* * *
В то время как полковник Шанов знакомился с новой соседкой, несколькими тысячами километров южнее и западнее происходили значительно более масштабные события. И в отличие от знакомства мужчины и женщины, касающегося лишь их самих, баталия в Средиземном море обещала повлиять на весь мир, значительно изменив баланс сил в конфликте континентального социализма и островного империализма.
Захват немцами Мальты, уже после окончания собственно европейских сражений, стал лебединой песнью парашютно-десантных войск германской Социальной Республики. Хотя десантный корпус полег почти в полном составе, итог окупал все потери, позволяя если не запереть Средиземноморье для англичан, то, по крайней мере, очень сильно осложнить им жизнь. Этот остров был словно самим богом предназначен для размещения авиации, и одно время даже казалось, что теперь английские транспорты станут ходить в Метрополию длинным маршрутом, огибая Африку, вместо пути через Суэцкий канал и Гибралтарский пролив. Однако немцы не приняли во внимание, что быстро взятое может быть так же быстро потеряно. А так же слишком рано списали со счетов британский флот.
Операция готовилась столь стремительно и в обстановке такой секретности, что даже не имела собственного названия, все планировалось буквально по ходу и, что называется 'на живую нитку'. Адмирал Эндрю Браун Каннингем собрал сливки Средиземноморского флота и бросил их в классический десант. Выжимая все возможное из ходовых установок, к Мальте двинулись линкоры 'Худ', 'Вэлиент' и 'Резолюшн', авианосец 'Арк Ройал', два крейсера и полтора десятка эсминцев. За ними шли быстроходные транспорты 'Бреконшир' с самоходными тендерами, под завязку забитыми пехотой почти без тяжелого вооружения, но с боевым духом, как у шотландских горцев при Балаклаве.
Если бы немецкая разведка оказалась чуть расторопнее; если бы захватчики немного выше оценивали способности англичан к творческой импровизации; если бы аэродромные площадки были введены в работу хотя бы на два-три дня раньше; если бы основной радар оказался установлен более удачно относительно окружающих гор и давал сигналы с меньшим опозданием… Этих 'если бы' оказалось много, но все они имели одну причину - эйфория от предыдущего грандиозного успеха.
Немцы опоздали, и стальная армада соединения Каннингема обрушилась на Мальту.
Формально у захватчиков был сильный авиационный кулак, способный сорвать атаку англичан. Но переброшенные на остров истребители и пикировщики не имели опыта слаженных, последовательных налетов на сильные флотские группировки при жесточайшем цейтноте. Одно дело - громить торговые караваны, ломая сопротивление эскорта при собственном численном превосходстве. Другое - пытаться затормозить бронированного Левиафана, возникшего буквально из воздуха, идущего напролом. В тот час, когда Шанов и Наталья вели неспешную, добрососедскую беседу за завтраком, английские линкоры уже выбрасывали тонны стали и взрывчатки на известняковые скалы острова, а тендеры с пехотой подходили к берегу.
Немцам не хватило часа, может быть двух, чтобы вовремя сориентироваться и организовать воздушный 'конвейер' с последовательными налетами, идущими волна за волной. И эти часы стоили им Мальты.
Глава 7
Солнечный диск светился последними лучами, неспешно прячась за горизонт. Быстро темнело. Спальня погружалась во мрак.
Рузвельт сидел недвижимо в своем кресле, в пол-оборота к окну, устремив взгляд куда-то в бесконечность. Лишь пижама слегка приподнималась на груди при вдохе. Анна Элеонора Рузвельт также не спешила отходить ко сну. Это была давняя-давняя традиция - после серьезных дел и совещаний муж всегда делился соображениями. Он не должен был делать этого, никогда и ни при каких обстоятельствах. Государственным секретам следовало оставаться запертыми в стенах кабинетов, и никак не обговариваться в супружеской спальне. Но Франклин Рузвельт не обращал внимания на эти правила. Он игнорировал их ради единственного человека, который оставался рядом во всех жизненных испытаниях. В пользу той, кто дала ему разумных советов больше, чем многие государственные мужи.
Впрочем, строго говоря, Элеонора крайне редко что-либо действительно советовала напрямую. Обычно она просто очень внимательно слушала и временами задавала вопросы, но как-то так получалось, что ее краткие и проницательные замечания раскрывали проблемы с совершено иной стороны, подсказывали неожиданные решения. Наконец, неспешный разговор в конце рабочего дня сам по себе успокаивал и облегчал душу.
Молчание затягивалось. Наконец, вице-президент глубоко, очень глубоко вздохнул и слегка потянулся. Черты лица еще больше заострились, кожа в неверном свете лампы приобрела бледно-восковой оттенок.
- Не волнуйся, я еще вполне крепкий старик, - неожиданно тепло улыбнулся Рузвельт жене, перехватив ее обеспокоенный взгляд.
- Ты плохо выглядишь… Слишком много работы, - произнесла она, с заботой в голосе.
Рузвельт развернул на месте каталку. Скрип колес утонул в мягком ворсе ковра. Вице-президент подъехал к кровати, но укладываться не спешил. Несколько мгновений Франклин с хитроватым прищуром смотрел на жену.
- Как тебе последние новости?
Это уже было открытым приглашением к беседе.
- Последние события, несомненно… познавательны и любопытны, - ответила Элеонора.
Самым главным и самым сложным было направить мысль мужа в нужное русло, но не тормозить его мысль. Легкой заинтересованности оказывалось вполне достаточно.
- Еще бы, - фыркнул, уже не сдерживаясь, Рузвельт, - Пожалуй, никогда еще мне не было так интересно жить! Черт возьми, я добропорядочный христианин и дорожу бессмертной душой. Но иногда кажется, что предложи Враг рода человеческого еще лет двадцать жизни и я мог бы…
Мгновенная тень промелькнула по его лицу, голос слегка дрогнул на последних словах. Тема здоровья вице-президента была болезненной и запретной. Оно и раньше было далеко от безупречного, теперь же Франклин буквально чувствовал, как смерть с каждым прожитым месяцем подкрадывается все ближе и ближе. По словам врачей, спокойный образ жизни и отход от всяческих дел могли бы дать ему лет пять, может, немного больше. Но вице-президент, как и раньше, вставал засветло и работал, работал, работал. Чувствуя, как жизнь покидает его с каждым часом, с каждым подписанным документом, с каждым совещанием, закончившимся за полночь…
Элеонора села на постели и нежно накрыла его ладонь своей.
- Нет, дорогая, все в порядке.
Он солгал, и они оба это знали, но не показали виду. Как обычно. Но это 'обычно' в последнее время происходило слишком часто.
- Все хорошо, все в порядке, - повторил он снова, и было неясно, утешал ли Франклин ее или убеждал себя. - Мне еще рано скрипеть костями на тот свет. Слишком интересные события произойдут в ближайшее время. Я не могу отказать себе в удовольствии присутствовать. И обязательно - деятельно поучаствовать.
Он посмотрел в потолок задумчивым взором, скользнул взглядом по стенкам комнаты обтянутым синими обоями - предмет раздора в семье. Элеонора считала, что синий не полезен, отягощая сон, а самому Франклину такой цвет нравился. Свой кабинет он так же указал обставить в соответствующем тоне, после чего выражение 'синий кабинет' стало нарицательным, описывая в целом официальную оппозицию президенту Ходсону.
- Советский посол имел личную беду с нашим достопочтенным президентом, - задумчиво вымолвил Рузвельт. - Конечно, Василевскому не хватает лоска потомственного дипломата, сказываются происхождение и военная служба. Но он был весьма убедителен и изощрен в формулировках. Все по делу, ничего лишнего, и можно даже публиковать его слова в газетах, придраться не к чему.
Он немного помолчал и подытожил:
- Да, советская дипломатия определенно набралась лоска и стиля… Но на содержание эта мишура никак не влияет. Учитывая нездоровую страсть большевиков к порядку, дисциплине и регламентации, можно сказать, что устами своих посредников с нами говорил Дядюшка Джозеф. И он весьма настойчиво интересовался, что намерена делать Америка, если коммунисты решат, по выражению одного молодого человека, побрить британского льва, и процедура затянется.
Элеонор сложила руки на груди совершенно мужским движением и спросила:
- Их так волнует наша позиция?
- Два субъекта, два вектора движения, - задумчиво и непонятно отозвался вице-президент.
Элеонора поправила подушки, устроилась поудобнее.
- Дорогой, ты не мог бы спуститься на землю?
- А, да, - Рузвельт и в самом деле будто очнулся от грез. - Видишь ли… в любой запутанной игре всегда есть точка равновесия. Момент, когда можно приложить совсем незначительное усилие, чтобы необратимо изменить мир и историю. И всегда есть субъект, который может это усилие применить. Сейчас наступил как раз такой момент, точнее их будет два, один за другим. И субъекта тоже два.
- И мы - номер один? Америка?
- Да. Мы как магнит для всей мировой и европейской политики - находимся на расстоянии, но оказываем влияние на любое решение. Слово филадельфийской швеи сейчас стоит очень дорого… Даже заявление о нейтралитете будет выступлением в пользу одной из сторон. И судя по всему, Ходсон уже принял решение. Он позволит коммунистам взяться за бритву…
Рузвельт безрадостно усмехнулся.
- Все упирается в торговлю. Ходсон и его коллеги рассуждают практично. Англия - соперник. Коммунисты - ответственные и платежеспособные покупатели. Английские манипуляции ведут к затягиванию военных действий и сокращению торговли с континентом. Коммунисты готовы покупать и дальше. Соответственно, нужно дать красным возможность как можно быстрее разобраться с блокадой и вернуть былые торговые обороты. Главное, чтобы Шетцинг и Сталин не затягивали и решили английскую проблему как можно скорее. На этом еще можно будет даже заработать, потому что крушение Англии так или иначе взломает ее колониальные рынки, защищенные протекционизмом.
- Звучит действительно весьма… практично.
- Да - еще более мрачно усмехнулся вице-президент. - Ходсон умен, дальновиден, просто хитер, наконец. Но он и его команда ограничены в дальновидности, как и все изоляционисты. Они живут днем сегодняшним, не видя будущего. Америка бежит впереди своих проблем, но стоит нам споткнуться хоть на мгновение, и проблемы догонят нас. Изоляционисты обещают процветание, и действительно могут его обеспечить. Но процветание окажется сугубо временным, пока евразийские коммунисты нуждаются в наших товарах и технологиях. Эта нужда со временем неизбежно начнет иссякать, сойдет к минимуму, если красные сумеют сформировать объединенный европейский рынок и пришьют к нему Китай. А это вполне возможно, последние пять лет японцы в Поднебесной только отступают.
Он умолк, смежив веки. Краешек солнца мигнул и исчез за горизонтом, вечерняя прохлада струилась в приоткрытое окно. Элеонора протянула руку к тумбочке, щелкнула переключателем ночного светильника, неяркий свет вспыхнул под голубым абажуром. Одинокая букашка, непонятно откуда взявшаяся в декабре, жужжа крылышками, забилась у светильника, отбрасывая на стены причудливые тени.
- И что же будет, если им это удастся? - вопросил вице-президент в пространство. - Тем более, если они повергнут и поделят Британию и хотя бы часть английских колоний? Тогда коммунисты станут понемногу закрывать рынки и переходить к собственному протекционизму. А затем начнут экспансию в нашу традиционную сферу интересов. И Америка станет на порог нового конфликта, по сравнению с которым Мировая война - всего лишь разведка боем. Да, это заботы далекого грядущего, возможно даже следующего поколения… Но решать их необходимо сегодня.
Вице-президент умолк, печально качая головой. Элеонора выждала пару минут и спросила:
- Таким образом, действия первого субъекта предопределены?
- Да. Волей изоляционистов Соединенные Штаты продолжат соблюдать нейтралитет, соответственно выступят на стороне большевизма. И тогда придет черед второго субъекта.
- Кто же это?
- Сталин.
- Неужели? - Элеонора либо действительно удивилась, либо талантливо разыграла удивление, предоставляя мужу возможность выговориться. Рузвельт никогда не мог понять этого до конца. Да и не стремился, будучи благодарным жене за возможность еще раз упорядочить все мысли и расчеты в спокойном, нетребовательном разговоре, или, скорее даже, умело направляемом монологе.
- Да, вторым субъектом будет именно Дядюшка Джозеф, любимец изоляционистов и промышленников, по крайней мере, половины из них. Если мне не удастся переломить ситуацию… а скорее всего мне не удастся…, то европейские дела замрут, балансируя, как тысяча злобных демонов на конце одной иглы. Черчилль обозначил свои намерения, прозрачно, но предельно ясно - Англия не признает поражения и пойдет до конца. Шетцинг так же поведет Германию к безоговорочной победе… или поражению. Поэтому, при нашем нейтралитете, финал будет зависеть от Сталина и его команды. Если СССР выйдет из игры, немцы могут сколько угодно стучать зубами о британский берег, победы им не видать. Если же русские поддержат союзника…
- Продолжение войны? - подсказала Элеонора.
- Нет. Совершенно новый конфликт. На новой доске и с обнуленными ставками. В Союзе наверняка есть сторонники и войны, и мира, поэтому конечное решении будет принимать один человек. Тот, кто на вершине.
- Сталин, - повторила жена, но на этот раз уже не вопросительно, а с утверждением.
- Именно. Соль в том, что действия Гарольда Ходсона и партии изоляционистов предсказать легко. А вот решение Сталина предугадать невозможно. Слишком много неучтенных факторов, слишком мало информации о том, что на самом деле происходит в руководстве Германии и Союза. Впору кидать монетку, она будет столь же правдива, как орды наших 'специалистов по международной политике'.
Последние слова Рузвельт торжественно проскандировал в нарочито пародийной манере, подражая голосу радиодиктора. Задумчиво погладил переносицу породистого носа и продолжил, неожиданно сменив тему разговора:
- Война, это такая интересная вещь… Она похожа на праздник, начинают, думая о сладостях и подарках, но мало кто вспоминает о грязной посуде, разбросанной оберточной бумаге и похмелье. В Европе прошел большой праздник, но он не закончен, пока англичане сидят за своим противотанковым рвом, строя красным страшные и оскорбительные физиономии. Потому что Европа - это много заводов и портов. А много заводов и моря - это корабли, большие корабли, транспортные, которые заберут у англичан морскую торговлю, и военные, которые не дадут Ройял Нэви разобраться с новой проблемой… Не сейчас, не через год и не через пять, но так будет. Поэтому британцы сделают все, чтобы предотвратить подобное будущее и это неизбежно, как ход времени. А как поступят коммунисты - скоро узнаем.
- И… что ты будешь делать?..
- Пока ничего, во всяком случае, внешне. У меня связаны руки. Президент защитит свой торговый нейтралитет, хотя бы на первых порах. А без открытой и отчаянной просьбы о помощи со стороны Черчилля нет смысла даже начинать борьбу. Мои репутация и вес слишком дорого стоят и слишком тяжело достались, чтобы разменивать их в бесплодных мероприятиях. Я все же постараюсь переубедить Гарольда. Надеюсь, что сумею победить его политическую близорукость… Еще я попробую осторожно разъяснить некоторые истины британскому Бульдогу по неофициальным каналам. Он играет свою игру умело и четко, но впал в непростительный грех самоуверенности. Вижу и прорицаю, что на новом пути его ждет немало увлекательных сюрпризов.
Рузвельт подкатил коляску вплотную к кровати. По-видимому, время лекций заканчивалось, но неожиданно вице-президент ухватил новую мысль.
- После того как Британия проиграла европейскую кампанию, у них остался единственный рациональный путь - договориться с нами. Американская поддержка в обмен на их богатства, доступ к колониальным рынкам и многое иное.
- Насколько я знаю англичан, в их понимании это означает отдать все. Отказаться от империи, которая веками правила миром…, Пожалуй, здесь бессилен любой прагматизм.
- Увы, дорогая, ты убийственно права, - тепло улыбнулся Франклин. - В итоге островитяне все-таки придут к нам с мольбой о помощи. И это будет отвратительно поздно, возможно необратимо поздно. Что ж, подождем слова дядюшки Джозефа. Полагаю, его решение будет быстрым.
Вице-президент явно устал, взгляд потускнел, паузы в речи стали чаще и длиннее. Пальцы безвольно легли на подлокотники.
- Пора спать, - мягко заметила она.
- Да, наверное, ты права. Завтра трудный день. Впрочем, как обычно. А мы сегодня хорошо побеседовали, - с обычной хитрецой сказал он, - тебе снова удалось вызвать меня на разговор. Мой ангел здравого смысла! Дипломатия на пороге сна, вот как бы я это назвал.
- Да, милый, конечно. Но 'Философия в будуаре' мне нравится больше.
- Кто? - не понял он, - А, вспомнил… Тот сумасшедший француз, Де Сад, который сидел в тюрьме и писал разные гадости, перемежая их рассуждениями о скотской сущности человека. Возможно, ты права.
Он привычно перебрался с каталки на постель. Элеонора терпеливо ожидала на своей половине, не делая ни малейших попыток помочь - он это ненавидел, как свидетельство собственной слабости.
- Вот и все, - сказал Рузвельт, наконец, со вздохом облегчения, накрывшись одеялом. - Теперь можно с чистой совестью сказать, что день закончен. Как тосклива была бы наша жизнь без дружеских объятий Морфея!
Тихо щелкнул выключатель светильника, спальня погрузилась во мрак.
- Возможно, ты права… - неожиданно вымолвил он. - Если бы потомки знали, как и где принимались великие решения, навсегда изменившие их жизнь… Но для них мы останемся титанами, напряженно мыслившими в гулких кабинетах и глубоких бункерах, за томами отчетов и кипами карт. В окружении подобных нам гигантов мысли. Наверное, так оно и к лучшему… Доброй ночи.
- И тебе доброй ночи.
Прошло минут пять, может быть десять, когда в темноте вновь раздался его голос. Вице-президент произнес слова, которые жена меньше всего ожидала от него услышать.
- Я боюсь… Пожалуй, впервые по-настоящему боюсь. Мировая война четверть века назад показала наглядно, что когда в жестком клинче сходится сразу несколько непреклонных игроков, то в финале рушатся любые довоенные планы. Никто не получает всего, на что рассчитывал. Вопрос лишь в том, кто потеряет меньше. Если Старый Свет полыхнет новой войной… я боюсь, что в конечном итоге ее проиграют все участники, даже мы.
- Сильные люди, - после недолгого молчания отозвалась Элеонора. - В точности по Киплингу.
- Что?
- Ты забыл. Редьярд Киплинг, 'Баллада о Востоке и Западе', - ответила жена и процитировала:
- О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд.
Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?