33
Заметив все еще сидевшего у двери адъютанта, фон Риттер движением головы потребовал, чтобы тот вышел. А когда остался наедине с Крайзом, прямо, не прибегая ни к какой дипломатии, спросил:
- Фюрера эти ваши "посвященные" тоже лишили своей поддержки?
- Лишили, - так же просто, без обиняков, ответил Крайз. - И фюрер начинает понимать это. Однако мы никогда не будем возвращаться к этому разговору.
- Никогда, - клятвенно заверил его бригаденфюрер, понимая, насколько подобные разговоры опасны. Кто и каким бы образом ни лишал фюрера его астральной силы, он все еще остается фюрером, а значит, у него всегда будет хватать власти, чтобы расправиться с любым неугодным ему генералом.
- Так будет порядочно по отношению к фюреру.
- Полностью с вами согласен. С одним условием: как-нибудь мы сядем вместе, и вы посвятите меня во все свои возможности. С гарантией, что сведения эти я никому не передам.
- Молитвами всех святых, барон, - по-своему увел бригаденфюрера от этой темы Фризское Чудовище. - Кажется, вы хотели выйти вместе со мной на поверхность и пройтись по Черному Каньону?
- Именно эта мысль и посетила меня только что, - признался комендант. - Другое дело, что он не был уверен - его ли это мысль или же она навеяна была самим Крайзом.
- Фюреру захотелось того же, - воинственно рассмеялся-прокашлялся новообращенный эсэсовец, форму для которого еще не подыскали, поэтому он продолжал оставаться в каком-то странном френче, слегка напоминающем русскую гимнастерку. Очевидно, потому, что и сшита она была здесь, в "Регенвурмлагере" одним из бездарных портных-остарбайтеров.
- И все же, почему Гитлер заинтересовался этим Черным Каньоном? Кто посоветовал ему побывать там?
- Все просто: что это я нашел его для фюрера.
- Вы?!
- Точно так же, как нашел ему место под Смоленском, для ставки "Беренхалле", и на франко-бельгийской границе, у городка Прюэ-де-Пеш, для ставки "Вольфсшлюхт". Ну и, конечно же, место для главной фронтовой ставки фюрера - "Вервольф", что в Украине, под Винницей.
- Неужели и для "Вервольфа" - тоже?!
- Когда меня провезли по Украине, я обнаружил три таких места. Но "Вервольф" показался наиболее… "сатанинским" что ли. Во всяком случае, там фюрер мог вступать в связь с Высшими Силами, не выходя из своего бункера. Вторую ставку, названную "Тоннель" ("Рере") фюрер приказал расположить в горах западноукраинской Галиции.
Фон Риттер застыл, неотрывно гладя на Крайза. Просматривались в этом взгляде и в этом молчании его - и первозданный, суеверный страх, и столь же первозданное, суеверное преклонение.
- Так это вас следует считать истинным творцом, или, по крайней мере, крестным отцом, "Вервольфа" и нескольких других ставок фюрера?!
- До меня подобные места пыталась определять небольшая группа прорицателей из известного вам института "Аненербе". Однако у них что-то не получалось, и тогда обратились ко мне. В том числе я должен был оценить пригодность и тех мест, которые в свое время были избраны без меня.
- А вам не грустно оттого, что Германия так никогда и не узнает о вашей роли в этом выборе и в сотворении "Вервольфа"?
- Весь порожденный человечеством мир - это всего лишь мир непогребенного природой скотомогильника.
- Смелое предположение, хотя и ничего в этом "скотомогильнике" не объясняющее.
- Истинными творцами "Вервольфа" являются те, кто является истинными владетелями нашей планеты.
- То есть фюрер и СС… - бездумно, как школьник зазубренный урок, пробубнил разочарованный комендант "Регенвурмлагеря".
- Что вы, барон! - покачал головой Фризское Чудовище. - Никакого отношения к фюреру это не имеет.
- В таком случае, яснее, яснее, унтерштурмфюрер! История во все времена требовала от воинов мужества и ясности. Почему вы отказываете себе в этих достоинствах даже в разговоре со мной?
- Мы - в мундиры и власть облаченные - всего лишь юродивые на паперти величественного, не нами возведенного и не нами освященного храма, именуемого в греховном простолюдин Землей.
- Вот как?! - решительно, словно бы подражая дуче Муссолини, поджал нижнюю губу барон фон Риттер. - "Юродивые на паперти", говорите?!
Определение решительно не нравилось ему, уже хотя бы потому, что претило его взглядам на свою собственную роль в обществе, как, впрочем, и его родовым аристократическим амбициям.
- Всего лишь юродивые на паперти - и не более того! Истинные святители и настоятели его являются пока еще только "посвященными" и живут среди нас всего лишь мудрыми, но беспомощными "Учителями", или "Великими Слепыми", надеющимися когда-то богоизбранно прозреть и по-настоящему овладеть миром.
- Но пока что миром воинственно и беспощадно овладевает только одна сила, и силой этой являемся мы, германо-арийцы!
34
Когда основная балка была готова, Отшельник взял ножовку, сделал нарезы и, готовя борозду для поперечины, топором вырубил то, что оставалось между ними. Штубер с удивлением заметил, что делает он все это быстро, как человек, который торопится поскорее управиться с неожиданно свалившейся на него работой, чтобы получить возможность заняться делом поважнее.
Гауптштурмфюрер многозначительно посмотрел на Зебольда и Магистра. Обратили ли они на это внимание? Да, обратили. Смотрят, словно завороженные.
"Но все же, почему он торопится, этот семинарист? - мучительно размышлял Штубер, наблюдая за действиями Ореста. - Господи, да если бы мне приказали смастерить крест, на котором я через час буду распят, то от страха я, наверное, не сумел бы забить ни одного гвоздя!" - вдруг признался он себе и нервно взглянул на стоявшего рядом Зебольда, словно тот мог прочесть его мысли. А, не доведи Господь, прочел бы!
И тут Штубер впервые пришел к мысли, что, может быть, это его собственная трусость как раз и заставляет так вот экспериментировать над душами и психикой обреченных людей; что ему любой ценой хочется морально сломить свои жертвы, чтобы оправдать свою собственную трусость, чтобы заглушить и замолить свой собственный страх.
Придя к этому омерзительному выводу, Штубер извлек из кармана флягу с коньяком и сделал несколько затяжных глотков. В душе каждого человека существуют такие тайные помыслы и ощущения, понял он, которые стоит скрывать даже от самого себя. Поэтому единственное, что ему остается, это молиться, чтобы война поскорее закончилась и чтобы в стане врага не нашлось такого же, как он, "психолога войны", который бы решил устраивать ему нечто подобное сооружения образцово-показательной виселицы или персонального голгофного креста.
…И вот он сколочен, этот большой дубовый крест. Штубер видит, как трое пленных еле поднимают его и взваливают на плечи Отшельника. Нести недалеко, десять-двенадцать шагов, но Отшельник несет его тяжело, мученически, как на картинах, изображающих восхождение Христа на Голгофу.
"Он еще и бодрится, сволочь!" - вдруг свирепеет гауптштурмфюрер, которого бесит невозмутимость обреченного и его огромная физическая сила.
А ведь раньше, в начале войны, барон фон Штубер по-рыцарски ценил любое проявление русскими храбрости, солдатской доблести и верности присяге. Что-то с ним произошло за это время. Да, что-то произошло. Он уже по-другому воспринимает и эту, чертовски затянувшуюся войну, и беспощадность, и фанатизм красных. Все меньше в этом восприятии остается места рыцарству, все больше война начинает представать перед ним в нескончаемом потоке каких-то страшных, не поддающихся оценке, кошмарных видений, превращаясь в ничем не оправданную мясорубку.
Однако к дьяволу все эти размышления. На нем - форма офицера СС. Он принадлежит Германии и пришел сюда, как ее солдат. Он принял правила игры, предложенные ему, как и миллионам других немцев, "личной гвардией фюрера", и будет придерживаться их.
Вот и первый гвоздь. Какие точные и сильные удары. Забыв об осторожности, барон незаметно, шаг за шагом, подходит все ближе и ближе, словно пытается разглядеть в движениях обреченного какое-то таинство. Возможно, оно действительно существует. Сохранить себя как личность, без таинства в подобной ситуации невозможно.
Отшельник поднимается по лестнице все выше и выше. Приколачивает крест огромными гвоздями, затем еще прихватывает его к столбу несколькими скобами, для надежности. Оно и понятно: висеть распятым, не кому-то, а ему самому.
Иногда Штубер ловил себя на том, что хочется закрыть глаза и потрясти головой. Возможно, после этого, открыв глаза, он обнаружил бы, что все это происходит во сне.
Крест готов. Жертва распятия - тоже. Штубер посылает Зебольда на машине в лагерь, чтобы тот приказал немедленно выстроить на плацу всех пленных, которые еще способны стоять на ногах. Оттуда, с плаца, они смогут наблюдать за казнью "убийцы солдат фюрера".
Лейтенант ожидающе смотрит на Штубера. Что дальше? Кто возьмется распинать этого человека? И вообще, как все это будет происходить? Уж не придет ли гауптштурмфюреру на ум, определить в палачи его, боевого лейтенанта? Только не это, он откажется и опротестует…
- На самом деле, распинать будете вон того коренастого красноармейца, очень смахивающего то ли на цыгана, то ли на еврея, - указал ему Штубер на пленного, который присел передохнуть на ступеньках, ведущих на помост. - Но пока не трогайте его, пусть все идет своим чередом. Ждите моего сигнала.
Лейтенант непонимающе ухмыляется, он давно понял, что этот барон-эсэсовец с явной придурью. Но приказ получен, и его следует выполнять. Вот появляется машина, из которой выходят Зебольд и агент СД Толкунов, известный под кличкой "Стрелок-Инквизитор", который обычно занимался допросами в лагере, и все обращают внимание на них. Расслабились и двое стоявших у ворот забора, которым была обнесена виселица, часовых. Опомнились они лишь тогда, когда Отшельник выхватил из рук одного из пленных, относивших лестницу, топор и метнул его в лейтенанта, а со своим топором в руке бросился между ним и Штубером к воротам. Второй топор предназначался для часового, но тот успел пригнуться, и он врубился в доску забора.
Воспользовавшись замешательством, Орест все же сумел подскочить к другому часовому, рвануть с его шеи автомат, сбить с ног и развернуться, чтобы скосить очередью Штубера, Магистра и стоявшего рядом с ними Зебольда. Но вышколенный диверсант-фельдфебель прошил его плечо автоматной очередью на несколько мгновений раньше, когда Штубер уже лежал на земле.
- Не стрелять! - заорал барон, все еще валяясь в площадной пыли, однако Ореста это не касалось.
Оседая, он все-таки сумел нажать на спусковой крючок своего автомата, чтобы выпустить всю длинную очередь в небо. Это была последняя, военная "молитва" человека, которого палачи пытались перевоплотить в новоявленного Христа; в мученика, искупающего вину всех тех, кто немыслимо сурово нагрешил в этой войне.
Штубер поднялся, с ненавистью взглянул на раненного двумя пулями в плечо Отшельника и только затем приблизился к лейтенанту. Топор, впившийся ему в грудь возле самой шеи, еще судорожно вздрагивал и, казалось, продолжал погружаться в тело, все больше обагряясь кровью.
- Санитаров сюда! Врача! - крикнул Штубер часовому, уже поднявшемуся с земли и теперь тщетно пытавшемуся вырвать свой автомат из судорожно сжатых рук Ореста.
Врача здесь, конечно же, не оказалось, а вот что касается санитаров, то об их присутствии во время казни Зебольд позаботился.
- Такой спектакль испортить!.. - проворчал Штубер, вновь со злостью глядя на Отшельника.
"Впрочем, почему ты считаешь его испорченным? - тот час же возразил он самому себе. - Спектакль как раз удался и он все еще продолжается".
И решив, что делать ему здесь больше нечего, фон Штубер направился к своей машине.
- А что делать с крестом, с пленным? - подался вслед за ним Магистр.
- Разве я отменял свой приказ? Распятие Христа, прошитого автоматной очередью! Ни одному режиссеру, ни одной киностудии мира, ничего подобного и в голову прийти не могло! Фельдфебель Зебольд, при распятии вы - старший. Стрелок-Инквизитор в вашем распоряжении.
35
- Ну, что там еще, инквизитор? Как прошло распятие? Второго пришествия Христа после него не предвидится?
- Простите, гауптштурмфюрер, вы, очевидно, ждали агента Толкунова, Стрелка-Инквизитора. А я - Лансберг, шарфюрер Лансберг, он же Магистр.
- Так кто непосредственно распинал этого украинца-отшельника, вы или Стрелок-Инквизитор? Если вы, тогда я ждал вас, - ответил Штубер, все еще стоя спиной к Лансбергу. В последнее время он все чаще встречал своих подчиненных вот так, у окна, спиной к ним. Штубер неожиданно открыл для себя, что с любым из них куда проще общаться, не видя лица, не реагируя на его поведение. Тем более что при этом нет необходимости выражать какие бы то ни было эмоции, которые барон уже давно приучал себя глушить в самом зародыше, считая это одной из форм самосовершенствования диверсанта. - Отныне я решил всех вас называть только так - "инквизиторами". Почему бы не создать новый рыцарский орден - "кресто-инквизиторов"? Неплохая мысль, а?
- Командовал исполнением приговора я, - сдержанно ответил Лансберг. Его неприятно резануло, что командир группы "рыцарей рейха" приравнял его к этому Стрелку-Инквизитору, из пленных русских.
- Он уже пришел в себя?
- Пришел, - солгал Лансберг, понимая, что Штубер ждет от него именно такого ответа. На самом деле Отшельник лишь несколько раз простонал.
- Успел что-нибудь сказать? Понял, что с ним происходит? Молил пощады? - зачастил Штубер с вопросами так, словно начинал перекрестный допрос.
- Трудно сказать, осознавал ли он после ранения все, что с ним происходит, - не решился плодить подробности Лансберг, поскольку на фантазию свою никогда особо не полагался, - но что он был в сознании - это точно. Правда, очень некстати потерял его, и это несколько смяло всю сцену. Тем не менее, публика осталась довольной, особенно лагерная "галерка". На нее это произвело впечатление.
- Уезжая от виселицы, я вдруг подумал: "А может, это уже и лишнее? Возможно, нам и не следует применять такие методы устрашения?". Иногда мне кажется, что истреблять втихомолку, не афишируя, не зверствуя, - давайте употребим и это слово, - еще страшнее, чем устраивать публичные казни.
- Но мы-то начинали именно с них, с публичных. Была разработана целая стратегия устрашения. Если сейчас отказаться от нее, начать маскироваться, русским это покажется подозрительным.
- Поймут, что начинаем побаиваться улик, струсили, оглядываемся на завтрашний день?
- Истинно так, господин гауптштурмфюрер. Ведь если бы…
- Но вы, лично вы, Лансберг, никакого угрызения совести не ощущаете, так ведь?
Услышав это, Лансберг запнулся на полуслове. Он понял, что весь этот разговор Штубер затеял именно ради того, чтобы подвести его к вопросу об угрызении совести. Зачем гауптштурмфюреру понадобилось задавать его? Лансберг давно ощущал, что ему трудно работать с таким шефом и служить под командованием такого офицера.
Да, со своими "подопечными" Лансберг привык работать, как он сам любил выражаться, "на философско-интеллигентских регистрах". Поэтому и прижилась за ним кличка "Магистр", вместо первой, курсантской, - "Меченый". Однако Лансберга до зубной боли коробило, когда точно на таких же регистрах пытались работать с ним самим. Вот почему этому унтер-фельдфебелю СС больше импонировал заместитель Штубера фельдфебель Зебольд. По крайней мере, с ним все просто и ясно: получи приказ, выполни и доложи. При этом вполне допускается и собственная инициатива, в пределах плана операции, ясное дело.
- Относительно угрызения совести, никаких приказов я не получал, господин гауптштурмфюрер. Не сочтите это за дерзость.
Штубер не мог знать, о чем думал сейчас Магистр, не мог знать, какие чувства вызывал у него вопрос, не удивительно поэтому, что ответ показался ему дурацким. Однако это не помешало барону мило улыбнуться своей неповторимой, садистской улыбкой.
- Именно такого ответа я от вас и ожидал. Хотя, честно признаюсь, в подобных ситуациях я не люблю получать ответы, которые заранее предвижу. Вы - хороший солдат, Лансберг, и отличный агент. Ответ ваш по-солдатски прямой и недвусмысленный. Ситуация на фронте складывается таким образом, что некоторые из наших людей начинают сомневаться в эффективности наших с вами методов борьбы. У них проявляется чувство определенной вины за все то, что мы видим и что сами творим на оккупированных территориях. Однако вы всему этому не подвержены, Магистр, поэтому я вами доволен.
Лансберг молча вытянулся, прижав ладони к бедрам и оттопырив локти, всем своим видом демонстрируя готовность выполнить любой приказ. Но ждал он не приказа. От Зебольда, по большому секрету, он узнал, что Штубер получил директиву прибыть с несколькими своими диверсантами в Берлин, в распоряжение Главного управления имперской безопасности.
Магистру не нужно было объяснять, почему командир небольшой группы отряда спецназначения, базирующейся в далеком украинском Подольске, на Днестре, вдруг понадобился Главному управлению имперской безопасности. Наверняка, за этой директивой скрывалось желание Отто Скорцени видеть Штубера возле себя. Несмотря на то, что особыми успехами в борьбе с партизанами их группа не блистала, все же Штубер прошел надлежащее испытание и зарекомендовал себя человеком, который вполне может быть зачислен в команду героя нации Скорцени.
"Я вами доволен, Лансберг". Штубер заявил, что не любит получать ответы, которые он предвидел. Это его личное дело. Но от самого гауптштурмфюрера Магистр надеялся услышать именно эти слова: "Я вами доволен…". Лишь бы гауптштурмфюрер перетащил его в Германию, а там будет видно. Все равно Штуберу понадобятся "свои" люди. Не такой он человек, чтобы коленопреклонно составлять команду кому бы то ни было, пусть даже самому Скорцени. Он обязательно начнет создавать свою собственную группу. Тем более что у этого аристократа свои, особые взгляды и на будущее Германии, и на свое собственное будущее.
- Ладно, Магистр, заговорились мы тут с вами, - вдруг заторопился фон Штубер. - Отправляйтесь на эту вашу Подольскую Голгофу, но помните, что Отшельник мне нужен живым. Вскоре я тоже буду там, как только переговорю с Берлином.