- Сильные люди… Да, очень точно сказано, - медленно, с расстановкой проговорил Рузвельт в глубокой задумчивости. - Сильные люди разных стран сойдутся в противоборстве… И никто не захочет уступить. А после уже и не сможет.
Глава 8
Большинство высших и средних военных учебных заведений при НКО СССР располагались в Москве. Большинство, но не все. Кузницей кадров военных врачей и подводников традиционно был Ленинград, лучшие штурманы выходили из стен Бакинского училища, 'знатных пушкарей' готовили в Новосибирском ракетно-артиллерийском. Насчет ракет явно поспешили, но 'пушкари Стерлигова' пользовались заслуженным уважением даже в Германии, куда регулярно отправлялись на стажировку. А лучшие военные инженеры выходили из стен Владимирской Академии Военно-инженерного управления. Здесь, в скромном трехэтажном здании дореволюционного кирпича, ковались кадры инженерных войск Красной Армии.
Генерал-лейтенант Сергей Викторович Черкасов, бессменный командир и начальник училища, любил пройтись по тесным, гулким коридорам, вдохнуть запах надраенных до блеска деревянных полов, послушать голоса, доносящиеся из аудиторий. Академия была его детищем, которое Черкасов растил и лелеял уже почти двадцать лет, с того времени, как отгремела первая советско-немецко-польская война (впрочем, совсем правильно было бы называть ее советско-немецко-польско-британской).
Близился полдень. Черкасов неслышно ступал по безупречно пригнанным доскам, обходя ежедневным дозором свои владения, приветствуя редких встречных сообразно их статусу и званию. Некоторые аудитории он миновал быстро, у других задерживался, оценивая ровный шум голосов или тишину письменной работы. Но у одной двери генерал остановился надолго, прислушиваясь…
Аудитория была небольшой, всего на два десятка человек. Двадцать 'учеников' - лейтенанты и капитаны, проходящие курсы повышения квалификации. Вдоль длинной доски, по тропке, ограниченной с обоих концов большими стендами со схемами, неспешно и размеренно ходил преподаватель, внушительно вкладывающий знания в головы слушателей. Среднего роста, чуть сутуловатый, он казался почти квадратным из-за размаха мощных плеч. Длинные руки, наверное, могли бы завязывать узлами танковые стволы. Короткий ежик волос убегал к затылку, отступая под натиском огромных залысин. На лице выделялся крупный 'римский' нос, как минимум раз сломанный.
При внушительных габаритах и достаточно впечатляющем виде, наставник двигался очень мягко, ступал плавно, словно ощупывая каждый сантиметр, на который ставил стопу. И говорил, размеренно, почти без пауз, сплетая предложения в один поток.
- При восстановлении металлических мостов ручную правку кувалдами погнутых, скрученных или иным образом поврежденных элементов, а также заварку старых заклепочных отверстий не допускают! По личному опыту могу сказать, что это самая тяжелая и в то же время самая распространенная ошибка, которую совершают девять из десяти воеинженеров на мостовых работах под огнем противника. Они либо сквозь пальцы смотрят на такие упражнения подчиненных, либо сами требуют того же. Если увидите что-то подобное, то даже если вокруг полный конец света, пресекайте любой ценой.
Поднявшись быстро, как на пружинке, один из слушателей, самый молодой - смугловатый, чернявый южанин - глянул на наставника со смесью задора и провокации.
- Разрешите, товарищ полковник!
Голос у него был звонкий, молодой, открытый.
- Давайте, Агаев, излагайте, - благосклонно кивнул Семен Маркович Солодин, офицер инженерных войск.
- Товарищ полковник, мне кажется, что в ходе боя как раз допустимо поступиться уставными требованиями, выиграв во времени!
- С одной стороны, вы правы, - ответил Солодин. - На войне самый ценный ресурс - это время. И сэкономить его - естественное и разумное желание. Но применительно к нашим баранам, то есть к восстановлению мостов и переправ, нарушение уставных требований есть тяжелейшая ошибка. Потому что, во-первых, для настоящей правки кувалдой надо быть мастером-молотобойцем с многолетним опытом. Таких умельцев среди рядового состава инженерных войск прискорбно мало, поэтому мы получим результат даже худший, чем открытый дефект, а именно - видимость исправления дефекта. Во-вторых, большинство злых дел совершаются именно в силу самого честного намерения сначала сделать быстро, а после вернуться и все закончить, как следует. Поэтому…
Наставник взял со стола томик в серой обложке с надписью 'Наставление по усилению и восстановлению мостов. 1942' и внушительно потряс книгой в воздухе.
- Поэтому только установленные нормы, даже если генерал армии лично обещает вас расстрелять, как врагов народа и наймитов мирового капитала. Я видел многих инженеров, которые думали, что сейчас они веревочкой привяжут, соплей приклеят, и так сойдет, а уж потом все переделают как надо. 'Потом' у них в лучшем случае получается выговор, вполне вероятно - снижение в звании и должности, а возможно и трибунал по условиям военного времени.
Полковник шумно вздохнул, с отчетливым шуршащим звуком загрубевшей кожи потер ладони.
- Засим пока все. Так… Завтра мы начинаем очень сложную тему - восстановление обрушенных пролетных строений с помощью надстройки. Для усвоения потребуется доскональное знание всего справочного материала, от таблиц числовых величин до расчетных усилий на нагели и умения заполнить карточку инженерной разведки моста… Агаев, вы зря улыбаетесь, достаточно неправильно зарисовать фасад и поперечный разрез пролета, чтобы запороть работу и лично познакомиться с Дисциплинарным уставом Красной Армии. Так что повторю, то, с чего начал наше знакомство - инженерный талант можно заменить учебой. Учебу чистым талантом - никогда. Все свободны.
Дробной трелью прозвенел звонок. Ученики потянулись к выходу из аудитории. Солодин задержался. Стоя спиной к выходу, он собирал портфель, тихо напевая:
Потому то с тех пор от войны до войны
Страницы истории нами полны,
С первых же строк - инженеры.
С фугасом и миною шлют нас вперед,
И то, что пехота атакой возьмет,
Сначала взорвут инженеры.
С киркой и заступом шлют нас назад
Копать окопы для тех бригад,
Что позвали господ инженеров.
Черкасов легким неслышным шагом вошел в аудиторию.
- Здравствуйте, Сергей Викторович, - сказал Солодин, разворачиваясь к начальнику всем корпусом и вытягиваясь в свободном варианте стойки 'смирно'.
- Здравствуйте, Семен Маркович. Вольно. Как ваши успехи?
- Спасибо, движемся понемножку. Хотя, конечно, работать и работать. Но ученики толковые, справимся.
Черкасов подошел вплотную к Солодину. Хотя для своего преклонного возраста он был вполне представительным мужчиной, но рядом с дышащим хищной силой и здоровьем Солодиным, генерал казался низкорослым и сухоньким.
- Услышали? - спросил Черкасов.
- Да, - Солодин чуть развел руками в извиняющемся жесте, дескать, ну кто же виноват, что у меня такой чуткий слух. - Прежде всего, заминка моих учеников, когда они вас увидели и здоровались. А еще пол деревянный, под ногами скрипит. У каждого человека походка особенная. Вы слишком жестко шагаете и чуть подволакиваете левую ногу. Китай?
Черкасов улыбнулся, оценив деликатность подчиненного, предположившего причиной его хромоты исключительно суровое боевое прошлое.
- Нет, обыкновенная старость. Позвольте полюбопытствовать, что за стихотворение вы читали?
- 'Саперы' Редьярда Киплинга. Киплинг это…
- Знаю, - вежливо, но достаточно жестко оборвал генерал полковника. - Вы еще пропустили в конце каждого абзаца строку 'Инженерных Ее Величества войск, с содержанием и в чине сапера'.
- Я подумал, что учитывая с кем мы сейчас воюем, это потянет на восхваление английских вооруженных сил. У меня уже было достаточно неприятностей из-за… идеологии.
В коридоре было умеренно шумно, в узкую щель приоткрытой двери время от времени заглядывал любопытный глаз.
Черкасов нахмурился.
- Собственно, об этом я и хотел побеседовать. Вы ведь на сегодня закончили? Прекрасно. Пройдемте-ка ко мне в кабинет, поговорим по-нашему, по-военному, так сказать.
Строго говоря, собственный кабинет у генерал-лейтенанта был, большой и просторный, но Черкасов его не любил, используя в основном как комнату совещаний по особо важным вопросам и для приема столичных комиссий. Своим личным уголком и базой генерал давным-давно сделал бывшую каптерку, по слухам, обставив ее в строгом аскетичном стиле двадцатых. Туда приглашались лишь избранные для особо ответственных бесед. Поэтому Солодин был с одной стороны, весьма польщен доверием. С другой, держался настороже.
Кабинет оказался вполне жилой и довольно комфортной угловой комнатой, обставленной скромно, но со вкусом и достатком. Из антуража выбивались только печка-буржуйка, которой, впрочем, давно не пользовались, да топчан, аккуратно застеленный одеялом в веселую красно-голубую клетку.
- Присаживайтесь, Семен. Поговорим.
Черкасов опустился на приземистый табурет, кивком указал гостю на второй и достал папиросу. Вопросительно глянул на Солодина. Тот, устраиваясь удобнее, отрицательно мотнул головой.
- Ну и славно, курить - здоровью вредить, - одобрил генерал. - А я вот никак не могу отказаться. И легкие уже пошаливают и все такое… Зараза вот такая табачная. Ну да ладно. Теперь о серьезном.
Он очень внимательно взглянул в глаза Солодину.
- Семен… кстати, ничего, что я к вам так, по-простому?
Солодин не стал возражать.
- Так вот, вы у нас новый человек. И здесь, в моем заведении, и вообще в Союзе…
Он сделал паузу, как бы предлагая Солодину вступить в беседу.
- Я бы так не сказал, - подхватил тот, - с Испании, это уже не новый.
- Новый, новый, - мягко, но непреклонно настоял Черкасов. - Почти все это время вы провели по гарнизонам да полигонам. Ну и на войне. А теперь вы наполовину человек гражданский. И даже преподаватель.
- Ну, в общем-то…
- И не надо со мной спорить в таких вопросах, - в голосе Черкасова явственно прорезался металл, напоминая собеседнику, что перед ним пусть эксцентричный и незлой, но все-таки заслуженный и вполне себе жесткий генерал-лейтенант. - Мне, друг мой, сильно под шестой десяток. Я многое видел и многое знаю. Больше чем вы, Семен, гораздо больше.
Он сделал глубокую затяжку, пустил густое облачко дыма, Солодин терпеливо ждал. Несколько раз затянувшись, Черкасов отложил дымящийся цилиндрик в простую стеклянную пепельницу.
- Продолжим, - буднично сообщил генерал. - Я вас не пугаю, не учу и не воспитываю. Я объясняю то, чего вы по неопытности не понимаете. Пока не понимаете. Одно дело - узкие коллективы, где все друг друга знают и ценят воинское мастерство. Да и просто побаиваются связываться с командирами. Там вы могли допускать свои оговорки. Но там - не здесь. Сейчас не тридцатые, конечно, но тем не менее. Многое изменилось, однако все же не стоит так явно показывать свою особицу. И бравировать ею - тем более.
- Да не бравирую я, - Солодин потер виски, качнувшись на табурете вперед-назад, - не бравирую. Ну что могу поделать, мне уже сорок лет и большую часть из них я шатался по местам, где коммунизма днем с огнем не сыскать.
- Изживайте это, - серьезно посоветовал Черкасов. - Иначе плохо закончите. Я вообще удивляюсь, как за вас раньше не взялись. Даже если вас протежировал сам Павлов. Да, сам Павлов - повторил он, заметив сдвинувшиеся брови Солодина, - все равно с огнем играли. Но, коли уж коса до поры проходила мимо - не искушайте судьбу.
- Павлов ценил мастерство и профессионализм, - буркнул Солодин. - За это меня и заметил.
- Но теперь его нет, - непреклонно гнул свое Черкасов, - а вы здесь, что для полковника военно-инженерной службы и перспективного командира… хм…
- Я переведен на преподавательскую работу в целях укрепления обороноспособности страны путем передачи новому поколению командиров Красной Армии бесценного практического опыта, - отчеканил Солодин, выпрямившись.
- Вы вышвырнуты в опалу. Улетели бы и дальше, но удержались как раз потому, что боевой и успешный командир. Однако не факт, что не покатитесь дальше. Это наверх долго и тяжело лезут, вниз падают, легко и быстро.
Черкасов снова затянулся папиросой. Солодин молчал.
- В общем, Семен Маркович, считайте все это дружеским советом. Вы меня устраиваете как подчиненный и преподаватель. Нашему заведению нужны новые люди и опытные командиры, чтобы передавать живое знание. Поэтому я вас посильно прикрою и защищу от кляуз и происков недоброжелателей. Помогу с преподавательской карьерой, коли уж с боевой службой так получилось. Со временем, возможно, порекомендую и к переводу в Москву. Но только до тех пор, пока не запахнет откровенной антисоветчиной. А если вы станете распевать песни и стихи нашего врага, с которым идет война, то трудно будет найти что-то более антисоветское, понимаете?
- Яснее некуда, - мрачно ответил Солодин. - Прикажете конспектировать учения классиков от корки до корки?
Черкасов прищурился.
- Для начала неплохо было бы избавиться от сарказма. Неуместен он здесь. Совсем.
- Извините, Сергей Викторович, - сник Солодин, - гордыня обуяла. Виноват, сделаю выводы.
- Сделайте, сделайте. Что же до конспектов… Неплохо было бы, очень неплохо, но без фанатизма. В пределах основных положений, - совершенно серьезно ответил генерал. - Вы ведь, помимо прочего, воевали в Африке?
- Довелось, - кратко сказал Солодин.
- И вам приходилось мириться с мелкими прихотями отдельных… власть имущих?
- Доводилось, - так же односложно ответил полковник.
- Вот и представьте, что вы на службе у… красного шейха. Да. Именно так. И для того, чтобы не вызвать его неудовольствия, вам требуется исполнять определенные ритуалы. Не слишком обременительные, но регулярные. И тогда будет вам счастье и удача. Конечно, если за ритуалами вы не забудете про свои основные обязанности.
- Постараюсь. С шейхом, это хорошо придумано.
- Постарайтесь, - серьезно согласился Черкасов, - очень постарайтесь. Второй раз может и не повезти.
Глава 9
В небольшой комнате за высоким квадратным столом сидели два человека. Сидели и молчали. Каждый смотрел поверх головы собеседника, будучи, на первый взгляд, целиком погружен в свои мысли. Они были совершенно непохожи. Один - достаточно высокий, светловолосый, одет в отменно пошитый костюм синего цвета. Узкое породистое лицо с орлиным носом хранило бесстрастное выражение. Другой - среднего роста, в сером пиджаке-френче с воротником стойкой. Лицо отмечено давней оспой, а в усах скрывалась сардоническая усмешка
Несмотря на все различия, в эти минуты собеседники казались близнецами. Нечто неуловимое, но в то же время отчетливое, роднило их. Более всего, пара напоминала шахматистов-гроссмейстеров, ведущих партию на незримой доске невидимыми фигурами. На гладкой поверхности стола не было ни единого документа, ни клочка бумаги - все необходимое люди держали в уме.
Обычно встречи лидеров государственного уровня долго готовятся и тщательно организуются. В таких случаях имеет значение все, от выбора места проведения до самой последней протокольной мелочи, включая - какой ручкой будет подписан тот или иной документ. Но изредка возникают ситуации, когда возможны самые разные и удивительные вещи. Например, главы СССР и социалистической Германии могут встретиться на неприметном военном аэродроме в Польше, в домике, что отродясь не видел никого в чине выше майора.
Потому что есть тайны и вопросы, которые не терпят ни единого дня промедления. И слишком важны, чтобы доверить решение помощникам, даже самым доверенным.
- Приступим, - невыразительно, словно запуская пробный камень, вымолвил премьер-министр Deutsche Sozialrepublik Рудольф Шетцинг. Он говорил по-русски, памятуя, что собеседник понимает немецкий, но не говорит на нем. - Время не ждет, официально я инспектирую объекты атомной промышленности в Хернхуте.
- Те, кому очень хочется, все равно узнают о нашей встрече, - так же безэмоционально отозвался Сталин, вынув из кармана трубку. - Но это хорошо, что время не терпит…
Шетцинг чуть приподнял бровь, выражая вежливое недоумение. Сталин не стал зажигать трубку, вместо этого он чуть постукивал ею по столу, будто отбивая ритм своих коротких, рубленых фраз.
- Есть время долгих слов и время коротких. Сейчас время быстрых мыслей и быстрых решений.
- Философ, - хмыкнул Шетцинг, в его голосе проявилось что-то человеческое, выходящее за рамки официального протокола. Это слово послужило чем-то наподобие спускового крючка. Гроссмейстеры самую малость расслабились, исчезла напряженная готовность, теперь премьер-министр и генеральный секретарь внимательно смотрели друг на друга.
- Не без того… - ответил Сталин. - Марксизм-ленинизм учит нас, что философия - важнейший инструмент познания и объяснения мира. Поэтому настоящий коммунист должен быть философом. Главное, чтобы он … всегда говорил строго по делу.
Трубка вновь тихо стукнула по столу, ставя отчетливую точку.
Шетцинг чуть склонил голову в знак согласия.
- Что ж, дело так дело, - решительно начал немец. - Иосиф…
Премьер помолчал, собираясь с мыслями. Сталин чуть сощурился. Советский лидер терпеть не мог обращения по имени, даже с добавлением отчества 'Виссарионович', видя в этом проявление панибратства. Шетцинг прекрасно знал о том и все-таки обратился по имени… Это могло быть лишь одним из двух - или демонстративным пренебрежением, или сигналом о предельной откровенности.
- Мы потеряли Мальту, - коротко сказал Шетцинг. - Бои еще не закончены, но остров мы не удержим.
- Вас предупреждали, - холодно отметил Сталин. - Нельзя быть сильным везде. И во всем. Особенно играя в английской… - генеральный секретарь на мгновение задумался о том, что при упоминании морских забот слово 'песочница' прозвучит несколько неуместно. - В английской лохани с водой.
- Вы предупреждали и о том, что война с Малой Антантой и Францией приведет к поражению, - без промедления парировал немец.
- Да, - согласился Сталин. - Тогда мы… ошиблись. А теперь оказались правы… Что вы намерены делать дальше?
- Мы будем продолжать.
Генеральный секретарь склонил голову набок, на мгновение уподобившись огромному и очень старому филину. Он покрутил трубку в руках, словно размышляя, не закурить ли. Положил ее в нагрудный карман и только после этого уточнил:
- Будете продолжать?
- Да, - отчеканил Шетцинг. - И поэтому я здесь, - он коротким жестом обвел комнату. - Прилетел на самолете, чтобы задать тебе личный вопрос. Вы с нами?
- Рудольф… - с неопределенным выражением вымолвил Сталин. Ему вспомнилась другая встреча, в совершенно ином месте, двадцать лет назад, когда относительно молодой немецкий политик впервые встретился с уже не молодым русским политиком. Тогда они впервые обратились друг к другу по имени и на 'ты'. Это не было признаком дружбы, будущие вожди не могли позволить себе такой роскоши. Скорее признаком родства душ, возможности быть чуть более откровенными в решении важнейших вопросов.
- Возможно, я стал слишком старым… - вдруг задумчиво проговорил после долгой паузы Сталин. - Возможно, я уже чего-то не понимаю…