- Оказывается, наших зомби не так уж и трудно "разговорить", - сказал Фризское Чудовище. - При надлежащем терпении можно постепенно провоцировать их память.
- Очевидно, можно.
- Придется серьезно поговорить с доктором Мартье, чтобы он то ли увеличил дозу своего зомби-яда, то ли чаще поил им подопечных.
- Но это не должно касаться зомби-08, - заметил Штубер. - Я, понятное дело, пообщаюсь еще с несколькими пленными. Но, скорее всего, остановлюсь на нем.
- Решили все же заняться подготовкой зомби-диверсанта?
- С завтрашнего дня.
- Но это будет непросто, - предупредил Крайз.
- Сегодня же у меня состоится обстоятельный разговор; с Мартье.
- Лучше с его учеником Гамборой.
- Хорошо, с Гамборой, - согласился Штубер.
- Соблазните его тем, что подготовка зомби-диверсантов; может стать его отдельным проектом, под который будут
выделены деньги, а возможно, появится и секретная зомби-диверсионная лаборатория.
- Но для подготовки этих диверсионных зомби понадобится специальная программа, которая должна соединять в себе опыт подготовки обычных диверсантов с поправкой на зомби.
- …Доктора Мартье слишком далек от диверсионных дел, он представления, не имеет об основах подготовки диверсантов. А тем более - диверсантов зомби. Поэтому предоставим ему возможность заниматься приготовлением зомби-яда и превращением пленников в зомби. Все равно ничем иным увлекаться он не желает, ссылаясь на "законы мастеров вуду".
- Хотите сказать, что Гамбора - полная противоположность ему?
- Полной противоположностью он быть не может, поскольку тогда он не стал бы учеником доктора Мартье. Но что его действительно отличает от учителя, так это склонность к экспериментаторству.
- В таком случае останавливаемся на Гамборе, - решительно заявил Штубер.
- Кстати, программы подготовки зомби-шахтеров и зомби-охранников готовил именно он.
- Значит, наш выбор правильный. Прежде всего, зомби-диверсант не имеет права знать, что он - зомби. И ни в коем случае не должен употреблять этот термин. Да, пойманного диверсанта контрразведка русских смогла бы в какой-то степени "разговорить". Но лишь в том случае, когда там поймут, что перед ними - зомби. А понять, с чем они столкнулись, русским контрразведчикам будет непросто, ведь до этого с подобными полулюдьми встречаться им не приходилось.
19
Проходя мимо одного из залов, дверь в который оставалась приоткрытой, Гиммлер вдруг заметил профиль фюрера. Неслышно вернувшись на два шага назад, он остановился в проеме.
Двойник Гитлера не заметил его. Он стоял в противоположном конце помещения, сложив руки на груди и глядя в пространство между готически скроенным окном и витиевато выстроенным старинным камином.
"А ведь никакого особого впечатления встреча со мной на Имперскую Тень не произвела, - задело Гиммлера величественное наполеоновское спокойствие Зомбарта. - Еще бы: сейчас он чувствует себя приблизительно так же, как чувствовал бы себя, стоя на корабле, увозящем его с острова Эльбы, Наполеон. Впереди - подобострастно сдающиеся гарнизоны, ликующий Париж и триумф "ста дней". Правда, потом будет еще и Ватерлоо. Но величие Бонапарта в том и состояло, что он измерял свою жизнь великими победами, а не великими поражениями".
- Окликнуть? - едва слышно спросил адъютант, приблизившись сзади так, чтобы говорить Гиммлеру на ухо.
- Зачем? - так же тихо возразил рейхсфюрер. - Пусть пока поживет иллюзиями. Пока…
- Понятно: пусть пока… поживет, - по-своему уточнил ситуацию штандартенфюрер Брандт, заставив шефа улыбнуться своей лагерно-эшафотной остроте.
Лжефюрер подошел к необлагороженному пламенем камину и, подняв вверх руки с конвульсивно - по-фюрерски - сжатыми кулаками, застыл в такой позе, вводя себя в состояние транса.
"Сейчас он и в самом деле чувствует себя фюрером, - понял Гиммлер. - Судя по всему, оставаться имперской тенью для него уже мало. Теперь он уже самого фюрера хотел бы видеть в роли своей тени".
Во внутреннем, крепостном, дворе замка Гиммлера провожали все те же - Кальтенбруннер и Скорцени, а также комендант "Вольфбурга".
- Когда прикажете направить его в "Регенвурмлагерь"? - спросил, пользуясь случаем, Скорцени. Уже завтра достучаться до Гиммлера с подобным вопросом будет непросто.
- Через два дня. Чтобы Зомбарт не связывал отправку туда с моим посещением. Подержите его там месяц. Выясните, что он собой представляет…
- Мы основательно проверили его, - начал было Кальтенбруннер, но Гиммлер не стал выслушивать своего подчиненного.
- Я не знаю такого понятия - "основательно проверили", когда речь идет о надежности подобного агента службы безопасности. "Основательно надежными" такие люди не бывают даже после крематория. Поэтому еще раз выясните, что он представляет собой на самом деле. Вы поняли меня, Скорцени?
- Выясним, причем даже то, чего он никогда собой не представлял, - заверил его обер-диверсант рейха.
- Возможно, вскоре он понадобится нам в "Вольфшанце". - Гиммлер выдержал паузу, пытаясь выяснить, какое впечатление произведет этот намек на Скорцени. Но тот оставался невозмутимым. - В виде эксперимента, конечно, - уточнил он с легким разочарованием, чувствуя, что как личность не способен ни поразить, ни тем более - потрясти свое окружение, как это время от времени удается фюреру.
"Вечный второй" - вот ты кто, - сказал себе рейхсфюрер. - Причем "вечно второй", окончательно смирившийся с таким положением в иерархии".
Уже сидя в машине, увозящей его в сторону Берлина, Гиммлер вновь мысленно вернулся к разговору, состоявшемуся у них со Скорцени в присутствии Зомбарта. Причем интересовал его не двойник фюрера, - с ним, в общем-то, все ясно. Рейхсфюрер обратил внимание, сколь деликатно, и в то же время недвусмысленно Скорцени дал понять, что в случае гибели Гитлера поддержал бы его, Гиммлера, кандидатуру на пост фюрера. Признаваться в этом сейчас, когда Гитлер вновь утвердился во власти, а по всей стране все еще катится вторая волна арестов и чисток среди участников и соучастников заговора, уже само по себе небезопасно.
Однако Скорцени не просто мысленно проигрывал возможную ситуацию, он, "человек Гитлера", его личный, особо доверенный агент, в присутствии Кальтенбруннера объявил, что рейхсфюрер может рассчитывать на него. Это было немаловажно, поскольку торг за душу первого диверсанта рейха, а следовательно, за всю его агентуру, развернулся уже довольно давно, еще со времен похищения Муссолини, а точнее, с тех пор как Скорцени объявлен "героем нации" и под его крылом начал собираться весь диверсионный цвет СС.
Как ни удивительно, первым в этот торг лихо включился Геринг. Всегда неповоротливый в подобных играх, на этот раз он довольно умело осчастливил первого диверсанта рейха Золотой медалью. Затем поднапрягся Борман. Этот действовал менее открыто, с привычными для него партийно-аппаратными интригами. Однако цель была все та же. Со странным запозданием подключился Геббельс, уверовавший, что его авторитет в массах германцев, соединенный с пропагандистским аппаратом и мастерством оратора, позволяет ему в нужное время оказаться во главе и партии, и рейха.
- Прошу прощения, господин рейхсфюрер, - совершенно некстати ожил доселе молчавший у себя на заднем сиденьи адъютант, - взгляните, как разрушительно поработала здесь авиация англо-американцев.
Гиммлер посмотрел на руины какого-то поселка, остающиеся справа от шоссе, посреди огромной, обрамленной далекими холмами равнины, и согласно промычал нечто нечленораздельное.
- Очень старательно поработала.
- В последнее время англичане ведут себя так, словно нашего воздушного флота вообще не существует.
- Это Геринг ведет себя так, словно ни его, ни воздушных армад уже давно и в помине нет, - прозвучал в словах рейхсфюрера отзвук его трононаследнических размышлений.
- Тоже верно.
- Так что англичане здесь, по существу, ни при чем. Они - враги, а потому действия их понятны и вполне объяснимы. Труднее поддается объяснению многое другое, что происходит сейчас в рейхе.
- Так, может, самое время открыть фюреру глаза на то, что происходит… - вкрадчиво посоветовал адъютант, не обращая внимания на присутствие водителя, которому, впрочем, Гиммлер доверял безоговорочно.
- Было время, когда, действительно, самое время было объяснить ему это, - мрачно скаламбурил рейхсфюрер. - Но оно ушло. И не возвращайте меня к этой теме, Брандт.
- Еще раз прошу прощения, - облегченно, с чувством честно исполненного долга, откинулся на спинку сиденья адъютант.
"Когда трагедия Третьего рейха вступит в свою последнюю стадию, - предался размышлениям рейхсфюрер СС, - и каждый сам для себя будет решать: спасать ли ему свою жизнь или жертвовать ею ради рейха, спасти который уже невозможно, - вот тогда все они опять бросятся к Скорцени. К его парням, его фальшивым деньгам, зарубежным явкам, пограничным "коридорам" и поддельным документам. Поэтому позаботься, чтобы потом, когда все символы государственной власти и воинской дисциплины окажутся столь же иллюзорными, как и сама идея Великого рейха, этот человек служил не кому бы то ни было другому, а именно тебе".
Сказав себе это, Гиммлер инстинктивно оглянулся: не произнес ли он чего-либо вслух. Однако коротышка Брандт уже безмятежно дремал, почти утонув в высоком мягком сиденьи.
- Как мудро все устроено в этом мире, - уже почти сквозь сон пробормотал адъютант, словно бы пытался развеять самые мрачные предсказания своего шефа.
- Ценитель вы наш! - проворчал Гиммлер.
- И все же, как мудро!..
"Только с такими людьми, как Скорцени, - упорно возвращался к своим мыслям Гиммлер, - и можно начинать возведение нового, Четвертого рейха. Поэтому сделай так, чтобы обер-диверсант рейха всегда оставался преданным тебе. Не Адольфу, а тебе".
20
Вернувшись в Берлин, "первый диверсант рейха" тотчас же приказал Родлю разыскать личного дантиста фюрера.
- Но он вряд ли согласится… - попытался отговорить его от этой идеи адъютант, но Скорцени успокоил:
- Вам нечего волноваться, Родль. Он с неописуемой радостью исполнит все, что мы прикажем.
- А что мы можем приказать ему?
- Для начала, он основательно займется вашими зубами, Родль.
- Моими… зубами?! - на лице Родля выразился такой ужас, словно он уже оказался в кресле разгорячившегося дантиста.
- Не моими же! Неужели вы думаете, что я позволю ему выдергивать собственные зубы? Тогда уж лучше направить его к Кальтенбруннеру.
Они оба рассмеялись. В управлении знали, что во рту шефа РСХА не осталось ни одного здорового зуба, поэтому говорил он невнятно, и зловоние изо рта источал такое, что однажды Гиммлер лично приказал ему отправиться к дантисту, чтобы основательно заняться лечением.
По тому, как обергруппенфюрер тянул с выполнением этого приказа и как в конце концов не выполнил его, наведавшись к врачу не более двух-трех раз, его подчиненные очень быстро определили, что тот охотнее отправился бы в подвалы к Мюллеру, чем к лучшему дантисту Германии.
- Если к Кальтенбруннеру, тогда дантисту повезло. Ну а кто на самом деле станет его жертвой?
- Зомбарт.
Адъютант разочарованно пожал плечами.
- Неужели на зубную боль он решил пожаловаться вам лично?
- В том-то и дело, что нет. Но это не должно смущать нас. Все вставные зубы, коронки… словом, все, что может быть на челюстях двойника, должно быть точно таким же, как на челюстях фюрера. Абсолютно идентичным. Так и передайте дантисту. И если он с этим не справится, я займусь его собственными зубами.
- Это будет неподражаемое действо.
- Вы пока что не способны представить себе это.
- И все же представляю, - угрюмо заметил Родль, задумавшись над тем, как бы поделикатнее подвести к этой мысли самого зубодрала. - То есть следует понимать, для Зомбарта наступает вторая часть его перевоплощения, до которой никто другой из двойников не дошел.
- Но об этом будем знать только я и вы. И никто больше.
О дантисте же мы со временем позаботимся.
А под вечер в кабинет Скорцени ввели насмерть перепуганного хирурга, который неоднократно обследовал Гитлера, но затем, повздорив с личным врачом фюрера Морелем, впал в их общую немилость. Ужас хирурга объяснялся тем, что во время обыска у него в квартире были обнаружены записи, касающиеся здоровья фюрера. Целое медицинское досье.
- Я отдаю себе отчет в том, что эти медицинские данные, - лепетал окончательно впавший в прострацию эскулап, - составляют одну из величайших тайн рейха…
- Одной из самых величайших тайн рейха, которую познает этот кабинет, станет ваше исчезновение, доктор Нойман. Все остальные тайны обычно остаются за пределами этого здания.
Наличие досье оказалось полной неожиданностью для Скорцени. Обыск в его квартире был устроен исключительно для устрашения хирурга и подавления его воли. Однако теперь Нойман был так напуган, что штурмбанфюреру предстояло каким-то образом выводить его из этого состояния.
- Но, поверьте, я берег эти бумаги, рассчитывая, что, возможно, фюрер еще раз обратится ко мне. И я должен быть готовым…
- Так вот, - стукнул Скорцени кулаком по столу так, что доска должна была бы дать трещину, - этот случай представился. Вам будет предоставлена официальная медицинская карта Гитлера. Мало того, вам предоставят снимки его тела.
- Тела?! - подхватился со своего стула Нойман.
- Не радуйтесь, до вскрытия дело не дойдет. Вынужден огорчить: несмотря на всю медицинскую изощренность вас и ваших коллег фюрер все еще жив…
- Вы не правы, Скорцени, - обессилено опустился на свое место хирург. - Лично я принадлежу к священным сторонникам фюрера.
- Мюллер охотно поверит вам. "Священные сторонники фюрера" обычно проходят по его ведомству.
- Вы не так поняли меня…
- Так вот, - прервал его Скорцени, - вам предоставят четкие снимки всех частей его тела. Всех!
- Но… зачем?! - задохнулся Нойман от нахлынувшего на него ужаса. - Какой необходимостью это вызвано?
- Чтобы потом отдать вам на растерзание двойника фюрера.
- Двойника… фюрера?
- Понимаю: вам бы хотелось, чтобы мы расчленили самого фюрера.
- Значит, речь все же идет о двойнике, - облегченно вздохнул хирург, постепенно начиная привыкать к агрессивно-ироничной манере высказываний Скорцени. - И кто этот господин?
- Имени вам знать не обязательно.
- Естественно. Я не должен знать его настоящего имени, и даже не должен проявлять любопытства по этому поводу. - Буйная, почти лишенная седин, шевелюра хирурга мешала определить его возраст. В то время как по типу лица в нем легко можно было признать человека, какой угодно национальности, вплоть до самой "неприемлемой".
Тем не менее, гестапо пока что не интересовалось - по крайней мере, всерьез - ни его родословной, ни степенью надежности. Что, конечно же, было возмутительной оплошностью Мюллера.
- Это было бы очень благоразумно с вашей стороны.
- В то же время сделаю все, что от меня требуется.
- И даже больше, - жизнерадостно заверил его "самый страшный человек Европы".
- Как прикажете, штурмбанфюрер. Я всегда восхищался вами.
Скорцени брезгливо поморщился: вот чего он терпеть не мог, так это славословия.
- Прикажу вернуть его со всеми теми шрамами, ранами и прочими изъянами, которые есть у фюрера. Со всеми! Вы поняли меня?!
- Но у фюрера шрам от ранения. Он старый.
- А вы запишете в его медицинской карте, что рану пришлось вскрыть. Болела, ныла. То есть обновите ее. Что еще? - поднялся Скорцени, давая понять, что разговор завершен. - Да, вам выделят палату в одном из секретных госпиталей. Секретных, подземных, - решил Скорцени, что лучшего места, нежели "Регенвурмлагерь", ему не сыскать. - Все.
- Видите ли, - замялся Нойман, - остается одна деликатность.
- Какая еще "деликатность"?
- Дело в том, что, вследствие ранения фюрер лишился одной из важнейших мужских принадлежностей.
Скорцени застыл с приоткрытым ртом.
- Нет, это не то, о чем вы подумали.
- Молите Господа, что при этом не присутствует Ева Браун. Она бы вам подобного намека не простила. Чего же он лишился?
- Яичка.
Скорцени сочувственно и в то же время недоверчиво помолчал.
- Когда, а главное, каким образом это произошло?
- В медицинской карточке фюрера все описано.
- Что, вообще обоих яичек?
- К его счастью, только одного, - Нойман растерянно развел руками, словно вина за потерю этой драгоценности лежит именно на нем. - Но для мужчины это тяжкая потеря.
- Кто бы мог усомниться в этом?!
- Произошло это еще после прошлой войны. И хирурга, который… - Он умолк и растерянно уставился на Скорцени.
- Чего вы умолкли?
- Этого хирурга уже нет.
- Насколько мне известно, такую операцию может проделать любой фельдшер. Или, может быть, хирург, оперировавший Гитлера, обладал каким-то особым "почерком"?
- Никаких особенностей.
- Тогда в чем дело?
- Не можем же мы…
- Почему вы решили, что не можем? Мы-то с вами как раз все можем. А уж тем более - это.
Нойман еще больше сник и вобрал голову в плечи.
- Что вы мнетесь, дьявол меня расстреляй?!
- Но это же кастрация…
- Да что вы говорите?! Но одно-то у него еще остается! И вообще, чем двойник фюрера Зомбарт лучше фюрера? Почему фюрер должен довольствоваться только одним, а он - двумя?!
- Убийственная логика, - признал хирург, суетно подергивая дрожащими, по-горильи волосатыми руками.
- Так чего вы от меня ждете? Что, пожалев двойника фюрера, пожертвую своим собственным яичником! Нет, скажите прямо: вы этого хотите?!
- Что вы, что вы! - мертвецки побледнел Нейман. - В мыслях ничего подобного не возникало.
- Тогда вон отсюда! И чтобы никаких псалмопений по этому поводу, никаких псалмопений!
- Несмотря на неописуемый - хотя и показной - гнев "самого страшного человека в Европе" у двери хирург все же споткнулся и остановился.
- То есть должен понимать так, - пролепетал он, - что вами отдан приказ?
- Для вас лучше было бы не слышать формулировки приказа, который будет касаться лично вас, Нойман, если вы еще раз решитесь представать передо мной с подобными глупостями. Завтра же в ваше распоряжение поступит секретный "пациент номер, два", вместе с которым вас доставят в секретный исследовательский госпиталь одного из концлагерей.
- Понимаю, понимаю… - едва слышно пролепетал Нойман.
- Вернетесь ли вы оттуда вместе с пациентом или же останетесь в подземелье навсегда, - зависит от того, насколько у вас хватит фантазии и благоразумия. А что касается извлеченной "достопримечательности" этого пациента, то вам будет позволено носить ее на груди, в виде талисмана.