Вскоре после полудня он заметил прибытие ахульфов - двух самцов с мохнатыми кривыми ногами, оплетенными крест-накрест, поверх черной шерсти, красными лентами знатоков-следопытов. Великий Муж Оссо, сурово стоявший на площадке возвышения среди широких ступеней храмовой лестницы, разъяснил свои потребности на языке даду. Ахульфы слушали, дергая головами и заливаясь хихикающим лисичьим тявканьем. Оссо бросил на землю детскую рубаху - по-видимому, принесенную из хижины Эатре или припасенную на этот случай. Ахульфы схватили рубаху руками, похожими на человеческие, поочередно прижали ее к обонятельным органам на ступнях и небрежно подбросили высоко в воздух - с бесшабашным презрением к торжественной строгости хилитов, разбегавшихся от падающей рубахи с негодующими окриками. Подскочив ближе к Оссо, ахульфы стали односложно, но яростно уверять его в своей компетентности и уверенности в успехе с подобострастностью, смахивавшей на издевательство. Оссо нетерпеливым жестом приказал им приступить к исполнению обязанностей. Шустро озираясь по сторонам (ахульфы тащили все, что плохо лежало) ищейки отправились к нише общежития чистых отроков. Там они взяли след Этцвейна, о чем и оповестили Оссо, бешено тявкая и часто подпрыгивая.
Испуганные, возбужденные чистые отроки смотрели во все глаза. Смотрел во все глаза и Этцвейн, боявшийся, что ветер донесет его запах до ахульфов.
Но ветер, как всегда, дул вниз по склону. Этцвейн облегченно выдохнул, когда увидел, что ищейки, рыскавшие вокруг храма, прошли мимо того места, откуда он спустился, и ничего не обнаружили. Обескураженные, с уныло висящими ушами, ахульфы спустились к бывшей хижине Эатре, но и там потерпели неудачу. То и дело набрасываясь друг на друга и щелкая челюстями, угрожающе выпуская белые когти из мягких черных ступней и ощетиниваясь спиральными витками шерсти, ищейки вернулись к ожидавшему Оссо и объяснили на даду, что беглец скрылся в колесном экипаже. Оссо раздраженно повернулся на месте и поднялся в храм. Ахульфы убежали на юг, вверх по долине Сумрачной реки, в Хванские Дебри.
Выглядывая через щель, Этцвейн ждал, пока вокруг восстанавливался повседневный порядок общинной жизни. Чистые отроки, разочарованные тем, что не дождались ужасного зрелища, вернулись к своим заботам. Работницы в сыромятне безучастно суетились вокруг столов, чанов и промывочных ванн. Хилиты сидели на скамьях вдоль верхней террасы храма, как костлявые белые птицы на жердочке. Солнечный свет, окрасившийся полуденным лиловым оттенком, раскалял белую пыль и сухую, обожженную почву.
Кожевенные работницы побрели в трапезную. Этцвейн мысленно звал свою мать: "Подойди, ближе!" Но Эатре ушла, даже не повернув головы.
Через час она вернулась к чистильному столу. Этцвейн отполз от щели и посмотрел вокруг. Сарай завалили мешками, бочонками химикатов, инструментами, утварью, всякой всячиной. Он нашел кусок мыльной соды и, осторожно подкравшись к выходу, бросил его к самым ногам Эатре. Та, казалось, ничего не заметила. Потом, будто внезапно оторвавшись от невеселых размышлений, взглянула на землю.
Этцвейн бросил еще кусок соды. Эатре подняла голову, посмотрела вдаль, обернулась к сараю. Этцвейн отчаянно жестикулировал в тени. Эатре нахмурилась и отвернулась. Этцвейн стоял, ничего не понимая. Разве она его не видела? Чем она недовольна?
Величественно шагая мимо старого сарая, в поле зрения Этцвейна показался Великий Муж Оссо. Он остановился на полпути между сараем и столом, где работала Эатре. Та продолжала скоблить шкуру, явно блуждая мыслями в заоблачных сферах.
Оссо подозвал рукой надсмотрщицу, пробормотал несколько слов. Джаталья подошла к Эатре - та оставила работу без удивления и без замечаний и направилась к Оссо. Великий Муж предупреждающе поднял руку, чтобы остановить ее в пяти шагах, и заговорил - негромко, но резким, стыдящим тоном. Этцвейн не мог расслышать ни его слов, ни спокойных ответов Эатре. Оссо недовольно отступил на шаг, развернулся и пошел назад мимо сарая - так близко, что, протяни Этцвейн руку, он мог бы прикоснуться к напряженному жестокому лицу.
Эатре не сразу вернулась к работе. Будто движимая желанием последовать за Оссо и что-то еще ему сказать, она подошла к сараю и встала у входа.
"Мур, ты здесь?"
"Я тут".
"Исчезни из Башона. Уходи сегодня же, как только зайдут солнца".
"Ты можешь уйти со мной? Мама, пожалуйста!"
"Нет. Я в крепостном долгу перед Оссо. Человек Без Лица оторвет мне голову".
"Я найду Человека Без Лица! - с горячностью заявил Этцвейн. - Я ему расскажу все, что тут делается. Он придет и оторвет голову Оссо!"
Эатре улыбнулась: "Не стала бы говорить с такой уверенностью. Оссо соблюдает кантональные законы - он их знает лучше нас с тобой".
"Если я уйду, Оссо тебе жить не даст! Он заставит тебя делать самую тяжелую работу".
"Мне все равно. Дни проходят один за другим. Я рада, что ты уходишь, я этого хотела. Но мне придется остаться и помочь Деламбре - у нее скоро первые роды".
"Тебя накажут - из-за меня! Духовный отец никому не прощает".
"Он не посмеет. Женщины умеют себя защитить - как я только что объяснила твоему "духовному отцу". Все, меня зовут. Уходи, когда стемнеет. На тебе еще нет ошейника - остерегайся нанимателей-посредников, особенно в Дурруме и Кансуме, да и в Шемюсе тоже. Они ловят беглых детей и продают в воздушнодорожные бригады. Когда вырастешь, надень ошейник музыканта. Музыкантам разрешено странствовать из кантона в кантон. Не ходи к старой хижине, не ходи к Деламбре. Не пытайся взять с собой хитан! Я отложила немного денег, но теперь их передать уже не получится. Прощай - я тебя больше никогда не увижу".
"Увидишь, увидишь! - заплакал Этцвейн. - Я подам жалобу Человеку Без Лица, хилитов заставят тебя отпустить!"
Эатре печально улыбнулась: "Не заставят, пока не выплачен долг. Прощай, Мур". Она вернулась к работе. Этцвейн отступил вглубь сарая. Он не мог смотреть на мать.
День подходил к концу. Работницы ушли в общие спальни. Когда стало темно, Этцвейн выскользнул из сарая и тихонько спустился к подножию холма.
Вопреки предупреждению Эатре, он прокрался к старой хижине у Аллеи Рододендронов, уже занятой другой женщиной, нашел хитан в саду за хижиной и побежал прочь вдоль дороги, от дерева к дереву. Этцвейн бежал на запад, к Гарвию - где, как говорили странники, жил Человек Без Лица.
Глава 4
Шант, продолговатый континент неправильной формы, чуть больше двух тысяч километров в длину и почти полторы тысячи километров в поперечнике, отделен с севера от темной массы гигантского Караза ста пятьюдесятью километрами воды - проливом Язычников, соединяющим Зеленый и Пурпурный океаны. К югу, за Большой Соленой топью, между Пурпурным и Синим океанами втиснулся третий континент, Паласедра, очертаниями напоминающий трехпалую кисть или вымя с тремя сосками.
В полутора тысячах километров к востоку от Шанта из океанских волн поднимаются первые из многих тысяч островов Бельджамара - архипелага, разделяющего Зеленый и Синий океаны. Численность населения Караза остается неизвестной. Паласедрийцев относительно мало. Бельджамарский архипелаг дает убежище и пропитание редким рассеянным группам морских кочевников. Львиная доля населения Дердейна сосредоточилась в шестидесяти двух практически независимых кантонах Шанта, принужденных составлять конфедерацию только волей Человека Без Лица.
Кроме малозаметного федерального правительства в стеклянном городе Гарвии, мозаику Шанта объединяло лишь глубокое взаимное недоверие ее разрозненных частей. Жители каждого кантона считали единственно правильными и достойными всеобщего подражания исключительно свои собственные обычаи, костюмы, диалекты и предрассудки. Все остальное рассматривалось как нездоровое чудачество или безответственная распущенность.
Буквально безличное, самодержавное и категорическое правление Аноме, в просторечии именуемого Человеком Без Лица, как нельзя лучше устраивало обуреваемых ксенофобией кантональных шовинистов. Правительственный аппарат был прост. Налоги, время от времени пополнявшие казну по требованию Аноме, почти не обременяли население. Функции федерального правительства в огромном большинстве случаев ограничивались обеспечением строгого соблюдения внутренних кантональных законов, предложенных и утвержденных кантональными властями. Суд Аноме, безжалостный и скорый, был, тем не менее, нелицеприятен и неизменно следовал одному и тому же общепонятному принципу: "Нарушение закона карается смертью". Залогом власти Человека Без Лица был ошейник - блестящее кольцо флексита, украшенное кодовыми цветовыми полосками различных оттенков лилового, темно-алого или каштанового, синего, зеленого, серого, изредка темно-коричневого.
Трубчатую полоску флексита начиняли прокладкой взрывчатого вещества, декокса. Человек Без Лица мог, по желанию, вызвать детонацию декокса с помощью передатчика кодированного излучения. Попытка разорвать или разрезать ошейник приводила к тому же результату. Как правило, когда человек терял голову, причина его смерти была известна и очевидна - он нарушил кантональный закон. Время от времени, однако, голова отрывалась по таинственным, не поддающимся рациональному объяснению причинам, после чего родственники, знакомые и земляки потерпевшего вели себя чрезвычайно осмотрительно и старались держаться как можно незаметнее, опасаясь навлечь на себя непредсказуемый гнев Аноме.
От возмездия Аноме нельзя было скрыться ни в городской толпе, ни в самых пустынных уголках Шанта. От побережья пролива Язычников до Ильвия на крайнем юге взрывались ошейники, летели с плеч непутевые головы преступников. Ни для кого не было тайной, что Аноме назначал анонимных уполномоченных представителей, следивших за неукоснительным подчинением его воле - их величали, с известной долей сарказма, "благотворителями".
Крупнейший город Шанта, Гарвий, где обосновался Человек Без Лица, был индустриальным и торговым центром всей планеты. По берегам реки Джардин и в районе устья Джардина, так называемом Шранке, располагались сотни стекольных заводов, литейных цехов и машиностроительных мастерских, предприятий, изготовлявших стандартные биомеханизмы, и биоэлектрических лабораторий, где органические мономолекулы из кантона Фенеск, заключенные в наращиваемую сверхпроводящую оболочку, приживлялись к инстинктивным фильтрам слабых токов, нейрореле и селекционированным сфинктерам - с получением хрупкой, капризной и чрезвычайно дорогостоящей электроники. Профессия биоконструктора считалась самой престижной. Нижнюю, наименее респектабельную ступеньку социальной лестницы занимали бродячие музыканты, вызывавшие, тем не менее, приступы романтической зависти у оседлых обитателей Шанта. Музыка, так же, как основной словарный запас и цветовая символика, беспрепятственно пересекала кантональные границы - влияние новой удачной мелодии, ритма или последовательности аккордов распространялось на все население континента.
В кантоне Амаз до двух тысяч музыкантов ежегодно участвовали в "сейяхе" - оглушительном хоре маленьких прозрачных "блуждающих колоколов", совместно производивших настойчиво-непрерывный звук с неопределенной высотой тона, без отдельных голосов, приливавший и отливавший подобно порывам ветра или океанским волнам. Интерес широкой публики привлекала, однако, более понятная музыка, исполнявшаяся труппами бродячих музыкантов - джиги и прочие бодрые, "заводные" танцевальные мелодии и импровизации в быстром темпе, сюиты и сонаты, шарары, сарабанды, инструментальные баллады, каприччио. Музыкальную труппу мог временно сопровождать друидийн. Чаще, однако, друидийн бродил один, играя все, что приходило в голову. Музыканты, пользовавшиеся меньшим уважением, иногда распевали баллады на собственные или чужие слова, но друидийн никогда не пел - только играл, выражая в звуках пафос жизни, радость и горечь бытия. Таким друидийном был кровный отец Этцвейна, знаменитый Дайстар. Этцвейн отказывался верить в рассказанную Фельдом Майджесто историю смерти Дайстара. В детских грезах он видел себя блуждающим по дорогам Шанта и развлекающим праздничные толпы игрой на хитане до тех пор, пока, наконец, не наступал момент встречи с отцом. Дальнейший сценарий мечты мог развиваться по-разному. Иногда Дайстар рыдал от радости, услышав прекрасную музыку, а когда Этцвейн открывал ему свое происхождение, счастливому изумлению Дайстара не было предела. В другом варианте Дайстар и его неукротимый отпрыск оказывались соперниками в музыкальной битве - Этцвейн впитывал внутренним, слухом величественные мелодии, ритмы и контрапункты, торжественный звон колокольных подвесок, радостно-агрессивное рычание резонатора гремушки.
Действительность, наконец, начинала чем-то напоминать сны наяву. Этцвейн брел по дорогам Шанта с хитаном, закинутым за спину. Лямка терла худое плечо. Перед ним лежало все будущее - при условии, что его не поймают и не вернут в Бастерн. Не следовало забывать о способности проницательного Оссо догадаться о положении вещей и снова вызвать ахульфов. Пугающая мысль заставила Этцвейна прибавить ходу. Он бежал усталой трусцой, временами переходя на шаг, когда в легких уже не хватало воздуха. Аллея Рододендронов осталась далеко позади. Прохладно мерцали звезды, слева чернела высокая тень Хвана - горной цепи к югу от Бастерна.
Ночь не кончалась. Этцвейн, уже не в силах бежать, шел как можно быстрее, упрямо переставляя ноющие избитые ноги. Дорога поднималась, огибая отрог хребта. За подъемом открылось бледно озаренное созвездиями пространство, серое и черное, с редкими далекими огнями неизвестного происхождения.
Этцвейн передохнул, сидя на камне и глядя на запад, в ночную даль кантона Шемюс, где он еще никогда не был, хотя кое-что знал о его обитателях и их повадках от гостей, проходивших по Аллее Рододендронов. Шемюс населяли коренастые люди с рыжевато-русыми волосами и раздражительным темпераментом. Они варили пиво и гнали самогон. Оба напитка часто и обильно употреблялись мужчинами, женщинами и детьми без заметного эффекта. Мужчины носили костюмы из добротной бурой ткани, соломенные шляпы и золотые кольца в ушах. Женщины, тучные и задиристые, одевались в длинные плиссированные платья из черной и темно-коричневой ткани и скрепляли прически гребнями из кварца-авантюрина. Они никогда не выходили замуж за воздыхателей крупнее себя - в результате мужья лишались преимущества в домашних потасовках после вечеров, проведенных в кабаке.
Шемюс пересекала северная ветка воздушной дороги, соединявшая Освий на северном берегу с продольной континентальной магистралью. Продолжая путь на запад, Этцвейн должен был выйти к станции воздушной дороги в Карбаде. Пытаясь разглядеть что-нибудь в новой незнакомой стране, он решил, что видит далеко в небе медленно движущийся, смутный красноватый огонек. Если его не обманывало зрение, кто-то куда-то спешил - настолько, что нанял гондолу несмотря на глубокую ночь и почти полное отсутствие ветра. Этцвейн вспомнил слова матери, советовавшей держаться подальше от посредников-нанимателей. Один, без ошейника, он не мог удостоверить личность, не мог рассчитывать на защиту - каждый встречный мог сделать с ним все, что хотел. Наниматель мог одеть на него ошейник, объявить крепостным должником и продать в воздушнодорожную бригаду. Утром нужно было соорудить какое-то подобие ошейника из сухой травы, коры или кожи, чтобы не привлекать к себе внимание.
Было темно и тихо - так тихо, что, задержав на минуту дыхание, Этцвейн уловил еле слышный далекий тявкающий вой, доносившийся со стороны Дебрей. Этцвейн обхватил себя руками - сидеть на камне было неудобно и зябко. Видать, ахульфы опять устроили сумасшедшую пирушку - развели костер где-нибудь в глухом ущелье Хвана, нарисовали на скале рогатые каракули и мрачно выли, прыгая вокруг огня.
Мысль об ахульфах заставила Этцвейна подняться на ноги. Взяв свежий след, ищейки быстро догоняли беглецов. Он еще не ушел от опасности.
Онемевшие руки и ноги не слушались, истертые ступни горели - он сделал ошибку, нельзя было садиться! Прихрамывая и жмурясь от боли, Этцвейн торопился по кремнистой дороге в Шемюс.