Рогушкои отступали. Ворвавшись в Хванские Дебри из кантона Теней, Собола, Шемюса и Бастерна, Бравая Вольница столкнулась с неожиданным полным отсутствием сопротивления. Пилоты патрульных планеров и разведчики на свободно дрейфующих гондолах сообщали одно и то же: дюжина колонн рогушкоев движется на юг, главным образом ночью. Днем меднокожие твари пытались найти укрытие, переждать до наступления темноты. Планеристы обстреливали их из халькоидных "метел" и сбрасывали бомбы, начиненные декоксом. Первоначальный эффект женских феромонов ослабел - запах раствора раздражал и возбуждал рогушкоев, но самоубийственных пароксизмов больше не вызывал.
Эскадрилья достигла вершины славы. Летчиков в синих с белым униформах всюду встречали восхищение, похвалы, подобострастная лесть - перед "спасителями Шанта" открывались все двери и кошельки, таяли все сердца.
Карьера Финнерака тоже была в зените. В поджарой черной фигуре, пружинистыми шагами переходившей от планера к планеру и сухо отдававшей приказы пилотам, Этцвейн затруднялся узнать миролюбивого деревенского увальня, встреченного когда-то на Ангвинской развязке. Тот Финнерак умер - в лагере №3... Что случилось с тощим, смуглым, хмурым найденышем, бежавшим с той же развязки? Этцвейн разглядывал в закопченном с обратной стороны зеркале землистое лицо со впалыми щеками и плотно сжатым ртом... "И этому досталось от жизни", - думал он. Финнерак упивался почетом, оседлав гребень всеобщего победного опьянения. Этцвейн считал, что его дело сделано. Он с тоской хотел отстраниться, уйти - куда, зачем? Снова превратиться в бродячего музыканта? Шант почему-то казался маленьким, тесным, ограниченным. Паласедру населяли враги, Караз пугал суровыми, неизведанными просторами. Имя Ифнесса Иллинета все чаще приходило Этцвейну в голову. Он думал о Земле.
Рогушкои, подгоняемые рычащими и ревущими атаманами, спускались вприпрыжку со склонов Хвана, заполонив кантон Шкер и направляясь к Большой Соленой топи. Бравая Вольница, атакуя с флангов, наносила им ужасные потери. Не меньший эффект производили планеристы, вонзавшие в колонны сияющие снопы огня с неба.
Шант был свободен. Рогушкои забрели в Большую Соленую топь - страну жидкой черной грязи, обширных омутов ржаво-глинистой воды, редких островков, поросших коралловыми деревьями, песчаных отмелей, обнаженных и безжизненных, бледно-зеленого камыша, гадючной травы, черного подзолиста.
Судя по всему, в Соленой топи рогушкои чувствовали себя прекрасно, без малейшего труда пробираясь вперед по пояс в грязи. Добровольцы преследовали их, пока не почувствовали, что почва начинает уходить из-под ног, после чего неохотно повернули обратно. Летчикам же ничто не мешало расстреливать шлепающие по болотам цепочки темно-красных фигур, сияющих лысыми черепами. Черные трясины, гладкие бугры и косы ярко-белого песка, заросли коралловых деревьев и ветры, порывами налетавшие с просторов Синего и Пурпурного океанов, создавали восходящие и нисходящие потоки - невидимые фонтаны и колодцы воздуха. Дрожащий солнечный свет ослепительно брезжил в разрывах грозовых туч. Планеры стаями взмывали к тучам и стремительно скользили вниз - уже не преследователи, но беспощадные мстители.
Все глубже и глубже в Большую Соленую топь уходили рогушкои, гонимые безжалостными оводами-этажерками. Этцвейн счел необходимым предостеречь Финнерака: "Что бы ни случилось, не залетайте на паласедрийскую территорию! Пасите стадо рогушкоев, сколько вам вздумается, взад и вперед по Соленой топи, но ни в коем случае не провоцируйте паласедрийцев!"
Финнерак чуть растянул губы в жесткой усмешке: "Где проходит граница? Посреди Большой топи? Покажите на карте, где кончается наша территория".
"Насколько мне известно, граница точно не установлена. Соленая топь - как море. Если планеры заметят на подлете к южным берегам, паласедрийцы обвинят нас в попытке вторжения".
"Болото есть болото, - обронил Финнерак. - Беспокойство паласедрийцев вполне объяснимо, но у меня оно почему-то не вызывает сочувствия".
"Так или иначе, - терпеливо заключил Этцвейн, - мои инструкции недвусмысленны: планеры не должны приближаться к Паласедре настолько, чтобы их можно было увидеть с берега".
Насупившись, Финнерак стоял перед Этцвейном, впервые ощутившим холодную волну неприкрытой ненависти "Черного Ветрового". Этцвейна охватил приступ непроизвольного физического отвращения. Финнерак умел ненавидеть, ненавидеть долго. Когда Этцвейн объяснился с ним в лагере №3, Финнерак признался в ненависти к мальчишке, обрекшему его на заключение и рабский труд. Но разве справедливость не восстановлена, разве долг не уплачен? Этцвейн медленно, глубоко вздохнул. Люди таковы, каковы они есть, и с ними приходится иметь дело.
Финнерак произнес тихо и угрожающе: "Гастель Этцвейн, вы все еще отдаете мне приказы?"
"Таковы полномочия, возложенные на меня Пурпурной палатой. Чему вы служите - Шанту или удовлетворению своих страстей?"
Финнерак молча смотрел на Этцвейна секунд десять, потом резко повернулся и ушел.
Посланник вернулся из поездки в Шемауэ, но утешительных известий не привез: "Мне не удалось непосредственно связаться с летучими герцогами. Они гордятся своей недоступностью. Их намерения выяснить невозможно. Мне дали понять, что паласедрийская элита не снизойдет до переговоров с "рабами". Герцоги согласны иметь дело только с самим Аноме. Я возразил, сообщив, что Аноме больше не правит Шантом, и что я - уполномоченный посол Пурпурной и Зеленой палат. Мои слова, по-видимому, не произвели впечатления".
Этцвейн решил частным образом посоветоваться с Ауном Шаррахом, снова занимавшим привычный кабинет в Дискриминатуре, выходивший окнами на площадь Корпорации.
"Я провел тщательное расследование двух дел, - сообщил Шаррах. - В том, что касается обеих засад, важнейшие факты однозначны. О высадке в Тране знали четверо: вы, Сан-Сейн, Финнерак и Бризе. Только вам и Сан-Сейну было заранее известно о засаде на Козанском обрыве. Она завершилась успехом - следовательно, вас и Сан-Сейна можно исключить из числа подозреваемых. Бризе прекрасно понимал, что сведения о засаде в долине Сумрачной реки распространялись намеренно. Для него не составляло труда сделать соответствующие выводы и предупредить рогушкоев о катастрофе, ожидавшей их под Козанским обрывом. Но он их не предупредил. Таким образом, мы вынуждены считать предателем Финнерака".
Этцвейн ответил не сразу: "Мне приходили в голову те же умозаключения. Логика неопровержима, вывод невероятен! Каким образом бесстрашный боец, самый ревностный защитник Шанта, оказался предателем?"
"Не знаю, - покачал головой Шаррах. - Вернувшись в Дискриминатуру, я решил, как видите, изменить обстановку в кабинете согласно своим предпочтениям. Переставляя мебель, я обнаружил целый комплект подслушивающих устройств. Я позволил себе произвести обыск в ваших номерах в отеле "Гриндиана" - там были незаметно размещены такие же устройства. В течение длительного времени Финнерак имел беспрепятственный доступ к обоим помещениям".
"Уму непостижимо! - бормотал Этцвейн. - Вам удалось выяснить, кто пользовался этой информацией?"
"Микрофоны соединялись с постоянно работающим радиопередатчиком небольшой мощности".
"Эти устройства и радио... изготовлены в Шанте?"
"Да - стандартное оборудование Дискриминатуры".
"Гмм... Пока что я предпочел бы выжидать и наблюдать. Не будем спешить с опрометчивыми обвинениями - боюсь опять попасть впросак".
Аун Шаррах задумчиво улыбнулся: "Расследование второй загадки не дало существенных результатов. Финнерак просто-напросто исчез на три дня. Финнерак живет в гостинице. Когда он пропал, соседний номер занимали двое приезжих из кантона Парфе. Они съехали примерно через сутки после "возвращения" Финнерака. Мне передали подробные описания их внешности. Несмотря на цвета ошейников, скорее всего, это не были парфийцы - они не вывешивали фетиш на двери и часто носили синее. Естественно, я навел справки в отеле "Розеале гриндиана". Два похожих субъекта занимали номера непосредственно над вашими как раз в то время, когда вы "пропустили" три дня. Вскоре после этого они скрылись, не сообщив об отъезде управляющему отеля".
"Ничего не могу понять... Неизвестность порождает страх, я начинаю бояться собственной тени. Я спрашивал Финнерака: как он чувствует себя после "пропажи"? Он сказал - как обычно. Я тоже не чувствую ничего особенного".
Аун Шаррах с любопытством взглянул на Этцвейна, но ограничился одним из свойственных ему деликатных жестов: "Не могу ничего больше сообщить. Само собой, парфийцев ищут, а Финнерак постоянно находится под тайным наблюдением. Возможно, происходящему найдется какое-то объяснение".
Эскадрилья Шанта неутомимо преследовала рогушкоев, загоняя их все глубже в болото. Воздух над бескрайней знойной трясиной насытился вонью разложения. Беглецы двигались только на юг. Стремились ли они к какой-то цели или только пытались уйти как можно дальше от беспощадного воздушного обстрела? Никто не мог ответить на этот вопрос, но в северной половине Большой Соленой топи, так же, как и во всем Шанте, уже не осталось ни одного рогушкоя.
Пестрящие торжественными цветами победы газеты Шанта опубликовали прокламацию Пурпурной и Зеленой палат:
"Эскадрилья продолжает вершить возмездие за бесчисленные беды, причиненные рогушкоями - никто не способен испытывать жалость к безмозглым каннибалам - но война, по сути дела, завершена.
Настало время свернуть военную кампанию. Славные подвиги Бравой Вольницы и Эскадрильи Шанта навсегда запечатлены в истории. Теперь эти благородные люди должны посвятить себя восстановлению страны.
КОНЕЦ ВОЙНЕ: МЫ ПОБЕДИЛИ!"
Финнерак опоздал на совещание Пурпурной палаты. Появившись в зале собрания, он медленно промаршировал к своему месту за мраморным столом.
Выступал Этцвейн: "Мое дело сделано. Я считаю, что выполнил свои обязанности, в связи с чем..."
Финнерак громко прервал его: "Одну минуту! Не торопитесь складывать полномочия - возможно, время для этого еще не наступило. Только что передали новости из Шкера. Сегодня утром Эскадрилья Шанта, патрулировавшая южную часть Большой Соленой топи, обнаружила плотную колонну рогушкоев, торопливо пробиравшихся к паласедрийскому берегу. Летчики атаковали рогушкоев и при этом вынуждены были приблизиться к береговой линии. За нашими маневрами внимательно следили. Не исключено, что марш-бросок рогушкоев призван был спровоцировать формальное нарушение границы с нашей стороны". Финнерак помолчал пару секунд, продолжил: "Положение дел таково: наши планеры перехвачены черными планерами-истребителями паласедрийцев, управляющих воздушными аппаратами с поразительным мастерством. В первой стычке противник уничтожил четыре планера Эскадрильи и не понес никаких потерь. Во втором воздушном бою наши летчики изменили тактику и сбили двух паласедрийских пилотов, потеряв еще два планера. Дальнейшие сообщения не поступали".
Молчание прервал Миаламбер: "Вам приказали не приближаться к берегам Паласедры".
"Важнейшая задача, - заявил Финнерак, - заключается в уничтожении врага. Местонахождение врага несущественно".
"Таково ваше мнение. Я так не думаю. Теперь Шанту угрожает новая паласедрийская война - и тому виной ваше непростительное упрямство!"
"Человек поступает согласно велению внутреннего голоса, - Финнерак кивнул в сторону Этцвейна. - Кто дал ему право взять на себя полномочия Аноме? У меня не меньше прав, чем у него".
"Разница очевидна, - возразил Миаламбер. - Один замечает пожар, предупреждает жителей и тушит огонь. Другой заново поджигает город, чтобы наказать поджигателей. Первый - герой. Второй - маньяк!"
Сан-Сейн сказал: "Черный Ветровой! Ваша храбрость не вызывает сомнений. К несчастью, ваше рвение чрезмерно. Безрассудно навязывая свою волю, вы лишаете нас свободы выбора. Немедленно передайте Эскадрилье Шанта приказ вернуться в кантоны и не совершать полеты над Большой Соленой топью, пока не поступят новые распоряжения!"
Финнерак сорвал шлем, бросил его на мрамор: "Я неспособен отдать такой приказ! Он противоречит здравому смыслу. На Эскадрилью напали. Она обязана отразить врага, превзойдя его непреклонностью и беспощадностью!"
Внезапно разъярившись, Сан-Сейн вскочил и проревел: "Чего вы добиваетесь? Чтобы Бравая Вольница арестовала летчиков? Пусть хоть один еще раз посмеет вылететь без разрешения - у всех отнимем планеры, с каждого сорвем униформу! Вся власть принадлежит Шанту - Пурпурной и Зеленой палатам!"
Хлопнула дверь - в зал ворвался посыльный: "Из города Шемауэ в Паласедре срочное сообщение по радио - в самых сильных выражениях! Канцлер желает немедленно говорить с Аноме".
Весь Совет Патрициев внимал приглушенным расстоянием и помехами словам паласедрийского канцлера, звучавшим с непривычным старинным акцентом: "Канцлер Ста Суверенов вызывает Аноме Шанта!"
Ответил Этцвейн: "Аноме свергнут. Вы обращаетесь к Совету Патрициев. Говорите".
"Отвечайте же: что побуждает вас напасть на Паласедру, нарушив двухтысячелетнее перемирие? Четыре войны и четыре поражения не научили вас благоразумию?"
"Нападение на Паласедру не входит в наши планы. Мы гоним захватчиков-рогушкоев туда, откуда они пришли".
Пока канцлер собирался с мыслями, Совет слышал только шорох и тихое потрескивание эфира. Наконец радиоприемник отозвался: "Мы не имеем отношения к рогушкоям. Вы их вытесняете из Топи на наши берега - разве это не агрессия? Ваши планеры кружат у нас над головами - разве это не вторжение?"
"Нет - мы убеждены, что рогушкоев подослали из Паласедры".
"Суверены не замышляли ничего подобного. По-вашему, одних заверений недостаточно? Пришлите в Паласедру делегацию, удостоверьтесь воочию. Таково наше великодушное предложение. Вы действуете опрометчиво и безответственно. Опомнитесь! Если же вы настолько злопамятны, что истина для вас ничего не значит, пеняйте на себя - глупцы заслуживают смерти!"
"Мы не глупы и не злопамятны, - отозвался Этцвейн. - Имеет смысл обсудить положение вещей и найти общий язык. Мы тем более приветствуем такую возможность, если вы можете доказать, что захват и разорение Шанта - не ваших рук дело".
"Отправьте делегатов, - сказал канцлер. - Пусть один планер - только один - доставит их в порт Каоиме. Безопасность посланников гарантируется. Их встретят в порту и сопроводят, как положено".
Глава 14
Паласедра подпирала Шант ладонью Большой Соленой топи, как скрюченная трехпалая рука с Паласедрийским хребтом вместо костяшек пальцев. Частые обнаженные утесы торчали высоко в небе - на многих гнездились одинокие замки летучих герцогов. К серебристому простору морских болот спускались лесистые долины. Гигантские стволы лаутранов, стройные и черные, увенчивались непропорционально миниатюрными зонтиками желтовато-серых кружевных волокон. Великанов опоясывали колышущиеся темно-зеленые кроны псевдососен, деревьев-близнецов и воскоплодников, в свою очередь возвышавшиеся над плотными приземистыми купами хованго, аргоста и джаджуя. Ближе к берегу, где крутые склоны долин чуть расходились в стороны, городки паласедрийцев стерегли проходы в горную страну. Высокие каменные дома с остроконечными крышами теснились друг на друге, как растущие из скал друзы темных кристаллов.
Паласедра! Странный, неприветливый край непреклонных гордецов, где каждый почитал себя благородным и не признавал никакой власти, кроме "долга чести" - долга, погашавшегося исключительно добровольно, хотя размер его каким-то образом был известен всем. Здесь ни одну дверь не запирали на замок, ни одно окно не было разбито, здесь каждый ум был крепостью, тихой и неприступной, как замок летучего герцога.
В Каоиме планер, прибывший из Шанта, приземлился, скользя по гладкому песку широкого пляжа. Четверо спустились из седел, подвешенных в коробчатой раме: сперва пилот, за ним Этцвейн, Миаламбер - и Финнерак, согласившийся посетить Паласедру только после того, как его мужество, рассудок и умственные способности подверглись поношению и осмеянию. Уязвленный и взбешенный, Финнерак заявил, что готов отправиться, если потребуется, хоть на северный берег Караза.
Над пляжем угрюмо высились каменные уступы стен Каоиме. Три фигуры в облегающих черных мантиях и черных остроконечных шапках с высокими тульями выступили на свет из глубокой тени и направились к приезжим полными достоинства, сдержанными шагами.
Этцвейн никогда еще не видел паласедрийцев и с любопытством разглядывал встречающих. Они заметно отличались внешностью от большинства народов Шанта. Их кожа, мучнистая, как пергамент, отливала в отраженных трясиной лучах солнц едва заметным мышьяковистым блеском. Между покатыми лбами и жмущимися к шее подбородками узких, тощих, костлявых лиц красовались длинные горбатые носы. Паласедриец, приблизившийся первым, обратился к делегатам глухим гортанным голосом, будто формируя звуки не ртом, а в глубине горла. Кроме того, он произносил слова со странным акцентом, применяя давно устаревшие обороты речи - понять его было очень трудно: "Вы - посланники Шанта?"
"Да".
"На вас нет ошейников. Правда ли, что вы сбросили постыдное иго тирании?"
Миаламбер собрался было просветить незнакомца поучительными разъяснениями, но Этцвейн остановил его: "Мы изменили характер правления, это правда".
"В таком случае приветствую вас. Я согласился препроводить вас в Шемауэ. Мы вылетим без промедления. Следуйте за мной, к лифту".
В тени под отвесной скалой они взошли на платформу из плетеных лоз. Рывками, качаясь из стороны в сторону, подвешенная на натянутом шкивами канате площадка стала подниматься по диагонали через прореху в плотном пологе темнозеленой листвы аргостов, мимо просторной черной колоннады лаутранов, над кружевами их зонтов, будто вылепленными из высохшего теста, к слепяще-сиреневому сиянию трех солнц - и с толчком опустилась на сваи, крестообразно установленные в трещине на краю просторной плоской вершины утеса. Рядом уже стоял приготовленный к полету планер - хитроумная конструкция из стоек и распорок, тросов, рулевых лопастей и стабилизаторов, с кабиной из прутьев и пленки, подвешенной между черными выгнутыми крыльями, очертаниями напоминавшими летучую мышь.
Один из паласедрийцев и трое посланников Шанта забрались в кабину. Далеко, на другом краю плато, бригада бугрящихся мышцами людей с маленькими головами - на таком расстоянии Этцвейн не мог их толком разглядеть - сбросила в пропасть большую корзину, наполненную камнями. Планер сорвался с места, увлеченный натянувшимся тросом, и, быстро ускоряясь, взмыл в небо, еще не достигнув противоположного обрыва.
Паласедриец не проявлял ни малейшего желания вступать в разговор. В конце концов Этцвейн спросил его: "Вы знаете, зачем мы приехали?"
Паласедриец ответил: "Я не умею распознавать ваши мысли. Они не соответствуют моим".
"Ага! - сказал Миаламбер. - Вам поручили узнать наши мысли!"
"Мне поручили вежливо препроводить вас в Шемауэ".
"Кто теперь канцлер? Один из летучих герцогов?"
"Нет, теперь у нас скорее пять каст, нежели четыре. Летучие герцоги заняты сравнением долгов чести".
"Мы ничего не знаем о Паласедре - ваши обычаи нам незнакомы, - вмешался Этцвейн. - Если канцлер - не летучий герцог, как он управляет страной?"
"Канцлер никем не управляет. Он действует самостоятельно".
"И при этом представляет всю Паласедру?"