить нас навеки? Как только станет тепло, в пивной начнут выносить столики и стулья на улицу, и он снова будет приходить, вот увидите. И уж я, конечно, не премину выглянуть в окно и, может быть, скорчу ему рожу или пущу зайчика ему в глаза. У меня и зеркальце для этого уже куплено.
- Нет, - сказала Маргарита.
Тут я насторожилась: уж больно грустно произнесла она это "нет".
- А что случилось? - спросила я, пиная на ходу мой мешок со сменной обувью. - Хотите сказать, вы ему помешаете? Или, думаете, вмешается моя мама? - Тут меня поразила одна ужасная догадка. - Что, мама уже побывала у вас дома и категорически настаивала, чтобы эти встречи прекратились? Или она нашла нашу переписку?
По лицу Маргариты я увидела, что в двух фразах я выболтала все мои тайны, о которых никто раньше даже не подозревал. Про встречи и переписку, я имею в виду.
Маргарита потерла ладонью щеку и покачала головой.
- Твоя мама? Ее и близко у нас не было. А вот ты… - Она помялась. - Ты не могла бы к нам зайти? Он хотел бы тебя повидать. Валентин.
- Сам пусть зайдет и повидает! - с вызовом произнесла я. Девочки должны быть гордыми, даже если их секреты уже выболтаны. Всегда следует создавать иллюзию, будто самая главная тайна все-таки еще сохранилась и уж ее-то точно никто не узнает.
- Валентин умирает, - сказала Маргарита.
И потерла ладонью нос. Она смотрела перед собой растерянно, как птичка.
Я сказала:
- Я думала над этим вопросом. Как только Валентин засел дома, и в моих мыслях появилось свободное пространство, я сразу же принялась размышлять. Не считайте меня такой уж эгоистичной! Я уже купила колоду карт.
Маргарита повернула голову и посмотрела на меня.
- Что ты купила?
- Карты, - повторила я. - Колоду карт, понимаете? Чтобы играть в скат.
- Играть в скат?
- Пушкарь может обмануть черта, - объяснила я. - Пушкарь может обыграть его в карты.
Тут Маргарита остановилась и разревелась. Она вся расплылась и затряслась, и слезы сочились у нее не только из глаз, но из носа, изо рта, из каждой поры, кажется, выкатывалось по слезинке, так что в конце концов все ее лицо покрылось коркой льда. Мне пришлось подышать на этот лед, а потом осторожно стереть его рукавицей.
- Теперь у вас на носу будет царапина! - сказала я с укоризной. - И ваш муж будет думать, что это моя вина.
- Никто не виноват, - ответила Маргарита (мы уже почти совсем подошли к ее дому). - Валентин был сильно ранен на войне. Шальк вытащил его из-под огня. Мы думали, он оправится, и летом ему действительно было хорошо. А с наступлением зимы началось ухудшение, и теперь совсем не осталось надежды.
- Но ведь у него было запасное сердце, - сказала я. - Разве это не помогло? Оно лежало в кисете, который вы для него вышивали…
Она вытаращила на меня глаза, как будто слышала о таких делах впервые. Потом углы ее рта обмякли, и она сказала:
- Да, он всегда был выдумщиком…
Я крепко сжала ее руки.
- Мне нужно сделать одно дело. Вы идите, а я приду чуть позже.
Она отошла на пару шагов, но оглянулась и замешкалась. Я кивнула ей в знак того, что не обману. Она ушла очень поникшая. По-моему, она мне не поверила.
Но я не могла прийти к Валентину с пустыми руками. Я зашла в одну книжную лавочку по соседству. Там продавали не только книжки, но еще и открытки, и тетрадки, и всякую мелочь, какая может понадобиться школьнику.
У меня оставалось немного денег. Как раз хватило на одну тетрадку. А ножницы я попросила на время и потом вернула продавцу. У него был очень недовольный вид, и в обычное время меня бы это озаботило, но только не сегодня, когда Валентин нуждался в моей помощи.
Я выскочила из магазинчика, как пробка из бутылки, то есть с большим грохотом, и перебежала через улицу. Маргарита сразу открыла дверь. На ней был фартук в горошек, с оборками, и она вытирала об этот фартук ладони.
- Привет! - крикнула я и бросила на пол свой школьный рюкзачок и мешок со сменной обувью. Потом я скинула шубку, сапожки и побежала прямо в комнату. Маргарита пошла за мной.
Валентин совсем не был похож на умирающего. Он сидел в кресле, поджав под себя одну ногу, и читал книгу. Когда он увидел меня, то поднял голову и улыбнулся.
- Ну вот, - сказал он, - а Маргарита все твердила, что ты не придешь.
- Еще чего, - буркнула я, усаживаясь на диван напротив него.
Он отложил книгу и уставился на меня.
- Маргарита притворяется, будто не дарила тебе сердца, - сказала я.
- Маргарита никогда в этом не сознается, - подтвердил он.
Тут вошла Маргарита и принесла нам горячий кофе, что было очень кстати. Я сразу схватила чашку и отпила больше половины.
- Удивительно, что ты не обжигаешься, - заметил Валентин.
Маргарита вышла.
Я сказала:
- У меня пониженные болевые пороги. Или повышенные. В общем, я мало что чувствую. Я могла бы отдать тебе свое сердце, но в моем возрасте еще этого не делают.
- Да, - сказал он. - В твоем возрасте это противопоказано.
Тут я насупилась.
- По-твоему, я недостаточно сильная, чтобы обойтись без сердца?
- По-моему, твое сердце чересчур сильно для меня, - объяснил он. - Оно просто разорвет меня на кусочки, если я соглашусь.
- Ну, - заметила я, - что-то в таком роде я и предвидела. Поэтому и принесла тебе кое-что другое, более подходящее к твоему случаю.
С этим я запустила руку в карман юбки и вытащила целый ворох бумажных сердечек.
Валентин разложил их на столе красивым узором и долго рассматривал.
Потом Маргарита принесла печенье и еще одну чашку кофе и села рядом с Валентином. Шальк на работе, объяснила она. Он теперь работает шофером. Мы сидели втроем, пили кофе, и вокруг было много бумажных сердечек. Одно из них, признает это Маргарита или нет, спасет Валентина от смерти, и все будет снова очень хорошо.
МАСЛЕНИЦА
Наталья Иванова. Главный русский праздник
.
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ
Борух Мещеряков. Женский праздник
.
УТОПЛЕНИЕ МАЖАННЫ
Елена Касьян. Маик для Мажанны
.
ВСЕМИРНЫЙ ДЕНЬ ПОЭЗИИ
Танда Луговская. Верлибр
.
НАУРЫЗ
Юлия Боровинская. Наурыз
.
ПЕСАХ
Евгения Горац. Харосет
.
ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ
Алексей Толкачев. Апрельскою тропой
.
ЦИНМИН. Праздник чистоты и ясности, день поминовения усопших
Юлия Бурмистрова. Цинмин. За год до того, как я стал дураком, десятый день третьей луны
.
ДЕНЬ ГЕОЛОГА
Юка Лещенко. Mente et malleo
.