- А зачем мне колодец, я ж не водяной! - сдерзил старик.
Микита нахмурился, но ничего не ответил. Пластуны перестали утаптывать снег, и опять тот же самый из них зло сказал:
- А чего, они все колдуны! Им вода не нужна, они древесным соком питаются.
- Ну и вахлак ты, Потап! - мрачно сказал Микита, поправил поясной ремень и приказал: - Стройся! - потом повернулся к арестованным и добавил: - За мной!
Отряд и арестованные пошли к околице, и лишь один пластун остался на разоренной усадьбе. Он приставил ружье к ноге, отвел руку так, чтоб солнечные блики заиграли на штыке, и больше уже не шелохнулся. Вокруг, на деревенской улице, по-прежнему не было видно ни человека, ни скотины.
Выйдя за деревню, Микита почему-то свернул с широкой накатанной дороги и повел отряд прямо через поле. Снег в поле был глубокий, идти тяжело, но пластуны молчали, не ругались. Молчал и Селиван. Он только время от времени искоса поглядывал на Егора да понимающе качал головой. Ну еще бы! За игрушки много не бывает; ну, дадут ему шомполов, ну, еще ноздри вырвут - и отпустят, а если будет упорствовать, так и забреют, упрячут в острог на работы, и все. А медальон - это уже совсем другое.
Вот только как он, этот медальон, очутился у него в кармане? Ведь он же отдавал его старухе! Он это четко помнит, тут не может быть никаких сомнений. Отдал, она и разозлилась, и приказала заворачивать, извозчик резко осадил - и сани на бок, и он и вылетел… И вот он с медальоном и в Восточных округах. Вот это вылетел, вот это откатился! Три тыщи верст без малого. Вот… Да! Вот Сабанеев и кричал: "Да ведьма она, ведьма распроклятая! А ты, Егор, дурак, жизни не знаешь! Ты еще пожалеешь, дурак, да только потом будет поздно, когда тебя под вешалку поставят!". Вот как кричал. А не донес. Он и сейчас не донесет, он и на очной ставке скажет, что, мол, не знает, не видал. А на груди у него оберег: от пули и от сглазу…
- Эй! - прикрикнул Микита. - Не спать!
Егор прибавил шагу. Рядом с ним, тяжело отдуваясь, шел Селиван и мрачно приговаривал:
- Ать-два. Ать-два… Ать-мать. Ать-мать.
Один из пластунов молча дал Селивану затрещину. Старик на это сразу же ответил:
- Ох, какой смелый, а! Ох, чтоб ты завтра был таким! А завтра у тебя будет горя…
- Молчи! - рявкнул пластун.
- Я помолчу! Я помолчу! - не унимался Селиван. - Сегодня я, а завтра ты!
- Да я!.. - взревел было пластун и уже замахнулся ружьем…
Но тут вмешался Микита, велел:
- Эй, осади! Осади, я сказал!
Пластун зло сплюнул и нарочно поотстал, чтоб больше не идти рядом с арестованными. А Микита тем времени продолжал:
- А ты, Селиван, тоже хорош. Зачем людей пугаешь? Что они тебе сделали? Только то, что им велели. Так?
- Так, - нехотя согласился Селиван.
- Ну вот и все. Пошли.
Пошли. Молчали. Теперь уже Егор время от времени с любопытством поглядывал на Селивана. Его, так надо понимать, все здесь всерьез считают колдуном, нечистой силой. Дядя Игнат смеялся, говорил: дурь это все, вся сила в шашке. Дядя Игнат, он шашкой брился, шашкой бутылки открывал, шашкой хлеб резал и шашкой, говорил, на жизнь зарабатывал. Да, говорил, племяш, я на жизнь чужой смертью кормлюсь, и так не мной придумано, а так заведено от веку, и так же и у вас в книжках сказано, что сильнейший слабейшего жрет - и это хорошо, от этого прогресс происходит, а кабы наоборот было, тогда бы что? Тогда бы было вырождение. Так что ты, Егор, на меня не смотри, не вырождайся, не шашкой, а пистолетом кормись, это оружие новейшее, это прогресс, а еще лучше подавайся в артиллерию, тогда врага можно издалека достать, пусть себе он шашкой там, за две версты, машет, а ты его вжик - и картечью посек!.. Да вот не угадал дядя Игнат, по жизни у него…
Противно вспоминать! Ух, до чего противно! И этих псов за то…
Нет, спокойней, спокойней, Егор, еще пока не срок. Пока ведут тебя, иди, но когда будут…
Ну, тогда…
Свинья не съест, Егор! А псы подавятся, подавятся, подавятся!..
- Не спать я говорю!
- Не спим.
- Вот то-то же!
Шли дальше. Шли. Шли. Шли…
Глава шестая. Хватай его, ребята!
Смеркалось. Пройдя не менее пяти верст голым полем, отряд наконец выбрался на дорогу, петлявшую краем леса, и вскоре Егор увидел казенку - кирпичный двухэтажный дом, обнесенный высоким неухоженным забором. Неподалеку, на холме, стояла вышка оптического телеграфа. Пластуны подтянулись и, под команду Микиты, пошли в ногу. Веревка натянулась и резкими рывками стала дергать Егора за шею так, что и он поневоле перешел на строевой шаг.
- Запевай, что ли! - насмешливо предложил Селиван.
Но ему не ответили. Вошли во двор. Часовой в воротах взял на караул. Микита остановился возле него, стал что-то спрашивать по службе, но часовой лишь пожимал плечами.
Воспользовавшись заминкой, Егор торопливо осмотрелся. Во дворе горели костры, возле которых грелись пластуны. Вдоль стены дома была прибита жердь, а к ней привязаны оседланные лошади. В доме кто-то задушевно тренькал на балалайке. А на высоком крыльце, прямо под знаком Двух Баранков, стоял обер-вахмистр - добродушный, без фуражки, в расстегнутой шинели.
- Вот же зверь! - зло сказал Селиван. - Нет на него управы…
- А подайте-ка мне старика! - бодро приказал обер-вахмистр.
Селивана подхватили под руки и живо развязали.
- Не виноват я, гражданин начальник! - вскричал Селиван. - По недоразумению.
Когда его поволокли, старик попытался отбиваться… Однако на крыльце он как-то сразу сник и сгорбился.
- Ну что, побеседуем, дядя? - обер-вахмистр похлопал Селивана по плечу и увел его в дом.
При Егоре остался один лишь Микита. Десятник потоптался на месте, взял ружье на караул и, почему-то смутившись, сказал:
- Садись, я мужик мягкий.
Егор сел прямо в снег и посмотрел на пустое крыльцо, на открытую дверь, на крашеные черной краской кирпичные стены, на окна… В верхнем этаже окна были большие, а в нижнем - узкие, в решетках и у самой земли.
Микита потоптался, повздыхал, украдкой посмотрел по сторонам - нет ли где кого из старших - а после тоже сел в сугроб. Сказал:
- Одну портянку намотал. Для легкости. А вышло что? Мороз!
Егор молчал. Микита положил ружье на колени, старательно смахнул с него несуществующую пыль, затем заложил полку клочком овчины, спустил курок в упор, попробовал, не сыплется ли порох… и вздохнул. Потом сказал:
- Жаль мне вас, дураков. Берем, как глухарей. Скучища! Вот брат рассказывал… - и снова замолчал.
Морозило. Егор, склонившись, стал дышать на покрасневшие руки.
- Ты что, не слушаешь? - обиделся Микита.
Егор поднял глаза.
- Нет, почему же, говори.
- Вот так бы сразу и сказал!
Микита снова оглянулся, откашлялся и стал рассказывать - вполголоса, таясь:
- Мой брат еще тогда служил, при господах. Брат, он высокий, рыжий был. А здоровенный! Кулак - ну вот такой, как голова… И загребли его в гвардейцы. Ну а гвардейцы - это да! У них обмундировочка была - о-хо-хо! Шинелки мягкие, а кивера высокие… Но это что! Он, ты поверишь ли, царя имал!
Егор насторожился.
- К-как?
- Вот так! - победно улыбнулся десятник. - Мой брат! Родной! - и снова перешел на шепот: - День, он рассказывал, тогда такой же был, морозный, погожий. И вот лежат они, гвардейская первая рота, в снегу, лежат, лежат, дрожат - уже, значит, и их пробрало, уже даже гвардейское сукно тепла не держит. А ихний командир, штабс-капитан - его фамилия Петров - штабс-капитан Петров перед цепью похаживает да бодро приговаривает: "Еще немного потерпеть! Еще! Отчизна не забудет!" Ну и лежат они, сопли морозят, терпят. И вдруг… Глядят: возок бежит. Шестериком. Ну, кто тогда гонял шестериком, не объясняю, понимаешь. И конная охрана с ним, отборный эскадрон - мордовороты, я тебе скажу. Но все равно, ёк-мак! Петров махнул платком, братан… ну, и другие… стрельнули. По воробьям, такой был умысел. Но грому, дыму было - во! Охрана, этот эскадрон, те сразу гоп с коней и сабли побросали. Там тоже наши были. Или ваши? Теперь кто разберет?! Но, главное, Петров опять кричит: "Эй, не робей! Давай, хватай его, ребята!" И подбежали первые гвардейцы… и стоят. Стрёмно, ага. И тут… Дверца со скрипом открывается… И из возка выходит царь: высокий, лысоватый, в орденах. А то, что низенький он был, что косопузый, пьяница - то враки. Мой брат его видал! Вот так! Как я тебя!.. Но это что! Ты дальше слушай, дальше! Царь, он как наших увидал, он, было дело, оробел маленько, говорит: "В чем дело, господа? Я…" А Петров: "Извольте вашу шпагу, гражданин! Вы арестованы!" Вот прямо так на царя: "Гражданин!" Представляешь? В Ту Пору знаешь что за такое давали? Четвертовали бы, не посмотрели бы, что он, Петров, штабс-капитан. Во было время кровожадное! Хотя…
Микита замолчал и снова посмотрел по сторонам. Уже совсем стемнело.
- А… дальше что? - спросил Егор.
- А дальше, - нехотя сказал Микита, - всем известно. Ну а брат… Брат на побывку прибыл, рассказал, как было дело, и погулял, конечно, не без этого, потом побывка кончилась, в столицу воротился… И как его и не было. А ты… я вижу, офицеров знаешь. Быть может, кто когда… слыхал про брата моего? Его Филиппом звать. А фамилия наша - Степановы. Да мне б хотя узнать, жив он или нет…
И тотчас подскочил и взял на караул - на крыльцо выходил обер-вахмистр.
Глянув во двор, обер-вахмистр сплюнул в снег и огладил усы.
- Дед на раскаялся, - догадался Микита.
Обер-вахмистр поманил Егора пальцем. Тот сбросил с шеи веревку, встал и пошел к крыльцу. Колени не гнулись - должно быть, от холода.
- Винти, дурак, одна надежда! - шепнул ему вслед Микита.
Глава седьмая. Собачий жетон
Егор вошел в большую хорошо освещенную комнату с железными кольцами в стенах. Кольца были большие, для рук, да и высота подходящая. У окна за канцелярским столом сидел писарь, при нем лежала заготовленная стопка бумаги. Подслеповато щурясь, писарь чистил гусиное перо. Сзади Егора, у двери, стояли четверо пластунов. Обер-вахмистр, мельком глянув на кольца, прошел к столу и сел рядом с писарем. Егор ждал. Один из пластунов пододвинул ему табурет, и он сел, стараясь держать себя как можно уверенней.
Обер-вахмистр с интересом посмотрел на арестованного и даже подмигнул ему, а потом положил перед собой два пистолета и начал допрос:
- Имя? - и сам же ответил: - Егор. - Род занятий? Преступный. Заслуги? Заслуг не имеет.
Тут он снова подмигнул Егору, глянул на писаря - тот строчил мелким бисером - и продолжал:
- Состав преступления? Посягательство на государственные устои, подбивание к бунту, укрывательство от властей, недоносительство. Злодея опознали: Михайла, он же староста, Селиван, он же пастух, он же сообщник. Смягчающие обстоятельства? Таковых не имеется. Написал?
Писарь кивнул и посыпал бумагу песком.
- Иди и оформляй по третьему разряду.
Писарь ушел. Ушли и пластуны, послушные жесту обер-вахмистра. Егор искоса посмотрел на закрывшуюся дверь…
- Прошу без глупостей, - предупредил обер-вахмистр и тронул пистолеты. - Я жду. Будешь молчать, сегодня же пойдешь на вешалку. Итак… - и он выжидающе посмотрел на Егора.
Егор молчал. Обер-вахмистр едва заметно улыбался. Бакенбарды у него были узенькие, как занузданные поводья… Что, про старуху ему рассказать? Про крестик? Или вообще?! И тоже улыбнулся, но молчал.
Так и не дождавшись ответа, обер-вахмистр откинулся к стене и сказал:
- Не понимаю! Не могу понять, что привело тебя к этим фанатикам. Это же дикие, бывшие люди, а ты… Да я по глазам вижу: совсем другой человек! Ты от земли пришел, от правды, а они… И, небось, образованный, грамоту знаешь; читал, что они над народом-то раньше творили!
Егор прищурился, глянул в окно… и вдруг недобрым голосом спросил:
- Вы… все сказали?
- Д-да, - растерялся обер-вахмистр.
- Ну так теперь послушайте меня.
Егор неспешно расстегнул полушубок, затем ворот рубахи, затем…
Обер-вахмистр увидел сверкнувший на груди у арестованного медный кружок с двумя рядами цифр.
- В-ваш? - только и спросил скобленый.
- Да, смею вас уверить.
- А… номер?
- Столичный. Вы можете снестись по телеграфу, уточнить.
Обер-вахмистр посмотрел в окно - было темно, шел крупный снег - и сказал:
- Но, сами видите, погода как назло. Депеша не пройдет.
- Я подожду, - усмехнулся Егор. - И пока попрошу вас ответить на некоторые вопросы. Итак… Скажите, а какое вы имели право арестовывать меня, даже не поинтересовавшись, кто я такой и почему я здесь оказался? Или у вас здесь жители - все сплошь курсанты Командирской Академии? - и с этими словами Егор поправил на груди медный кружок… или, проще говоря, "собачий жетон".
- Но, понимаете… кто мог предположить! - скобленый был явно обескуражен таким поворотом событий. Он, может, и в столице-то ни разу не был. Боится, как бы ему теперь не влетело по начальству…
- Ну, хорошо, - строго сказал Егор. - Забудем. Все бывает. Беда в другом… - и продолжал уже совсем другим, почти что приятельским тоном: - Вы представляете, событие невероятное! Сегодня после построения… На Первой Главной линии, на Атаманском острове… Да-да, вот именно, еще сегодня утром я был там!.. Итак, я сразу после построения вернулся к себе на квартиру, переоделся в вольное - день праздничный, а мы ребята хваткие, и чтобы не нарваться на патруль… А после вышел, взял извозчика, лошадка понесла, возок упал… и вот я здесь! Как понимаю, возле Гдатска. Ведь это так?
- Да, так, - задумчиво ответил обер-вахмистр.
- И, более того, - уже совсем легко, уверенно продолжал рассказывать Егор. - Ну ладно бы, на этом все. Так нет! Вместо лопатника в моем кармане вы вдруг находите… Ну, какова история?
- Дела! Дела! - обер-вахмистр встал и заходил по комнате.
Егор закинул ногу на ногу и вновь - теперь уже обеспокоено - заговорил:
- Мне завтра утром в караул. Моя полусотня идет во дворец, я староста. Вы представляете?!
- Да, несомненно.
Обер-вахмистр стоял возле окна, спиной к Егору. На столе лежали пистолеты.
- Ваш личный номер в Академии? - вдруг спросил скобленый.
- 2–01–ЕЧ, - уверенно ответил Егор.
- И вы… упали из саней?
- Да, к сожалению.
Обер-вахмистр вернулся к столу, сел, свел брови, подумал… и сказал:
- Это могло случиться только… Да, только так! Смотрим сюда!
С этими словами он расстелил перед Егором карту местности, любовно разгладил ее, указал ориентиры:
- Трактир. Деревня. Лес… - потом спросил: - Вы где упали?
- Наверное, здесь, - Егор показал на южный склон одной из высот.
- Когда?
- Сегодня днем.
- Так-так! - оживился обер-вахмистр. - И с вами была женщина, правда?
Егор задумался.
- Ну-ну, не будем скромничать! - воскликнул обер-вахмистр. - Мы ж говорим наедине.
- Да, вы правы, - сказал Егор. - Была.
- И эта женщина… она какая из себя?
- Так, в шубке, волосы распущены, - небрежным тоном записного гуляки ответил Егор. - Ну, понимаете, я ж в увольнении, чего…
- Прекрасно! - обер-вахмистр даже привстал. - И все это случилось сегодня днем. А если поточнее?
- В три четверти пополудни.
- Отлично! - обер-вахмистр повернулся к двери и крикнул: - Ребятки!
В комнату вбежали пластуны.
- Взять его! - приказал обер-вахмистр. - В погреб!
Егора схватили под руки, сорвали с табурета.
- Дорогой ты мой! - ликовал обер-вахмистр. - Ну конечно! Откуда ты мог знать, что Лисавета Иванна была арестована еще до рассвета!
Как ни волокли его пластуны, Егор все же сумел задержаться у двери.
- Я не понимаю! - гневно воскликнул он. - Кто она такая? - его толкали, били по ребрам. - И вообще, причем тут она, эта ваша Лисавета?
- А притом, что только она одна и могла сыграть с тобой подобную шутку! - не скрывая своего торжества, ответил обер-вахмистр. - Но, к счастью, Лисавета к тому времени уже крепенько сидела у меня под арестом! А вот где и у кого ты собачьим жетоном разжился, мы с этим тоже разберемся!
Егора выволокли из комнаты, захлопнули дверь. Обер-вахмистр заходил взад-вперед, довольно потирая руки.
- Ну голова! - приговаривал он. - Голова! Распутал, раскрутил! - а после вдруг резко остановился и позвал: - Микита!
Загремели по крыльцу сапоги, вбежал Микита.
- Так, - насупился обер-вахмистр. - Где Мажар?
- Ждет.
- Скажи: хватит сидеть! Иди.
Микита ушел. Обер-вахмистр достал из кармана медальон с изображением офицера, полюбовался им, а после хитро подмигнул и сказал:
- Вот так-то, ваше благородие!
Глава восьмая. Двенадцать пуль
В кромешной тьме загремели запоры и открылась тяжелая дверь. Егора толкнули в спину, и он, не удержавшись, упал и покатился по сбитым ступенькам, ткнулся лицом в что-то колючее, зажмурился… И услышал, как там, наверху, захлопнулась дверь и вновь загремели запоры. Открыл глаза - темно. Тогда он осторожно высвободил руку и ощупал… холодный каменный пол и солому на нем. Вверху, под самым потолком, виднелось маленькое зарешеченное окно. Егор повернулся…
И вздрогнул. Рядом с ним сидела женщина - в светлой короткой шубейке, со сбившимся с головы платком.
- Ты чей? - тихо спросила женщина. - Откуда?
- А… вам это зачем? - насторожился Егор.
- Так просто! - усмехнулась женщина. - Вот как выйдем отсюда, я к тебе в гости приду. Ну, так откуда ты?
Егор молчал. Тогда женщина немного подалась к нему и уже громче сказала:
- Не хочешь, я сама узнаю. Дай руку.
Ничего особенного в ее голосе, да как и в ней самой, в этой женщине, не было… И тем не менее Егор почему-то не посмел перечить и послушно подал ей свою руку. Женщина осторожно повернула его ладонь к свету, к окну, некоторое время внимательно ее рассматривала… а потом едва слышно, с придыханием, заговорила:
- Зовут тебя Егором, Егоршей. Казенный ты, да на казенных волком смотришь. А вот хранитель твой, без головы. А вот… Ну что! Рука у тебя легкая, да только… - и замолчала, и задумалась. Потом спросила, не поднимая головы: - Кто научил тебя? Зачем?
Егор подавленно молчал. А женщина схватила его за руку, сжала запястье, замерла… а после с обидой сказала:
- Мальчишка! Заячья душа! Но от судьбы не убежишь!
Егор отдернул руку, отшатнулся. Потом, немного успокоившись, сказал:
- Не понимаю, что ты говоришь. Бродяга я. Замерз. В дом зашел, обогреться просил, там и взяли…
Глаза у женщины были большие и чуть-чуть раскосые. Вот она снова улыбнулась… и вкрадчиво спросила:
- Поверил тебе вахмистр?
Егор облегченно вздохнул и сказал:
- Нет, смеялся. Кто б, говорил, тебя околдовал, когда мы Лисавету взяли?
Женщина сокрушенно покачала головой и сказала:
- Вот так всегда.
- Что?
- А то, что я у них всегда во всем виноватая. Все они на меня валят. Говорят, я колдунья. А мое колдовство - это ж я сама!
Тут Лисавета - а это была именно она - гордо улыбнулась и спросила:
- Красивая?!
- Красивая, - шепотом ответил Егор.