* * *
Перед самыми сумерками измученный конь вынес Нгара на прибрежную возвышенность. Впереди лежал, вытянувшись вдоль береговой линии, утонувший в зеленых садах город.
- И это вы называли крепостью? - презрительно спросил Нгар, указывая на город.
Тысячники, сопровождавшие его, промолчали.
На возвышенность поднималась головная часть колонны - медленно, как утомившаяся от зноя, потускневшая от пыли гигантская змея.
Нгар бросил коня вниз. Застучали копыта по желтой дороге.
Однако при ближайшем рассмотрении город действительно оказался хорошо укрепленным. Не говоря уже о каналах и валах, окружавших его, внушали почтение и не слишком высокие, но массивные каменные стены с полукруглыми бастионами и узкими бойницами.
Вдобавок с севера к самым стенам подступало непроходимое болото, бывшее когда-то мелководным заливом. Болото поросло высоким жестким тростником, но под городскими стенами тростник был вырублен или выжжен.
Пока войско переваливало через возвышенность и авангард начал обустраивать лагерь, Нгар подскакал к городским воротам, в которые упиралась дорога.
На стенах появились данахцы, послышались крики.
Нгар осмотрел ворота и бастионы, и лицо его омрачилось.
- Здесь опасно, повелитель, - сказал тысячник Иггар, указывая на бойницы.
И действительно, раздался свист и с десяток стрел полетели к всадникам.
Нгар развернул коня. И в этот момент что-то ударило его, и уже падая, Нгар успел выпрыгнуть из седла, чудом избежав опасности. Конь с хрипом завалился на бок.
- Стрелу! - закричал Нгар, когда Аббу подбежал к нему, чтобы помочь подняться. - Дай мне стрелу!
Он сел на коня Аббу, тысячники и слуги, отвлекая стрелков на стенах, кружили под самыми воротами.
Аббу пытался вытащить стрелу, поразившую коня полководца.
Еще несколько стрел попали в цели, правда, не причинив особого ущерба: всадники не давали прицеливаться в себя, поднимая коней на дыбы, круто разворачиваясь, меняя направления.
Наконец стрела была вытащена. Аббу с окровавленными руками бросился к одному из ординарцев, чтобы вскочить в седло.
Увы, это был несчастный день: новая стрела поразила Аббу.
Таосец с черной громадной стрелой в руках упал навзничь, и на лице его застыла улыбка.
- Прочь отсюда! - крикнул тысячник Иггар.
- Нет! Стрелу! - вновь потребовал Нгар.
- Мы достанем стрелу с наступлением темноты!
Лишь после этого Нгар повернул коня. Ординарец, известный своей ловкостью и отвагой, попытался на скаку подхватить с земли тело Аббу. Но был сражен новой стрелой.
Солнце стремительно закатилось, и в полной тьме Нгар вернулся к войску, проехал между рядами палаток к центру лагеря, где для него был раскинут большой шатер.
* * *
Нгар был мрачен и отказался разговаривать с тысячниками, настойчиво просившими встречи.
Нгар пил вино час и другой. Безмолвный слуга наливал вино, и один раз расплескал его, поскольку руки его дрожали от страха.
Но Нгар, вопреки ожиданию, не пришел в ярость, а лишь выругался. Но выругался на языке Равнины, которого слуга не понимал.
Когда лагерь стих, полководец вышел из шатра. Сияла огромная ржавая луна. Мертвый свет заливал ровные ряды палаток и застывших, как статуи, фигуры караульных.
В отдалении едва слышно ржали стреноженные кони. Города не было видно. В Суэ не зажигали огней то ли из предосторожности, то ли замышляя какую-то коварную вылазку.
Начальник караула Шумаар неслышно выступил из тьмы. Это был воин громадного роста, почти на пол-головы выше самого Нгара.
Луна вылепила во мраке его исполинскую фигуру, сверкнул знак сотника на плече.
Нгар слегка отшатнулся.
- Это я, повелитель, - негромко сказал Шумаар.
- Посты проверены? - спросил Нгар.
- Проверены и усилены. Конные отряды посланы к стенам крепости.
- А что в крепости?
- Тихо, господин. При малейшем шуме будет поднята тревога.
- Молодец, Шумаар, - проговорил Нгар, качнул головой, и Шумаар понял, что полководец пьян.
- Луна… - прошептал Нгар.
- Луна?
- И луна - тоже… Дурное предзнаменование. Подо мной был убит конь. Это знак.
Шумаар молчал. Лицо его, скрытое забралом, ничего не выражало.
Нгар тяжело вздохнул, оперся о подставленную Шумааром руку.
- Где труп Аббу?
- Его уже подняли. Я ожидал твоего приказания.
Шумаар растворился в темноте. Минута-другая - и совершенно бесшумно появились четверо. На скрещенных копьях они несли тело верного Аббу.
Нгар указал на шатер. Аббу внесли внутрь и положили на ковер.
- Шумаар! - крикнул Нгар, когда воины вышли.
Шумаар неслышно вошел и остановился в почтительном отдалении.
Его голова касалась верхнего полога.
Нгар сидел, скрестив ноги, возле Аббу.
- Подойди и посмотри.
Шумаар повиновался и склонился над трупом.
- Ты видишь?
- Железная стрела, повелитель.
- Железная стрела. Такие стрелы вкладывают в специальные метательные машины. Даже твой панцирь пробьет, Шумаар.
Нгар вдруг вскочил и обеими руками выдернул глубоко засевшую стрелу из груди Аббу. Аббу, казалось, с облегчением всхлипнул.
Нгар поднес стрелу к огню. Это был тонкий металлический стержень с кованым стабилизатором и отточенным, как кинжал, трехгранным наконечником.
- Что ты скажешь, Шумаар?
- Я слышал, у данахцев много железа. Они добывают его в горах.
- В горах! - с внезапной яростью вскричал Нгар. - Повелителя этих гор - князя Руэна - я распну на воротах Суэ и сам, своими руками, вобью ему в глотку его собственную стрелу, раскалив ее на огне!..
Нгар отшвырнул стрелу. Сел, скрестив ноги. Приказал:
- Тело убрать. На рассвете предать огню. Имя Аббу - Верный.
НГАР. НАЧАЛО ПУТИ
Женщина с дорожным мешком на плече идет по крутой горной дороге, ведя за руку маленького мальчика.
Солнце опускается за синюю громаду Великого хребта Туманных гор. Пронизывающий ветер налетает снизу, из потонувшего во мраке ущелья.
Мальчик уже спотыкается. Он начинает хныкать.
- Еще немного, Нгар. Еще чуть-чуть. Потерпи, малыш…
Он терпит. Хотя маленькие ножки сбиты в кровь и лодыжки опухли от ходьбы. Он терпит уже много дней - с тех самых пор, как они оставили теплую хижину, родной очаг, и ушли в ночь, не попрощавшись с родичами.
- Сейчас мы придем к городу. Там, у стен, есть шатры, и мы переночуем в тепле. Но смотри, не забудь, что я тебе говорила.
Ты помнишь?
- Помню, мама.
- Что ты помнишь?
- Что у нас никого нет, и что идем мы из Аммахаго.
- Правильно, сынок. И еще помни: если ты проговоришься, то нас убьют.
Они снова молча бредут по дороге, которая тоже погрузилась во тьму, сделав невидимыми мелкие острые камешки. О них так легко зашибить или порезать ногу. Но вот последние солнечные лучи погасли, и теперь они уже бредут в полной темноте.
Хочется есть. И пить. И еще хочется спать.
- Еще немного. Потерпи.
Она повторила это уже раз двадцать. Она не слышит себя. Глаза ее пусты, лицо искажено. Она думает о том, что случилось там, в селении. О том страшном, что сломало их жизнь.
Но Нгар слишком устал. И еще - он слишком мал, чтобы понимать то, что произошло.
Еще недавно у него был отец. Была добрая Хахима - его бабушка; от ее почерневших рук всегда так сладко пахло свежими лепешками.
И были детские игры на пыльном дворе, и на дороге, куда он бегал вслед за старшими детьми. И были свои маленькие горести и маленькие радости.
Теперь ничего этого нет. Осталась одна печаль, огромная, как ночь. Беспросветная. Холодящая сердце.
Потом он вспомнит. Потом. Он все вспомнит, и будет нести это воспоминание через всю жизнь - хотя вспоминать будет все реже, и прошлое будет с годами меркнуть, гаснуть, как гаснет вечерний свет уходящего дня.
* * *
Отец Нгара - огромный, чернобородый, - отбрасывает полог и входит в низкую комнату с закопченными стенами. Он что-то сердито говорит, от его голоса мелко дребезжит слюда в маленьком окошке. Нгар - совсем малютка - поднимается на ноги в своей колыбели. Колыбель - закуток из камней, выложенный внутри кусками старого войлока. Нгар узнает отца. Он рад. Он тоже кричит - радостно, изо всех сил.
Но отец почему-то не рад. Он поворачивается к сыну, размахивается своей огромной, как потолочная балка рукой и…
Темнота. Кто-то плачет совсем рядом. Но это не Нгар. Нгар чувствует тепло, чувствует запах - бесконечно родной, вызывающий восторг. Это запах матери. Она поднимает Нгара, прижимает к горячей и мокрой щеке. Нгар молчит. И молчит мать.
Почему она молчит? Почему ни о чем не спрашивает, не щекочет губами пальчики, не целует в глаза?..
Нгару больно. Он пробует вырваться из слишком крепких материнских объятий. Ему все больнее. Что-то болит внутри, режет, болит, его сейчас стошнит…
Он заливается тонким жалобным криком.
Но мать зажимает ему рот рукой. Нельзя, тихо, нельзя.
Проснется отец. Он не любит, когда ты кричишь. Сделает больно.
Молчи, молчи!..
Она дает ему грудь. Нгар еще немного скулит, потом успокаивается, и лишь иногда, перестав сосать, всхлипывает.
Все хорошо. Все уже хорошо…
* * *
Вот и утро вползает в слюдяное окно. У очага хлопочет Хахима. А со двора доносится что-то непонятное. Звуки ударов и сдавленные вопли. Хахима хлопочет слишком усердно, преувеличенно громко гремит посудой, и что-то беспрерывно говорит, перескакивая с пятого на десятое. Она говорит, а сама прислушивается к тому, что происходит во дворе, за закопченной стеной.
Нгар уже кое-что помнит. Он привык к этим утренним стонам за стенкой, к снованию Хахимы у очага. Он знает, что будет дальше. Войдет отец, что-то рявкнет, а то и топнет ногой. И Хахима мгновенно исчезнет.
Нгар и отец останутся одни. Нгар, покачиваясь на нетвердых еще ножках, стоит в колыбели, обеими руками ухватившись за край.
Он не плачет. Не улыбается. Он просто смотрит. И отец, стоя посреди комнаты, которая для него слишком мала, тоже просто смотрит на Нгара.
А за стенкой - всхлипы и плач, и бормотанье Хахимы.
* * *
Он уже больше не в силах идти. Он садится прямо на дорогу.
Тяжелый, всепоглощающий сон наваливается на него, опрокидывает в теплую невидимую пыль…
Потом он чувствует покачивание. Ему уютно на руках у матери.
Он сквозь сон слышит какой-то шум, чувствует приближение множества людей, огни, многоголосый говор.
Мать укладывает его на охапку сена перед костром, накрывает сверху своим стареньким выцветшим платком. Нгар мирно спит.
А мать сидит возле него, глядя в огонь. Рядом, вокруг костра, на сене, на подстилках, храпят люди. Вокруг - множество костров, телеги, стреноженные лошади. Одни, побогаче, раскинули шатры, другие - победнее - ночуют прямо на земле, у костров. Это паломники, заночевавшие у стен Хатуары, не успевшие войти в город до того, как закрылись городские ворота.
Хатуара - город храмов и нищих. Есть Верхний город, на холме.
В Верхнем городе великолепные здания, сады и фонтаны, монахи и паломники. Есть Нижний город - поясом окружившее холм скопище лачуг.
Вскоре взойдет над синим хребтом солнце, позолотит островерхие крыши храмов. Откроются ворота и город оживет, забурлит, как растревоженный муравейник. В этом муравейнике легко будет затеряться бедно одетой женщине и ее маленькому сыну.
СУЭ
Когда луна ушла и ночь стала отступать на запад, за оградой лагеря запылал погребальный костер.
Дух таосца Аббу, получивший посвящение, отправился в аххумский рай, на корабль-Первоземлю.
Нгар приказал выслать отряды на север и запад.
- Приведите хотя бы одного данахца, который знает секреты этой крепости. Мы не начнем штурма, пока не узнаем, сколько бойцов в Суэ, каков у них запас железных стрел, и есть ли другие способы проникнуть в город, кроме крепостных ворот.
Отдав распоряжения, Нгар вновь сел в седло, решив своими глазами и при свете дня осмотреть крепость.
На этот раз, кроме тысячников и ординарцев, его сопровождали телохранители и турма всадников.
Тысячники вполне одобрили распоряжения Нгара. Отряд с рассветом выехал из лагеря и поскакал к городским стенам.
* * *
Объезд города и окрестностей не принес ничего утешительного.
Нгар всюду видел надежные укрепления и воинов на стенах, от которых приходилось держаться подальше, ибо проклятые арбалеты били слишком далеко и слишком точно. Нгар узнал, кроме того, что вход в гавань Суэ перегорожен цепями и потопленными барками, и в гавани в полной готовности стоят несколько боевых кораблей и добрая сотня лодок со стрелками.
Единственное, что немного утешило Нгара - то, что по пути они сожгли несколько домов, покинутых жителями, и разорили солеварню, в которой также никого не оказалось.
Солнце склонялось к горизонту, когда Нгар возвратился в лагерь.
* * *
Последующие дни приносили не слишком ободряющие известия. Но вот в лагерь стали прибывать пленные данахцы, которых по приказу Нгара сгоняли со всех окрестностей.
Для них отгородили невдалеке от лагеря специальный загон и выставили крепкую стражу.
Лишь тысячники были осведомлены о новом плане Нгара, и даже когда поступил приказ всем, свободным от караульной службы, приступить к рубке тростника, никто не догадывался о замысле предводителя.
Под руководством сотников тростник вязался в толстые пучки.
Гора вязанок росла на глазах - но на глазах аххумов: все работы шли в лощине вдали от осажденного Суэ.
* * *
Между тем князь Руэн тоже не сидел сложа руки. В городе кипела работа, ковались арбалетные стрелы, возводились дополнительные лестницы к крепостной стене.
И была еще одна тайна, о которой еще не знали Нгар и его тысячники: в Данахе, в пяти конных переходах от Суэ, стояла наготове армия из полутора тысяч хорошо подготовленных данахцев и тысячи наемных всадников из Северного Намута.
Всадниками командовал Эдарк, неистовый воин, один из самых непримиримых врагов Аххума. В битвах за Алабарские острова Эдарк, сумевший устрашить бессмертных, даже получил странное прозвище Алабарский Волк.
Конница Эдарка ни в чем не уступала аххумской, воины были преданы вождю и сражались как львы.
Эдарк набрал свое войско из намутских кочевников, великолепных наездников. Намутцы считали себя наследниками древнего Намуна, государства, наводившего в древности ужас на соседние народы. Древние жители Намуна поклонялись жестокому и кровожадному богу Наммузу, и прославились в веках своей невероятной жестокостью. Недолго просуществовала империя Намун, объединившая некогда все земли от нижнего течения великой Тобарры до Равнины Дождей, - всего около ста лет.
Восставшие порабощенные народы сбросили иго ненавистных завоевателей, разрушили великолепную столицу - Намуан, неприступную цитадель в Туманных горах, обнесенную крепчайшими стенами, славившуюся великолепными фонтанами и искусственными садами на крышах ее дворцов. А после того, как развалины Намуана сровняло время, когда народ Намуна рассеялся, частично истребленный, частично рассеянный по сухим плоскогорьям Намута, и забылся даже язык великой империи, - осталась память. Остались высеченные в скале фигуры истязаемых пленников и их палачей - намунцев, остались сцены, полные невероятной бесчеловечности. И многие, видевшие эти изваяния, понимали, что намунцам и их богу Наммузу доставляли радость пытки и истязания обращенных в рабов пленников. Рельефы сохранили сцены сдирания кожи с живых, пробивания голов из уха в ухо, выдавливания глаз, забивания камней в задний проход…
Страшное наследство было у намутцев, и сами они пользовались недоброй славой не только у культурных народов Равнины Дождей, но и у диких племен, обитавших ниже по течению Тобарры.
Нынешние намутцы, однако, влачили довольно жалкое существование. Их конные отряды время от времени совершали набеги на соседние племена, торопливо грабили и убивали непокорных, и вновь укрывались в своих высокогорных ущельях.
Намутцы были разобщены и уже не могли собрать большие силы для новых завоевательных походов. И только смутная память предков - или тех, кого они считали таковыми, - все еще поддерживала в них воинственность и великую гордыню.
Вот из этих-то кочевников-скотоводов Эдарк и набрал несколько сотен всадников в свой отряд. Он обучил и закалил его в трудных горных переходах и многочисленных стычках с аххумами.
А перед тем, как принять предложение князя Руэна, сделал неслыханный шаг: снял с себя обязанности полководца и предложил воинам-намутцам избрать себе такого вождя, которому они могли бы доверить свою жизнь. Намутцы выбрали Эдарка и торжественно поклялись идти с ним до конца всюду, куда бы он ни повел их.