Содержание:
Глава первая. Кто? 1
Глава вторая. Голубчик 2
Глава третья. Э…гэп! 3
Глава четвертая. Становая жила 3
Глава пятая. Свинья не съест 4
Глава шестая. Хватай его, ребята! 5
Глава седьмая. Собачий жетон 6
Глава восьмая. Двенадцать пуль 6
Глава девятая. Лысое болото 7
Глава десятая. …И всё перевернулось в один день 8
Глава одиннадцатая. Под образами и на полотенцах 9
Глава двенадцатая. Торжества 10
Лисавета Иванна велела кланяться
Повесть
Глава первая. Кто?
Звонко цокая коваными каблуками, Егор торопливо спустился по мраморной парадной лестнице, небрежно кивнул караульному, распахнул входную дверь, вышел на крыльцо…
И замер. Было темно и тихо. Шел крупный снег. Липкий, конечно. Такой снег хорошо катается и лепится, сперва один ком накатаю, а после на него второй, поменьше, а сверху третий, совсем маленький, а из угольев сделаю глаза, а из моркови нос, морковь возьму поплоше, чтоб не жалко, не то дядя Игнат увидит, разозлится, и шашкой - х-ха! - и пополам, болван развалится. А что! Дядя Игнат, он чикаться не будет, он…
Да только где он, тот дядя Игнат?! И вообще! Егор вздохнул, поправил поясной ремень, поднял воротник полушубка, сошел с крыльца и осмотрелся. Неподалеку, возле фонаря, дремал извозчик.
- Эй! - окликнул Егор. - Прокати!
Извозчик, не сразу очнувшись, степенно подъехал, снял шапку, стряхнул с нее снег. Между прочим, на лавку. Егор поморщился, но промолчал, сел в сани, привалился в угол, чиркнул серничкой и закурил пахучую трофейную сигару.
- Куда спешите, командир? - спросил извозчик.
- Шестая Станичная линия, два.
Извозчик оказался справный; сани легко и неслышно скользили по пустынным ночным улицам. Вот справа промелькнули богатые витрины гастрономического магазина "Красаков и зять", а вот из ресторации "Авось" выводят подгулявшего купца. Ну да сегодня это ничего, сегодня это можно; ну, попинают, помнут для порядка, а после отпустят. А в будний день три сотни шомполов за непотребный вид… А, ладно! И снова - перекрестки, будки, лавки - мясные, бакалейные, казенки. Ломбард, толкучка, водопойка, баня…
И патруль. За Горбатый мостом. Краснощекий старик в потертой верблюжьего цвета шинели хотел было прикрикнуть на извозчика за резвость, но, заметив Егора, немедля взял под козырек:
- Счастливо отдыхать…
- Гони! - зло приказал Егор, и сани тотчас же рванули дальше…
А через несколько минут замерли возле высокой чугунной решетки, окружавшей двухэтажный особняк. Егор вышел из саней, раскрыл лопатник, дал зеленую и развернулся…
- А сдачу, командир?! - сказал извозчик.
- Не сдаемся.
Пройдя по занесенной снегом дорожке, Егор поднялся на крыльцо, нащупал в темноте потайную собачку, нажал. Дверь отворилась, он вошел.
В прихожей было пусто, лишь на продавленном диване дремала кошка. Поднявшись на второй этаж, Егор вошел в свою комнату, зажег рожок, снял полушубок и, расстегнув чекмень, сел в кресло, снова закурил. Раздалось два звонка. Ага, это старуха. Егор ответил ей, взял со стола газету, развернул.
Все как всегда: победные реляции из Николавии, указ о назначениях, награды. Ну и, конечно же, бои в Проливах и на Горном направлении - то есть и там успех. Что ж, расширяемся, гремим… А военфельдшер Рукин как переберет, так говорит: "Ну и дойдем до океана, а что потом? С кем воевать? Что, с рыбами?". Егор вздохнул и отложил газету. Глупо! По всей державе вешалок наставили, а толку-то? Но торжествуем, да! С размахом. Купца у ресторации помнут, лопатник отберут, а самого потом оставят, где лежал. Мол де нажрался, ну и что, сегодня это можно. Да, впрочем, это можно каждый день, разве кто запрещает? Другое дело то, что если не умеешь пить, - и это еще в будний день, - тогда тебя за свинский безобразный вид под шомпола, под шомпола, чтоб пил да разум не терял, чтоб не позорил свое свободно-людское достоинство! А если можешь, если крепок, - так и пожалуйста, лей, выпивай, лей, выпивай, сколько твоей душе угодно. Вон, говорят, Верховный много пьет, он, говорят, может три штофа враз уесть, и это без закуски, а после выйдет, скажет речь часов этак на пять - и Коалиция, и все они, все наши явные и тайные враги, после весь год трясутся! Он да, Верховный, он это умеет, пьет, пьет уже который год подряд - и никак не напьется. Упырь, действительно…
Вновь прозвенел звонок. Да, и пора уже. Хотя, если честно признаться, не очень-то ему того и хочется. Ну а вилять тем более! Подумав так, Егор резко встал, вышел из комнаты и спустился в столовую.
В столовой - что здесь раньше было, он не знал - Егору очень нравился высокий потолок с лепниной. Рисунок на паркете вытоптали начисто, рисунка давно нет и никогда больше не будет, а вот потолок сохранился таким, каким был и раньше. Да нет, конечно, закоптился, потемнел, потому что не так и высок, его с седла, если встать во весь рост, шашкой легко достанешь… А вот же сохранился, да, и нет на нем этих рожков вонючих, свет - от свечей вдоль стен. Старуха любит драить канделябры. Ну и пусть.
Егор пил крепкий чай с бисквитами, молчал. На этот раз он ужинал один. Так ведь какой сегодня день; другие постояльцы, небось, празднуют. Вот Рукин, например, тот, надо полагать, сейчас "У дядя Геши", а есаул, он тоже патриот…
Старуха, сидевшая напротив, через стол, пристально смотрела на Егора. Должно быть, в юности она была весьма красива. Черты лица у нее правильные, тонкие. И руки тонкие, в перстнях. Она их, видно, с Той Поры и не снимала. Вот только как она умудрилась их сохранить, почему это никто до сих пор их не реквизировал? Или это просто так, стекляшки…
- Ну? - строго спросила старуха. - Решился?
Егор поспешно отпустил голову.
- Три дня всего-то и осталось! - продолжала старуха. - Потом…
Она резко поднялась из-за стола и едва ли не выкрикнула:
- Грех! Грех на себя берешь! Да кабы я сама могла…
Егор вскочил.
- Я… - начал было он.
- Молчи! Но завтра… в полдень!
- Д-да.
Старуха развернулась и вышла из столовой. Егор отставил чашку и задумался. Да кто она такая, чтоб командовать?! Из недобитых же. Зла, как змея. И… Подъесаул Сабанеев уже не однажды кричал: "Да ведьма ты! Колдунья распроклятая! Вот как сдам в Два Баранка, и вся недолга!" Но только все этой угрозой всегда и кончалось. Что Сабанееву? Он нынче здесь, а завтра в Пятой Армии. Ну а скакать под пули с ведьминым проклятием… Шалишь! Вот он, Сабанеев, и молчит. Да и все другие тоже молчат. А что! Старуха кормит их хорошо, и амуницию, если надо, подправит, и если кто чего порой и натворит, она даже тогда в квартал не бегает. А что она, как говорят… Так то не их дела; их дело - строй, картечь, награды, если повезет.
Егор поднялся в свою комнату, снял сапоги и лег на оттоманку. Не спалось.
… А день-то начинался как всегда! Вахт-построение в манеже и доклады, гимн и развод по классам на занятия. Сперва - урок духовной подготовки… Ну, этот - как всегда… Затем фортификация, инженерное дело, строевая подготовка, обед, военная доктрина армии вероятного противника, теория ружейных стрельб…
И тактика. Докладывал штаб-есаул Патрикин. На примере сечи при Дорпктес-ручье объяснял преимущество лавы над эскадронными колоннами и, вообще, иррегулярного принципа комплектования армии над регулярным.
- Вентерь, он и есть вентерь! - говорил Патрикин. - И никогда Четвертой Коалиции не противопоставить нам…
Вдруг дверь со скрипом распахнулась, и в класс вошли четверо. Вошли, позвякивая накаблучными шпорами, сверкая желтым приборным металлом на черных шинелях. В высоких мерлушковых шапках и при палашах. Вошли, остановились возле кафедры. Кандальная команда. СОО. Два Баранка. Скобленые. Псы. Их можно называть по-всякому, но только шепотом. Их можно ненавидеть, презирать, но…
- Встать! - рявкнул Егор, и полусотня поднялась из-за столов.
Патрикин нервно теребил указку. Старший в команде - лычки на погонах - с усмешкой глянул на него, затем на класс, затем - вскользь - на застывшего у тумбочки Егора, вновь на Патрикина, презрительно поморщился… и резко выдохнул:
- Ты!
Патрикин положил указку на стол и, побледнев, вышел из класса.
- Вольно! - дрожащим от волнения голосом отдал приказ Егор, и полусотня опустилась за столы.
В классе стояла тишина. Патрикин - он же боевой, из армии, за ним четыре ордена, оружие за храбрость; происхождением себя не запятнал… И вот тебе! Егор поднялся к кафедре, откашлялся, глянул в журнал, опять откашлялся и нехотя сказал:
- Устав походной службы. Караулы. Глава седьмая… и восьмая. Повторить.
И снова тишина. Все читают, молчат. Патрикин, дядька полусотни… Завтра придут и скажут: "А завербован ваш Патрикин, засланный. Признался, сам сказал, при том еще назвал…". Нет, он не из таких, не назовет. Да и не завербован, нет, дурь это, дурь! Или они его за то, что он в Ту Пору… Нет, просто они рубят, как дрова. На упреждение. Такая, видно, у них тактика. А где стратегия?!
Звонок. Класс опустел. Егор прибрал столы, отнес полусотенный журнал в атаманскую, сдал книги в секретную часть, спустился по парадной лестнице…
И вот он здесь, на оттоманке. Вспоминает. Ночь за окном. Чего он ждет? Встать и спуститься и вниз, и там, в каморке возле лестницы, старуха, выслушав его…
И что? Он что, разве не знает, что она ему на все на это скажет? Да что она еще может сказать! Она из-за этого все потеряла: дом, мужа, сына, дочерей… И вообще, весь мир, который был когда-то здесь в Ту Пору - все это рухнуло давным-давно. И потому ей Та Пора, конечно же… А он? Ну, сам-то он всего того не видел, сильно молод. Но что его отец видел, имел в Ту Пору? А что имела его мать? А что имел бы он сам, останься он в Ту Пору без родителей? А так - при нынешних - и выкормлен, и выращен, и выучен: сперва дядя Игнат свез его в округ и там его взяли в геройско-сиротскую школу, а после проявил себя - и вот ему и Академия, учись, будь старостой, и вот ему квартира, вот и бывшая, чтоб ходила служанкой за ним в ее же прежнем доме - и все это ему, ему, ему, все за казенный кошт, а он, свинья неблагодарная… он летом сдаст экзамены и выйдет подхорунжим, получит назначение… и будет воевать и получать награды, и, может к сорока годам он будет выдвинут в Верховный Круг. Он может стать богатым, уважаемым… А вот счастливым - никогда. Ведь чтобы быть в этой стране счастливым, нужно как можно меньше знать или хотя бы делать вид, что многого не замечаешь, закрыть глаза на вешалки, на Два Баранка, воровство и кумовство - да, это сделать еще можно, но… Но ложь кругом! Везде! Во всем! Как приказать себе не видеть лжи?! А коли так, то все равно когда-нибудь сорвешься, и СОО сразу возьмет тебя под локотки. Войсковой старшина Кулаков был не тебе чета, ну а где он теперь?! Так может… Нет! Но завтра в полдень - как и обещал!
Глава вторая. Голубчик
Назавтра, только рассвело, вся Академия уже стояла во дворе, на парадном плацу. Стояли по годам, по полусотням, метались на ветру знамена - семицветные, с кистями, - сверкали аксельбанты, сапоги. Дядьки-наставники толпились у крыльца. Все ожидали выхода.
И вот Степан ударил в рельс, раскрылась дверь - и на пороге показался командующий Командирской Академией уставной атаман Малинненко. По случаю надвигающихся торжеств Малинненко был в бурке, с булавой. Спустившись по покрытой ковром лестнице, он снял папаху, чинно поклонился на три стороны и уж потом сказал:
- Горынычи, позвольте речь держать! Аль вам не любо?
- Л-любо! - дружно ответил строй.
Малинненко надел папаху, манерно расправил усы и заговорил:
- Командиры-молодцы! По случаю того, что ваши славные родители тому уже как двадцать лет не пожалели живота и поднялись на Всенародный Бунт, и потому как наша Вольная Земля и наш Верховный Атаман и я… А, что там долго говорить! - махнул рукой Малинненко. - Гуляй, горынычи! Три дня! Р-разойдись! Р-разбегись! - и поднял булаву.
- Ур-ра! Ур-ра! - ответил строй.
Дядьки-наставники, придерживая шашки у боков, побежали к своим полусотням и, строго по годам, начали выводить их за ворота Академии, и там уже, на улице, все и действительно разбегались кто куда.
- Ур-ра! Ур-ра! - кричали командиры. - Гуляй!
И так оно и должно быть. Здесь, в Академии - все строго по уставу, и только уже там, за воротами, ты сам себе хозяин. Егор смотрел на разбегавшихся товарищей и ждал, что будет дальше.
А дальше было так: Малинненко вразвалку пересек опустевший плац и, остановившись в нескольких шагах перед Егором, спросил:
- Вторая полусотня?
- Так точно, грын атаман! - браво ответил Егор.
- А вы чего стоите, не уходите?
- Так дядьку нашего вчера… А без команды мы…
- Ну, хор-роши горынычи! - Малинненко одобрительно кивнул головой… и тотчас же нахмурился, заговорил мрачно, недобро:
- Патрикин, он какой вам теперь дядька? Патрикин - он теперь изменник, враг. А вы… Ох-хо! Недосмотрели. Грубая промашка. А ведь не сосунки уже. Вам нынче летом уже в действующую армию. А если там допустите лазутчика? Под суд, ёк мак! А что вам закатают на суде? Двенадцать пуль, а то и вовсе вешалку. И - плачь дивчина по Чубарову!
- Так ведь мы, гражданин атаман… - начал было Егор.
- А не ершись, Чубаров, помолчи! - беззлобно перебил его Малинненко. - И вообще, не наше это дело, не военное. Для этого имеется…
Малинненко вдруг стал во фрунт и, выкатив глаза, побагровел, скомандовал:
- Втор-рая полусотня! До флигеля Службы Охраны Отечества ша-ом… арш!
Егор откозырял Малинненке, вышел на линию, сделал отмашку и повел. В полном молчании вверенная ему полусотня прошествовала мимо чуть-чуть склоненного по такому случаю академического семиколора, обогнула главный корпус и остановилась возле небольшого бревенчатого дома, над крыльцом которого была укреплена медная табличка с изображенными над ней двумя переплетенными буквами "О". "Два Кольца" - так именовался этот знак в газетах. Двумя Баранками называли его в просторечии. Ну да теперь, похоже, не до зубоскальства! Егор скомандовал товарищам "вольно", а сам поднялся на крыльцо и постучал.
Дверь открыл вестовой. Он долго, пристально смотрел на Егора, а потом как бы нехотя сказал:
- Давай. По одному.
Егор мельком оглянулся на товарищей, застывших в молчаливом ожидании, и вошел. Пройдя вслед за вестовым по темному скрипучему коридору, Егор остановился перед массивной, обитой волчьим мехом дверью.
- Входи, - разрешил вестовой.
Егор вошел. Терентьич… Нет - старшой Академического отдела Столичного Крыла Вседержавной Службы Охраны Отечества сидел за заваленным бумагами столом и с доброжелательной улыбкой смотрел на Егора. Старшому было лет под пятьдесят, он был дороден, лысоват. Форму носить он не любил, всегда ходил в просторной купеческой поддевке, отчего никто и понятия не имел, какой у Терентьича чин.
- Садись, голубчик, - предложил старшой. - Чайку? А может, беленькой?
- Нет-нет, благодарю.
- Тогда не обессудь.
Терентьич медленно, держась рукой за поясницу, подошел к несгораемому шкафу, открыл его, взял с полки папку с надписью "Чубаров" и вновь, кряхтя, сел к столу.
- Вот, весь ты здесь, - сказал Терентьич, аккуратно раскрывая папку. -
Маленько подожди, - и стал листать.
Над головой у Терентьича висел большой цветной литографический портрет Верховного с семьей - сам под руку с супругой, шесть дочерей, племянник, зять и внук. Сам был подстрижен по уставу, под айдар, супруга одета с подчеркнутой строгостью, но в бриллиантах…
- Ага! Вот если хорошо, так хорошо! - вдруг воскликнул Терентьич.
Егор с опаской посмотрел на него. Терентьич ткнул пальцем в мелко исписанную страницу и объяснил:
- Тут сказано, что ты, голубчик, вчера с извозчика сдачи не взял. Вот это правильно, вот это по-станичному!
Егор молчал, смотрел чуть в сторону, пытался вспомнить того пса - не получалось. Ну а старшой еще немного полистал бумаги и сказал:
- А ваш Патрикин… Он… Шестнадцатого августа в приватной беседе с хорунжим Соповым сказал, будто колесный ход намного хуже винтового и, стало быть, машинный флот у Коалиции маневреннее нашего. А в октябре, восьмого, заявил: в Ту Пору полевой устав был лучше… А знаешь, кто таков Иван Данилович Патрикин? Штабс-капитан! А Яков Александрович? Полковник!
Егор вздохнул. Старшой молчал, молчал… потом опять заговорил:
- И ладно б звания, мы ж не за звания берем, а за дела. Так вот, слыхал, небось, про юнкерское возмущение? Ну, то, которое аккурат под Вторую годовщину подпало? Так то они, Патрикин и Зарубов, тогда тех барчуков и вывели. И что на это скажешь, а?
Егор смешался и ответил наобум:
- Т-так может, это просто так, однофамильцы?
- Голубчик! - погрозил пальцем Терентьич. - Просто так бывает только… Ну, да разберемся! А у тебя все чисто. Происхождение, родня. А дядя вообще! Дважды представлен к "Удали". Только вот… Двенадцатого октября ты и Патрикин… Помнишь?
- Что?
- Ну… в классе вы остались. Двое. О чем он тогда говорил? И в декабре. Четвертого. Тоже забыл?
Егор в волнении схватил себя за ворот, покраснел, сказал, теряясь:
- М-мало ли! Я староста, а он наставник полусотни…
- Значит, забыл, - усмехнулся Терентьич. - Ну хорошо, голубчик, хорошо. А мы… все помним, примечаем. И вот еще один вопрос. У вас каморка там, под лестницей. В каморке у стены буфет. Что будет, если дверцу отворить и внутрь заглянуть?
Егор почувствовал, что задыхается. Ну, добрались. Узнали. Только как?
- Молчишь, голубчик?
- Я… припоминаю.
- Припоминай, я не спешу.
Егор закрыл глаза… Июнь. Прихожая… И военфельдшер Рукин - пьяный, как всегда.
- Старуха! - рыкнул он. - Где чай? Чай, говорю!
Старуха не отозвалась. Тогда Рукин, шатаясь, подошел к двери у лестницы, толкнул - дверь отошла…
И они увидели, как старуха, стоя на коленях у буфета, шептала что-то и крестилась. Верхняя дверца буфета была распахнута, и на ее внутренней стороне поблескивал маленький, меньше ладони, образок.
- Т… ты что это?! С ума сошла? - не понял пьяный Рукин. - Что ты делаешь?
Егор метнулся к Рукину, схватил его за плечи, оттащил и стал, сбиваясь, торопливо уговаривать:
- Иван! Да брось ты этот чай! Давай поднимемся ко мне, возьмем по сороковке. Ну!
Рукин обмяк и согласился. Наутро, как тогда думал Егор, Рукин все позабыл. И так оно как будто бы и было. Ну а старуха…
На третий день после того, глядя в окно, сказала тихо:
- Не донес. А почему?