И снова проблемы. Брентфордский викарий, Бернард Берри, осудил трубку-крошку, и запретил мальчикам из церковного хора курить ее в ризнице. Почему?
Очевидно, из-за эмблемы. То, что мне напоминает трех головастиков, играющих в догонялки, на самом деле, по мнению нашего доброго викария, представляет собой число зверя: 666.
Вот что скажет вам старик Санделл: сбросьте рясу, дайте малышам спокойно затянуться.
Мини– трубке не удалось повторить успех йо-йо. Но был ли тому причиной викарий Берри – кто знает? Если его осененные благодатью коллеги и возрадовались исчезновению мини-трубок с пола магазинчика Нормана, радость та была недолгой. Вот как описывает это старик Санделл в своей заметке, каких-нибудь три недели спустя:
ВИКАРИЙ ВЗРЫВОМ ВОЗНЕСЕН
На этой неделе Бернард Берри, брентфордовский викарий, был потрясен последний раз в своей жизни, когда в церкви зажег вместо свечки фитиль от динамитной шашки.
Причиной трагедии были ошибки в надписи на коробке, равно как и потеря викарием своих очков.
Но кому же достались свечки? Вот что скажет вам старик Санделл: несчастные случаи происходили и будут происходить, оставим Богу разбираться с ними.
Неудача с мини-трубкой не остановила Т.С. Давстона. В любом случае, дрянная была идея, а он стремился к гораздо большему. Я собирал вырезки по мере поступления, тщательно сортировал их по папкам, следил, как одно деловое начинание перерастало в другое, и отмечал для себя, как с поразительной регулярностью те, кто появлялись на его пути, становились жертвами причудливых несчастных случаев взрывного характера.
Но, как говорит старик Санделл, несчастные случаи происходили и будут происходить, оставим Богу разбираться с ними.
В Поуисе я встретил паренька по имени Дерек. Дерека посадили за убийство. Убил он, как выяснилось, Чико. Всего через три дня после того, как я познакомился с Дереком, он умер. Его смерть совпала с тем днем, когда меня перевозили из Поуиса в Пенрот. Причиной его смерти был идиотский несчастный случай, связанный с наручниками и унитазом.
Похоже, старик Бог знает, что делает.
***
Если бы я не сидел взаперти и мог насладиться Семидесятыми, я бы посвятил им добрых полсотни страниц – не меньше, чем каждому из предыдущих десятилетий. Но раз нет – так нет.
Меня выпустили только в 1984, а к этому времени те, кто действительно пережили семидесятые, уже успели основательно их подзабыть.
Мне, конечно, жаль, что я так отстал от моды. Когда я смотрю старые серии из сериалов тех лет, к примеру, "Джейсон Кинг" и "Суини", я получаю хоть какое-то представление о той эпохе, которой правил Стиль. Эти широченные лацканы, эти галстуки-селедки, эти ботинки на толстенной подошве из манной каши. Я знаю, разумеется, что они снова – последний писк моды, но представьте только, что тогдавсе это можно было носить без опасения, что тебя назовут "стиляжным уродом"!
В самый последний день перед твоим выходом на свободу, особенно если ты отбыл долгий срок, вокруг тебя начинается некая суматоха. Твои соседи по камере дарят тебе разные мелочи: веревочку какую-нибудь, или старый обмылок. И если они приговорены к пожизненным срокам, то есть если им нечего терять, ты – в качестве платы за все это – выкладываешь все деньги, которые тебе удалось скопить за проведенные в тюряге годы.
Это традиция, или старинный договор, или что-то вроде того.
Платить, конечно же, не обязательно.С другой стороны, возможно, передвигаться на своих ногах тебе тоже не обязательно.
Я заплатил.
Начальник тюрьмы приглашает тебя в свой кабинет. Он приглашает тебя садиться, угощает чаем с пирожными, и произносит зажигательную речь. Он рассказывает, как ты должен вести себя за стенами тюрьмы. А также – как ты не долженвести себя. Укреплению моральных устоев и искоренению упрямства и непокорности способствует появление двух вертухаев, которые вышибают из тебя последний дух. Затем ты получаешь пачку с пятью сигаретами "Вудбайн", деньги на поездку в автобусе (не дальше трех остановок), и пакетик чипсов с сыром и луком. Последний подарок, разумеется, имеет чисто символическое значение, поскольку ты должен тут же вернуть его.
Если же ты, как я, выходишь на свободу из Пуканюха, который находится в самой середине чертовски необъятной заболоченной пустоши, деньги на поездку в автобусе (не дальше трех остановок) также имеют чисто символическое значение. И если у тебя есть пять сигарет "Вудбайн", но нету спичек, чтобы зажечь их, они также превращаются в не имеющий особого значения символ.
Вертухаи освободили меня от финансово-табачных запасов, и вышвырнули меня на пустырь.
Когда дверь захлопнулась и гогот утих, я медленно поднялся на ноги и вдохнул аромат свободы. Свобода пахла болотом и ослиным дерьмом. Она пахла так, как пахнут небеса.
Днем раньше в Пуканюх прибыл лимузин, чтобы забрать Архив Т.С. Давстона. Признаюсь, что был несколько удивлен, что он не вернулся за мной.
Я отправился в путь по узкому проселку, вдоль колеи, вглядываясь в горизонт и ожидая, что он вот-вот появится.
Не появился.
Наверно, я должен был огорчиться, но я не огорчился. Я был свободен. Я бодро зашаркал вперед, вздымая пыль тюремными сандалиями. Вот ведь гады – в тюремной прачечной потеряли одежду, в которой меня взяли. А мне так хотелось бы влезть в свой старый кафтан! Однако, как сказал мне тот тип, что заправлял в прачечной, всякое случается, и всегда лучше начать все заново – так сказать, с нуля. Кстати, при этом на нем был кафтан в точности как мой, и следует заметить, что выглядел он в нем полным идиотом.
Я начну с нуля. Я просто знал это. Конечно, знал – потому что я уже заглянул в будущее. К моему большому сожалению, только заглянул. Если бы я разглядел его внимательно, я бы не наступал так часто в ослиное дерьмо.
Да к черту это все. Я был свободен. Свободен. Свободен! Я бодро шагал вперед, я ухмылялся во весь рот, я распевал во все горло, и я весело насвистывал, и снова наступал в ослиное дерьмо, и было мне на это наплевать.
Я был таксчастлив.
Не знаю, как случилось, что я сошел с дороги. С другой стороны, хорошо, что я заблудился. Если бы я не сошел с дороги, я бы никогда не набрел на эту маленькую ферму, почти незаметную в тенистой лощине. А если бы я не нашел ферму, я бы не нашел пугало. А если бы я не нашел пугало…
Но я нашелпугало, и оно любезно снабдило меня сменой одежды. Я подкрался к дому и осторожненько заглянул в окно. Я не хотел никого беспокоить, однако мне пришло в голову, что я могу попросить разрешения воспользоваться их телефоном.
В доме была лишь сухонькая дама почтенного возраста, и больше никого. А у меня было такое развеселое настроение, что я решил ее слегка – и абсолютно беззлобно – разыграть. Я вернулся к пугалу, снял с него тыкву, которая изображала голову, надел на себя, подошел к двери и постучал.
– Бу! – сказал я, когда старушка открыла дверь.
Ну я же не знал, что у нее было слабое сердце. С другой стороны, хорошо, что у нее было слабое сердце. Потому что если бы у нее не было слабое сердце, ее бы никогда не хватил инфаркт.
А если бы ее не хватил инфаркт, она уж точно не позволила бы мне взять свою машину, чтобы доехать до ближайшего телефона.
Ближайший телефон был в пабе, милях в двадцати пяти от фермы. Хозяин паба оказал мне самый теплый прием. Я думал, что моя внешность будет отталкивать людей, но нет: хозяин просто расплылся в улыбке.
– Последний раз я видел такую шляпу, и пальто со штанами, – сказал хозяин, – когда мой дорогой папаша расхаживал в таком же вот виде. Всю жизнь тут фермером был, царствие ему небесное.
Я попросил разрешения позвонить, а хозяин спросил, зачем.
Я объяснил, что у одной пожилой леди, моей знакомой, случился инфаркт, и я хотел вызвать скорую помощь.
Хозяин печально покачал головой. Больницы, по его словам, поблизости не было, не было и доктора, который выехал бы в ночь. Его дорогой папаша в свое время скончался от сердечного приступа и он был уверен, что его дорогая мамаша, которая жила одна на ферме, милях в двадцати пяти отсюда, и тоже была слаба сердцем, по всей вероятности, последует за супругом – и тем же способом.
– На то воля Божья, – сказал хозяин. – Пусть он и разбирается.
Я вздохнул и сказал: – Возможно, вы правы.
– Выпьете кружечку за наш счет?
Я выпил кружечку за его счет, и еще одну, а когда закончил, сказал, что теперь мне действительно пора. Хозяин все не унимался и фыркал от смеха по поводу того, насколько мое пальто похоже на то, что носил его отец (а матушка теперь, наверно, обрядила в него пугало), а потом засунул мне в нагрудный карман бумажку в десять фунтов.
– Похоже, они тебе могут понадобиться, – сказал он. – Желаю удачи.
И когда я уезжал в ночь, я знал точно, что удача ждет меня. Я просто зналэто.
И так оно и было.
15
Длинноногая женщина и хорошая сигара. Если они у тебя есть – ты счастлив.
Аль Капоне (1899-1947)
Я мог бы возвратиться домой – если бы у меня был дом. Родители отреклись от меня сразу после вынесения приговора. Мать поплакала так, как это обычно делают матери, а отец принял удар, как мужчина – которым он и был – и сказал, что он никогда не был обо мне особенно высокого мнения. Так что по пути в Лондон, я думал о единственном месте, куда я мог отправиться, и это место было – Дом Давстона.
Дом Давстона был уже не в Брентфорде. С другой стороны, Дом Давстона не был домом. Это был самый шикарный табачный магазин на Ковент Гарден.
Я знал, что Т.С. Давстон продал свою квартиру на крыше Хотри Хаус. Он послал мне вырезку из газеты со всеми подробностями о том, как городской совет распродавал квартиры и как на этом сколачивались целые состояния. Еще в одной вырезке рассказывалось о процессе и осуждении советника Мак-Мердо, который, как выяснилось, выкачал не один миллион из городской казны. Я ни разу не встретил мистера Мак-Мердо за решеткой. Думаю, он отправился в какую-нибудь относительно роскошную тюрягу открытого типа, куда посылают плохих людей с хорошими связями.
Надо сказать, Дом Давстона произвел на меня большое впечатление. Находился он прямо на центральной площади, рядом с рестораном "Браунз", известным своими отборными гамбургерами. И он был огромный.
Здание было построено в стиле "Баухауз", высшей школы строительства и художественного конструирования в архитектуре и смежных отраслях, основанной в 1919 году в Германии Вальтером Гропиусом (1883-1969). Экспериментальные принципы эстетики функционализма, которые он применял к используемым материалам, оказали влияние на Клее, Кандинского и (особенно) на Ле Корбюзье. Хотя нацисты закрыли школу "Баухауз" в 1933 году, ее влияние ощутимо до сих пор.
Я, открыв рот, смотрел на фасад Дома Давстона: сплошь хромированный метал и черное стекло. Название, вместе с эмблемой было выведено высокими узкими буквами в стиле "арт нуво": хромированным металлом по черному стеклу. Аскетично, но высокопарно. Скромно, но хвастливо. Флегматично, но претенциозно. Простенько, но со вкусом.
Хуже не бывает.
Никогда ни в грош не ставил последователей "Баухауза". Вот викторианцы – это для меня. И еще: в тюрьме я понял, что тот, кто вставляет в речь шуточки, основанные на эзотерическом знании или требующие для их понимания словаря синонимов, зарабатывает в лучшем случае удар по яйцам. И поделом.
Я толкнул дверь из черного стекла и, шаркая, вошел в магазин.
И кто– то дал мне по яйцам.
Я вывалился спиной вперед обратно на улицу мимо двух-трех покупателей, направлявшихся в Дом Давстона, и упал на колени на мостовой.
– У-у-у-у-у, – выразил я свое недоумение. – Больно же.
Хорошо сложенный негр крупного размера, одетый в опрятную униформу, неторопливо вышел из магазина и посмотрел на меня сверху вниз.
– Шагай отсюда, нюхач, – сказал он. – Таким тут не место.
– Нюхач? – мое недоумение росло на глазах. – Нюхач? Да как ты смеешь?
– Иди нюхай свой клей куда-нибудь в другое место. Проходи, проходи, пока я тебе задницу не надрал.
Я осторожно перевел тело в вертикальную плоскость. – Послушай-ка меня, – сказал я.
Он поднял кулак.
– Я – друг Давстона. Того самого, – сказал я.
Он сжал кулак так, что хрустнули суставы пальцев.
– У меня здесь письмо от него. С приглашением.
Моя рука двинулась по направлению к левому карману пальто. Негр внимательно следил за ней. Я пошевелил в кармане пальцами, якобы разыскивая письмо. Негр наклонил голову – чуть-чуть, но этого хватило.
Я свалил его с ног коварным ударом справа и пару раз добавил ногой.
Я вот что хочу сказать: ладно вам, я только что вышел из тюрьмы, где провел семнадцать лет. Вы что думаете, я не научился драться?
Я расправил плечи, и снова гордо вошел в Дом Давстона. Настроение у меня было не из лучших.
Внутренность этого магазина – это надо было видеть, и, когда я вошел, я ее увидел. Это было как в музее – все за стеклом. Сногсшибательный выбор импортных табаков, а разновидностей сигарет – больше, чем когда-либо представлялось моему изумленному взору.
Никогда во мне не пробуждалась поэтическая жилка, но здесь, в окружении этих чудес, меня едва не разобрало на стихи.
Спички и сигары, трубки, сигареты всяких марок,
Пепельницы, табакерки, сотни разных мундштуков;
За стеклом в шкафах высоких – табакерки, табакерки,
И кисеты с образцами самых редких табаков.
Я бродил по залу, испытывая удивление, смешанное с умопомрачением и удовольствием, но без тени удовлетворения. Здесь были вещи, явно не предназначенные для продажи. Редчайшие, коллекционные предметы. Кисеты, к примеру. Или вот: наверняка, калабаш, который курил чародей Кроули. А вот уже ставшая легендарной табакерка господина Слингсби, сделанная в форме пистолета – конкретнее, пистолета системы "дерринджер", того, из которого Бут застрелил Линкольна. А это уж не Линкольна ли трубка, из кукурузного початка? А это, конечно же, не выкуренная наполовину "корона" Черчилля?
– Она и есть, черт побери, – сказал знакомый голос.
Я обернулся и увидел его. Он стоял передо мной, большой, как жизнь, больше, чем жизнь. Я посмотрел на него, он посмотрел на меня, и мы увидели друг друга.
Он увидел бывшего заключенного, одетого в платье с плеча пугала. Руки бывшего заключенного покрывали грубые татуировки, как и прочие части тела, которых, впрочем, было не видно. Голова бывшего заключенного была обрита, щеки покрыты шрамами и двухдневной щетиной. Бывший заключенный был худ, жилист и мускулист. Бывший заключенный выглядел гораздо старше своих лет, но что-то в нем выдавало человека, выжившего в страшных передрягах.
Я увидел делового человека. Преуспевающего бизнесмена. Одетого в наряд преуспевающего бизнесмена. Дорогущий льняной костюм от Поля Смита, который сминался именно там, где нужно. Золотые часы "Пиаже" на браслете, туго охватывающем загорелое левое запястье. Башмаки от Гоббса, стрижка от Мишеля. Снова двухдневная щетина, однако – писк высокой моды. Преуспевающий бизнесмен начинал полнеть, но выглядел намного моложе своих лет.
А как насчет "выжил в страшных передрягах"?
Было и это. Кажется.
– Эдвин, – сказал Т.С. Давстон.
– Ублюдок, – отозвался я.
Т.С. Давстон ухмыльнулся, и я увидел блеск золотых зуба.
– Быстро ты разделался с начальником охраны, – сказал он.
– И тебя ждет то же самое. Настал час расплаты.
– Прошу прощения? – Т.С. Давстон отступил на шаг.
– Расплаты за те долгих семнадцать лет, которые я отсидел вместо тебя.
– Я старался тебя вытащить.
– Должно быть, я просто не заметил, когда ты взрывал стены.
– Грубо, – сказал Т.С. Давстон. – Я не мог тебя вытащить силовым способом. Тебе бы пришлось потом всю жизнь оставаться в бегах. Но я постарался облегчить тебе жизнь в тюрьме, разве нет? Всегда посылал тебе кучу денег. И курева.
– Ты посылал… что?
– Пятьсот сигарет в неделю.
– Не получил ни разу.
– Должен был получать. Я их посылал вместе с вырезками из газет, а их-то ты получал. Я знаю – я видел архив. Отличная работа. Здорово подобрано.
– Погоди-ка минуту, – я занес кулак, и увидел, как он вздрогнул. – Ты посылал мне сигареты? Вместе с вырезками?
– Конечно, посылал! Ты хочешь сказать, что не получал их?
– Ни разу. – Я покачал головой.
– Значит, ты ни разу не получал и корзину с едой на Рождество?
– Нет.
– Мда, – сказал Т.С. Давстон. – Но ты наверняка получал лососину, которую я посылал каждый месяц.
– Не было лососины.
– Не было лососины. – На этот раз головой покачал Т.С. Давстон. – Кстати, а почему ты в таком виде? Дальше ты мне скажешь, что ты не получил смену одежды и часы, которые мой шофер отвез в тюрьму, когда забирал архив. И вообще – где ты был, когда он приехал за тобой? Тебе что, не передали, когда именно он должен приехать?
Я снова медленно покачал головой.
– Гады, гады, гады, – закричал я. – Гады, гады, гады!
На лице Т.С. Давстона появилось выражение "ах ты, лох-бедняжка".
– Придется написать очень суровое письмо начальнику тюрьмы, – сказал он.
– Суровое письмо? – Я снова покачал головой – нет, скорее яростно потряс ей. – Почему бы не послать ему вместо этого подарочный набор свечек в коробочке?
– Набор свечек? – Т.С. Давстон подмигнул мне. – Я думаю, это можно устроить.
Он повел меня наверх, в свою квартиру. Не буду утомлять читателя описанием ее. Давайте просто скажем, что она была офигительно шикарная, и покончим с этим.
– Пить будешь? – спросил Т.С. Давстон.
– Да, – ответил я.
– Курить? – спросил Т.С. Давстон.
– Ничего не имею против.
– Канапе? – спросил Т.С. Давстон.
– Это что за фигня?
– То, что осталось от вечеринки, которую я вчера устроил по случаю твоего возвращения. Жаль, что тебя не было, я позвал пару красоток – такие красотки! – с отличными длинными ногами. И роскошными каравеллами.
– Каравеллами? Что за "каравеллы"?
– Задницы, конечно. Брентфордский рифмованный сленг, пятое поколение. Каравелла рифмуется со "съела". Съела блины, они черны. Черен, как грек – лимонелла и хек. Хек и лимонелла – каравелла. Достаточно просто, если привыкнуть.
– Ты с Норманом часто видишься? – спросил я.