Егор пожал плечами, не ответил. Поднялся к себе в комнату, лег и, закрыв глаза, увидел маменьку - красивая она была, голубоглазая… и крестик на груди. А больше он о ней ничего и не помнил. А про отца… Отец погиб, когда Егор еще и не родился: отец ушел подъесаулом в зимний поиск и, как потом было отмечено в реляции, "остался сзади". Тогда "остались" восемь тысяч. А сколько их всего "осталось" с Той Поры?
- Ну как, голубчик, все припомнил? - насмешливо спросил Терентьич.
- Так вы, - глухо сказал Егор, - я думаю, и сами…
- Да, - согласился Терентьич. - Мы знаем. Но, врать не буду, не все. Вот даже здесь: ты ж не старуху тогда пожалел, а ты… - И вдруг он резко встал, уперся брюхом в стол и громко, злобно продолжал: - Ну! Отвечай! Кого?! Откуда у тебя такая склонность к суевериям?!
Егор долго молчал, а потом едва слышно ответил:
- Я… сейчас не могу этого сказать. Мне… тяжело. Я лучше напишу. И принесу. Сегодня же.
Терентьич пристально прищурился… сел, помолчал… а после все же разрешил:
- Ладно, иди. Но если что… из-под земли достанем.
Егор пошел к двери. Терентьич, брякнув в колокольчик, вызвал:
- Следующий!
Глава третья. Э…гэп!
Придя домой, Егор нашел среди газет записку от старухи, прочел ее, порвал и сжег, поспешно переоделся в вольное, взял пистолет, проверил, хорошо ли он заряжен, и положил в карман, а после выбежал на улицу - и сразу затерялся в праздничной толпе. Двенадцать с четвертью, ломбард, двенадцать с четвертью, ломбард…
- Ма-а-рожин! Ма-а-рожин! А вот леденцы! - кричал разносчик сладостей. - Ма-а-рожин!
Толпа: купчихи, подгулявшие мастеровые, мальчишки в форменных ремесленных шинелях, крестьяне из окрестных деревень… И снова крик:
- Ерш! Крепкий ерш! Пей, атаман! Хлебнешь, не устоишь!
И всюду семиколоры - на крышах, в окнах, на столбах и просто на веревках через улицу. Так и портреты Самого - он на коне, он возле пушки, он в семье… И там и сям в толпе - шинели ратников столичной стражи. Толпа. Толпа. Толпа. Кухмистерская, блинная, "копченые сиги", квасная, бакалейная, "здесь простокваша"…
А вот и ломбард. Часы над его дверью показывали ровно четверть первого. Егор остановился… и почувствовал, как кто-то осторожно взял его под локоть. Он резко вырвался…
И прошептал, смущаясь:
- Извините.
- Пустое, - с улыбкой сказала старуха.? Пойдем.
Они прошли в толпе до перекрестка и, обогнув трактир, свернули в тихий переулок.
- Взял? - тихо спросила старуха.
Егор кивнул.
- И хорошо. Давно бы так… Эй, желтоглазый!
Проезжавший мимо извозчик лихо осадил лошадь и важно спросил:
- Вам куда?
- На Поварскую, - приказала старуха, - и дальше, к прудам.
- Накладно будет.
- Мы не постоим.
- Тогда с великим удовольствием! - ощерился извозчик и с форсом подобрал вожжи.
Егор недоверчиво посмотрел на извозчика - ведь вот так же вчера…
- Не бойся, - шепнула старуха, - он свой.
Егор подал старухе руку, и они опустились в просторные сани.
- Э… гэп! - вскричал извозчик, щелкая вожжами.
Пегий рысак злобно оскалился и побежал. Слева мелькали корпуса мануфактур, справа - доходные дома, потом пошел пустырь - как справа, так и слева. Снег, снег кругом. Старуха поплотнее запахнулась в потертую беличью шубу и заговорила - тихо, с легкой грустью:
- Вот, помню как-то раз на масляной неделе я, маменька и ее старшая сестра поехали кататься. А выезд был у нас отменный - гнедые, как огонь! Отец призвал Матвея, кучера, и говорит…
Вдруг она замолчала, посмотрела на дорогу и приказала:
- Левее забирай, левее!
Извозчик придержал на повороте. Снег, только снег по сторонам. Молчание. Егор, не выдержал, напомнил:
- Вы говорили, как на масляной…
- Да-да, - насупилась старуха. - Тогда-то я его и встретила.
- Кого?
- Владимира Петровича, моего покойного супруга. Ну а потом… У нас были две дочери и сын. Сын - Александр. Сашенька. Его, надо признаться, в свете не жаловали. Однако же в седле он был хорош! Еще в корпусе Сашу не раз посылали на ординарцы к Великому Князю. И как-то осенью… последней осенью… он приезжает и говорит сестре: "Варюша, я привез тебе поклон". "Ах, от кого?" - она смеется. "Да так, товарищ передал". И началось. Визиты каждый день, записки. А после вдруг… в день Страшного Предвестия он, этот Сашин товарищ, исчез. Варюша… Только что тогда Варюша?! И что все мы тогда, когда… Ну, понимаешь, да? Да и тогда уже все понимали, все чуяли. Правда, Сенат, конечно, о Предвестии молчит, зато столица в ужасе; гадают, как тут быть. Основы ж рушатся - Предвестие!.. Ну а у нас своя беда. День, два, неделю, месяц нет его, товарища. Что было с Варей, можешь догадаться. Ну, и молва. Саша послал ему вызов. Молчание. Саша прождал весь день, а вечером поехал сам. Туда, в казармы. На ночь не вернулся. А утром… Утром все и началось. Саша… упал одним из первых. Вот его кровь меня теперь и бережет. А ведь не знал он ничего, он только там, в казармах, и узнал, там и остался, с ними и вышел, и первым…
Старуха замолчала, отвернулась. Егор немного подождал, потом спросил:
- А… что с товарищем?
Старуха медленно повернулась к Егору, недобро усмехнулась и сказала:
- К нему-то мы сейчас и едем.
- Как?!
- Так судьба распорядилась. Тот страшный человек и Варенькин жених - это одно лицо. Вот, кстати, посмотри, - и старуха подала Егору небольшой овальный медальон.
На медальоне был изображен молодой мужчина в мундире Той Поры. Гвардеец. Офицер. Едва заметная улыбка, настороженный взгляд.
- Так это он? - спросил Егор. - Тогда?
- Он и сейчас такой! - гневно ответила старуха. - Ничуть, совсем не изменился. - И, повернувшись, крикнула извозчику: - Гони!
Да только тот и без того нещадно нахлестывал лошадь, снег комьями летел из-под копыт. Как странно! Жених и страшный человек - одно лицо. Но если это так, то почему она об этом говорит только сейчас, в последний день? И вообще, а что, если все ее рассказы - сущий домысел? Ведь двадцать лет прошло…
Старуха вновь заговорила:
- Страшно? Научу. Ты станешь вперед правым боком, а локоть не прижимай, висок - вот так - прикроешь пистолетом. Да и потом, стрелок он никудышный, он в двадцати шагах не попадет, а ты… Ты ж брал призы. И… Кто еще решится на такое? Все, кто бы это мог, как говорят теперь, остались сзади. Все! Все… кроме тебя.
- Но… почему вы думаете, будто происшедшее - единственно из-за него?
- Я это видела сама. Тогда, на площади. Он крикнул… и все началось. В конце концов; да сколько раз тебе рассказывать?!
- И все-таки… Скажите мне напрямоту: мы едем мстить за вашу дочь или действительно…
- Ты что, не веришь мне?!
- Я…
- Помолчи! Приедем, все поймешь.
- Куда?
- Есть одно место тайное. Поблизости от Гдатска.
- Как? Гдатск? Да это ж где-то там, в Восточных округах! Три тыщи верст…
- Доедем. К вечеру. Гони!
- Э… гэп! Э… гэп!
И снег, и снег в лицо из-под копыт. Да это же безумие! А может, и обман… Тогда куда он едет и зачем? Егор схватил старуху за плечо, вскричал:
- Опомнитесь! Очнитесь! Нет Той Поры! Она ушла…
Старуха вздрогнула, скривила губы.
- А, я должна тебя еще упрашивать! - гневно воскликнула она и тут же приказала: - Заворачивай!
Извозчик резко рванул вожжи на себя.
- Держитесь! - крикнул он…
Но было поздно - сани швырнуло на повороте, небо скрылось за снежной пеленой, извозчик что-то дико закричал… И стало тихо. Совсем тихо. И совсем бело.
Глава четвертая. Становая жила
Когда Егор очнулся, то увидел, что он лежит посреди поля, а полузаметенный санный след теряется неподалеку, за холмом. И больше ничего вокруг. Где это он? Скорей всего, они отъехали совсем немного. Дойдет пешком. Егор поднялся, отряхнулся, прошел по следу…
И остановился. На другой стороне холма следа вообще не было видно, лишь ветер гнал в лицо колючую поземку. Егор полуотвернулся от ветра и увидел невдалеке, шагах в двухстах, большой и крепкий с виду пятистенок с вывеской над распахнутой настежь дверью. Ага, это трактир. Возле него стояло несколько саней да распряженные лошади, низко опустившие головы… Да только сани были не извозчичьи - крестьянские. А вот выходит из двери… Фуражка, черная шинель, ружье… Ну да, это пластун. Из полевых отрядов СОО. Везде они! Как вешалки. Вот повернулся, вот…
Нет, не заметил. Егор уже лежал в снегу, внимательно смотрел…
Пластун прошел к саням, вернулся, замер. Смотрит. И смотри. Смотри, пес, нюхай, пес! Егор осторожно повернулся на бок, ощупал спрятанный в кармане пистолет. Пистолет был в порядке. Мела поземка, было холодно. Пластун никак не уходил.
А в стороне, спускаясь в низину, чернели крайние избы худой деревеньки - соломенные крыши, тощие дымы. Да-да, только туда, и там узнать, где это он сейчас находится - и сразу в город, и…
На Шестую Станичную, два? А там уже Терентьич, улыбается. "Что, написал, голубчик, изложил? Как это еще нет? А почему?" Егор поморщился. Пластун стоял возле саней, прикуривал.
А вот его, наверное, окликнули - и он пошел, скрылся в трактире. Хорошо! Егор отполз назад, вскочил и, пригнувшись, сбежал с гребня холма в низину. Там он остановился, выпрямился во весь рост, отряхнулся от снега, проверил пистолет - и двинулся к деревне, на ходу лихорадочно думая о том, как же ему вести себя, что говорить… Но голова была пуста, ничего не придумывалось. Ну да и ладно, как-нибудь, как говорил дядя Игнат, свинья не съест, а псы, он добавлял, - им кости, пусть подавятся!
В деревне было пусто, словно вымерли. Подойдя к крайней избе, Егор негромко постучался. Никто не ответил. Он постучал еще, уже настойчивей. Тогда в избе послышались неторопливые шаги, скрипнула дверь, и на пороге показался невысокого роста старик в распахнутой поддевке и в валенках. Прищурившись от яркого света, старик внимательно посмотрел на Егора и лишь потом пригласил:
- А, это… заходи, - и пропустил гостя вперед.
Миновав темные сени, Егор вошел в горницу, где было ненамного светлее. Стол, две скамейки, печь, лежанка за линялой занавеской да голые стены, обитые серыми от времени досками… И едва ли не белый, чисто выскобленный пол.
Кашлянув, старик неопределенно сказал:
- А ты садись, чего там.
Сели. Егор - к столу, хозяин - на скамейку у окна. Сложив руки замком на коленях, хозяин спросил:
- Может, дело какое имеешь?
- Имею, - ответил Егор. - Заблудился. А до города как, далеко?
- Что, до Гдатска?
До Гдатска? Егор побледнел. Сунул руку в карман, к пистолету, сказал:
- Да, конечно, до Гдатска.
Старик усмехнулся:
- Вопрос не ко мне. Я в городе сызмальства не был. А что мне там делать?
Егор почувствовал - старик боится и, значит, лишнего не спросит, а сам же будет отвечать с охотой и пространно, стараясь угодить… И он сказал:
- Ну а дорогу все равно ведь знаешь.
- Дорогу! - старик презрительно хмыкнул и даже мотнул головой. - Какая тут дорога! Правда, зимой еще так-сяк… - и спохватился: - Говорят! А летом одне болота, - и почтительно спросил: - А вы, надо полагать, издалека будете?
- Издалека, - нехотя согласился Егор.
- Ага, ага, - старик понимающе закивал… а потом вдруг неестественно оживился: - Хорошо, что вы к нам приехали! Места у нас здоровые, целебные. Тут неподалеку кипячие ключи бьют, - и тут же, как бы невзначай, спросил: - Ну и как, нашли кого?
- Кого? - не понял Егор.
- Вот я и говорю! - согласился старик. - Искать-то некого. Глушь, извольте доложить. А то понаехали, понимаешь… - но спохватился и сказал со вздохом: - Конечно, вы не по своей воле ездите, приказано.
Егор молчал. Ну вот! Похоже, он действительно где-то в Восточных округах и где-то рядом Гдатск, тот человек… Старуха, получается, была права, а он, глупец… Что делать?
Старик понял молчание гостя по-своему.
- Приказано! - повторил он задумчиво. - Радости, конечно, мало, зато служба почетная. Да я и сам по молодым годам хотел к вам податься. Не взяли. Сказали: нет в тебе становой жилы; ленив, нерасторопен. Да… Так оно и вышло.
Старик встал со скамейки, развел руками и с неподдельной горечью сказал:
- Глянь, что нажил. Ничего! Гол как сокол.
Помолчав, но так и не дождавшись ответа, он успокоился и опять заговорил торопливо, заученно:
- А вы не извольте гневаться. Ведь что я дома сижу, так на то и зима. Зимой какая работа, зимой скотина по дворам. Я, как во всех бумагах прописано, читали ведь, здешний пастух. Летом в поле, зимой - на печь, и сплю как медведь. Уж такая натура, куда от нее?!
И тут вдруг резко, вдруг, с грохотом - настежь распахнулась входная дверь. На пороге показались бравые молодцы в черных шинелях и с тяжелыми длинноствольными ружьями наперевес. Человек шесть. Пластуны. СОО.
- Стоять! - заорал один из них, первым заходя в горницу.
Егор вскочил, схватился за карман… да передумал, поднял вверх руки и застыл.
В избу вошел еще один пластун - но не с погонами, а в эполетах. Шинель на нем была добротная; бобровый воротник…
- Гражданин обер-вахмистр! - один из молодцов вскинул руку к фуражке и лихо козырнул.
- Сам вижу! - перебил его вошедший.
Затем он вышел на середину избы, с улыбкой посмотрел на старика и четко, с расстановкой сказал:
- Ну, дед, доигрался. И пойдешь ты теперь к бабке-покойнице. Михайла!
В избу втолкнули крепкого еще мужика в армяке и высоких городских сапогах. Мужик, насупясь, старался ни на кого не смотреть. Старик повернулся к нему и сказал:
- До лета ты доживешь.
Михайлу эти слова не задели, зато обер-вахмистр выкрикнул:
- Оба! К стене!
Старик, а за ним и Егор послушно подошли к стене и стали к ней лицом. Старик уже начал было поднимать руки, но тут Михайла сказал:
- Гражданин обер-вахмистр, здесь.
- Да? К другой!
Старик и Егор перешли к другой стене и встали, опираясь на нее поднятыми руками.
- Давай! - приказал обер-вахмистр.
Пластуны, помогая себе ружьями, принялись отдирать доски, которыми была обшита стена… и на пол посыпались игрушки; новенькие, только что из-под ножа - лошадки, медведи, барыни, гусары. Пластуны топтали игрушки сапогами, рубили саблями - деловито, основательно, в полном молчании. Когда же все найденное было порублено в мелкий щеп, обер-вахмистр, кивнув на соседнюю стену, спросил:
- А там что?
Михайла отрицательно покачал головой.
- Ну что ж, - сказал обер-вахмистр, - и то хорошо. Эй, Селиван!
Старик отошел от стены. Один из пластунов заломил ему руки за спину, связал их веревкой, подтолкнул к двери… И, указав на Егора, спросил:
- А с этим как?
Селиван задержался у двери.
- Я этого малого знать не знаю, - сказал он. - Зашел; дай, говорит, погреться. Отпустите его!
- Сейчас, сейчас, - не стал спорить обер-вахмистр. - Обыскать!
Стоявший рядом с ним пластун залез Егору в карман полушубка, достал оттуда пистолет, рассмотрел, взял себе. Залез во второй… И подал обер-вахмистру медальон.
- Ого! - присвистнул обер-вахмистр. - Да это даже не игрушка! Тут за одно ношение, и то кандальная статья. Где взял?!
Егор молчал. Как так? Ведь медальон остался у старухи. Ведь он же отдавал…
- Молчишь? - недобро усмехнулся обер-вахмистр. - Ну ничего, потом заговоришь. Взять!
Егору тотчас заломили руки. А обер-вахмистр, оттолкнувши Селивана, вышел во двор, лениво повалился в розвальни, сказал:
- Миките быть за старшего!
Потом толкнул Михайлу в спину, приказал:
- Гони! - и вскоре скрылся за холмом.
Глава пятая. Свинья не съест
Микита - мрачный пожилой десятник - вывел Егора и Селивана на улицу и тут же вернулся во двор помогать товарищам. Разбившись на две команды, пластуны толстыми веревками зацепили по бревну, что выступали на углу сруба, и потащили в разные стороны. Бревна подались, поехали - сруб затрещал и осел.
- Так, хорошо! - крикнул стоявший на углу Микита и перекинул веревки на следующий венец. - Полегче! Солому не порушь! - и с опаской посмотрел на покосившуюся крышу.
Пластуны вновь принялись тащить. Венец не подавался; служивые кряхтели, поругивались, лица их от напряжения налились кровью. Щека у Селивана болезненно дернулась; старик обреченно вздохнул и спросил:
- Тебя как звать, малый?
- Егор.
- А, Егорша. Ты, это… от Терешки будешь?
- Нет, я сам по себе, - осторожно ответил Егор.
- Э… раз! Э… раз! - кричал Микита. - Стой, дьяволы! Куда?!
Однако было поздно. Пластуны рванули что было сил, и на этот раз изба развалилась окончательно. Сруб раскатился, рассыпалась крыша; протыкая солому, торчали к небу голые стропила; над развалившейся постройкой клубилась густая рыжая пыль.
- Что это? - испуганно спросил один из пластунов.
- Что, что! - передразнил Микита. - Печь завалили, вот что. А надо было с крыши начинать. Теперь вот поди разбери! - и в досаде плюнул на снег.
Пластуны побросали веревки, подступили к развалинам и стали ловко, без лишней суеты раскатывать бревна. Селиван сокрушенно покачал головой и сказал:
- Ну, дожили! А начиналось хорошо. Всем - землю, волю всем. Придешь на сходку, крикнешь… А теперь? И то нельзя, и это. Чуть что, сразу в острог.
Егор молчал, смотрел, как пластуны деловито сортировали разоренную постройку: солому в одну сторону, бревна получше - в другую, поплоше - в третью, а доски и прочую мелочь бросали в общую кучу, которую уже успели поджечь.
- Вот взять меня, - опять заговорил старик. - Чем виноват! Игрушки режу. Смех! В Ту Пору б я… Ну а теперь Верховный Круг издал указ: всяк, кто в сей трудный для державы час уходит от насущных нужд…
Но тут его окликнули:
- Дядь Селиван!
Старик оглянулся. Двое пластунов в сомнении ворочали бревно, а третий спросил:
- На баню сгодится?
- Нет, там одна труха внутри, тепла не удержит, - ответил старик. - Вы лучше вон то возьмите.
Негодное бревно полетело в огонь. Селиван пристально посмотрел на Егора и, помолчав, сказал:
- Но только что моя вина? Пустяк. Вот ты… - но, не решившись продолжать, замолчал.
Бревна тем временем были уже разложены по сортам, солома сметана в стог, доски почти догорели, а само место усадьбы засыпано снегом, который пластуны заканчивали утаптывать.
- Так, молодцы! - похвалил их Микита. - А колодец засыпали?
- Нет у него никакого колодца, - отозвался один из пластунов.
Микита посмотрел на Селивана и подчеркнуто строго спросил:
- Где колодец?