"Батюшка" обмахнул бороду рушником, вследствие чего примерно половина украшавших её кусков вязиги, яйца, и рубленого лука перекочевала на юбки несвоевременно воссоединившейся с Левотой супруги. Та бросила преувеличенно страдальческий взгляд в сторону Бакуни. Таким образом приведя себя в порядок, купец вслух рассудил:
– Уисгеба альбингская на крепость да на вкус, что торф в болотной воде развести. Не гораздо её под мозги, не гораздо!
Кратковременно закручинившись от однозначности собственного определения, золотопоясный муж сгорбил плечи, опустил очи долу, и потёр переносицу пальцем, оставляя жирный след. Затем он распрямил спину и на всю палубу заговорщицки шепнул:
– Безмерко! Мой балдырган ещё остался?
– Остался, Левота Уморович!
– По чарке всем попутчикам, по чарке всем ватажникам, и нам с Пресияной Шуновной штофик!
– Кроме тем, кого на вахте! – предостерёг Бакуня.
Толлак кивнул, Безмер отправился на камбуз. Не очень успешно борясь с улыбкой, стюард поднялся со своего места у приборной доски с переговорным устройством, чтобы объявить:
– Гости дорогие, через три диалепта, мы покажем новости и кинокартину "Проклятие сирены".
Ближайшее свободное место было рядом с троицей схоластов-искателей приключений, известной уничтожением аэронаосов, взятием замков, и угоном поездов. На "Хранительнице", они держались преимущественно вместе с турболётчиками, за вычетом времени, проводимого на лётной палубе, как полагалось схоластам, в боевых упражнениях. Старший из троих, прозванный Самбором, был довольно ловок с древнего вида альбингским лезвием. Этот широкоплечий янтароморец сейчас привстал, изобразив полупоклон.
– Как величать тебя?
– К#варе.
Схоласт на миг задумался, чему-то обрадовался, и неожиданно выдал вроде бы на хе́сек:
– #аи тсес! Матиса?
К#варе пожала плечами и села в кресло, янтароморец вопросительно посмотрел на неё. Пришлось объяснить:
– Я из племени Уурлам, мы уже века полтора как перешли на танско-венедский. Кроме имён и сказаний, разумеется. Я не сказительница, языка не знаю.
– У… урлам? – с разочарованием в голосе повторил Лодмунд электрик. – Ты разве не из кайсан Костяного Берега?
К#варе вздохнула.
– И Уурлам, и Хесек – кайсане. Все двенадцать колен кайсан происходят от семи прародителей.
– Это как? – удивился Вамба.
– Во время Фимбулвинтера, по мифу, все народы Синей Земли вымерли, кроме этих семерых.
– Синюю Землю ж ледники вроде не покрыли? – уточнил схоласт.
– На юге были и ледники, а севернее – тысячелетняя засуха, – объяснил Самбор.
– Все кайсане – потомки четырёх жён и трёх мужей, нашедших непересыхающий источник, – продолжила К#варе. – Они выжили, но забыли металлургию и даже письменность, пока третий вождь Цхом#арамаб не решил повидать земной круг. Умнее не нашёл, как наняться кочегаром на энгульсейский корабль. Дослужился до шкипера, побывал и на Килее, и в Винланде, и в Танемарке, и даже в Динланде, потом вернулся, и рассказал старейшинам, что у нас копья с кремнёвыми наконечниками, а у танов с венедами – самострелы и ручницы. Старейшины колен Цайша#ен, Цкаман, и #хай#ханан напугались, и решили, что если срочно заново не научить соплеменников металлургии, химии, и так далее, нас с земли сживут. Послали сыновей с дочерьми за Пурпурное море учиться, а из-за моря зазвали грамотников. Четвёртый вождь, Цхом#арамабов сын, даже взял танско-венедское имя, Ислейф, и вернулся в развалины Хауша#нас. При нём там построили новый город, школу, литейню, и капища Магни с Яросветом. С Ислейфа конунга, новый обычай и пошёл.
– А Хесек? – спросил Лодмунд.
– Это остальные девять колен. Так и продолжали охотиться на саблезубых котов и стайных жаблацмок с копьями.
К#варе снова вздохнула и замолчала.
– Сними тяжесть с души, расскажи про твою печаль, – сказала винландская дева.
– Пришёл Хлодокар из Микильборга на Костяной Берег, только тогда он ещё назывался Берегом Котиков. Подрядился построить железную дорогу для Хейна конунга от гавани Йеронго до рудников Сумеб. Хейн конунг, пятый вождь трёх колен Уурлам и внучатый племянник Ислейфа, не знал, что Хлодокара с ватагой уже объявили вне закона в Динланде. Дорогу начали строить, потом работники стали жаловаться, что им за несколько месяцев плату задолжали. Дальше и жалобы прекратились, и сами работники куда-то пропали. Хлодокар сказал, мол, не дождались получки и ушли. Новых наняли, снова плату задолжали. А как дорогу достроили, Хлодокар гавань с рудниками захватил, а уурламских строителей пленил и в открытую продал в рабство. Хорошую цену взял, мол, небольшие, собой ладные, умельцы, полиглоты! Стоило ради этого танско-венедскому и ремёслам учиться!
Выпалив всё это на едином дыхании, К#варе остановилась, чтобы перевести дух.
– Какая измена, – сказал кто-то. – А куда продали? Ведь едва полбеды, что продают, вся беда, что покупают.
– Да на те ж острова, мимо которых летим, – ответил другой путешественник, перегнувшись через спинку стула. Во всём Море Тьмы Островов закона меньше, чем у нахухоли понятия о хромодинамике кварков! Продолжай, дева! Как дело-то дальше пошло?
К#варе была всё ещё слишком взволнована, чтобы закончить рассказ. Обменявшись с ней взглядом, словно молча испросив разрешения, Самбор продолжил:
– Что дальше было, и я знаю. Кайсане объединились и собрали дружину против Хлодокара, но его ватажники захватили побережье, так что у воинов Хейна конунга скоро кончился порох, так и выпало им воевать против микильборгских бронеходов с копьями и стрелами. Хейнову дружину отрезали от воды, пришлось им отступать через пустыню. Там и сгинули, а кости их до сей поры на песке белеют. А жён их и детей, кто не успел бежать, Хлодокаровы головорезы тоже кого себе взяли насильно, кого продали в рабство.
– Так на Костяном берегу работорговцы и завелись? – спросил Рагнхери оружейник.
– И Костяной берег получил своё нынешнее прозвание, – закончил Самбор.
К#варе кивнула, чувствуя, что к её щёкам прилила кровь от воспоминания о давнем предательстве. Чтобы сменить тему, она обратилась к широкоплечему венеду:
– Так где ты выучил нашу историю и хесек?
– Выучил, это громко сказано. Отец кое-что втолковал. Могу поздороваться, да попросить воды. Не возьми в обиду, что перепутал твоё племя.
К#варе не смогла сдержать смех, слегка окрашенный горечью:
– Разве то обида? Уурлам, хесек, сколько теперь нас осталось – всё равно что братья-сёстры. Племя почитай что угадал. Вон Мировид, как я на борт завербовалась, вообще спросил, не инопланетянка ли. И тут же стал расспрашивать…
– Как у вас, инопланетян, это делается? – спросила Кая, винландская дева. – И у меня про то же выпытывал, мол, каковы у тиван ритуалы совокупления. По простоте, и совершенно без задней мысли…
– По его простоте что ни мысль, то передняя, – сухо заметил Вамба.
Кая сочувственно взглянула на К#варе, кивнула ей, и мимолётно состроила рожицу в направлении Мировида, чьё внимание было полностью отвлечено столиком на колёсах, толкаемым Безмером.
– Про инопланетян часто говорят, а был ли, кто по правде их встречал? И есть ли они вообще? – спросил, перегнувшись через спинку своего кресла, Лодмунд электрик.
Его сосед, Рагнхери оружейник, возмущённо запыхтел:
– Есть ли, скажешь тоже! Вон "Щит Тилле"!
В подтверждение своих слов, он простёр руку к неестественно яркой звезде, сиявшей над окоёмом на юго-востоке.
– "Щит", "Ноготь", и "Парус" запустили то ли этлавагрцы, то ли альвы незадолго до Фимбулвинтера. – Вамба покачал головой.
– А записи где ж?
– С записями плохо, – вступила Кая. – И немудрено, сколько премудрости ледники смололи. Вёрдрагнефу, и ту археологи уже который век найти не могут.
– Вёрдрагнефу? – переспросил Лодмунд.
– Темнота! Этлавагрскую давнишнюю столицу! – просветил товарища оружейник.
– Синхронные спутники – точно нашей древней работы, – подтвердил Самбор. – Курум Алностович из Альдейгьи давеча определил по сплавам, в каких горах металл добывали. И выработки стародавние остались. Лаурион, например…
Поставив колёса столика на тормоз, Безмер принялся оделять разговаривавших серебряными чарками с замысловатым до непонятности рунным клеймом. В них плескалась прозрачная желтоватая жидкость с травяным запахом.
– Так-то оно так, – неохотно согласился Рагнхери. – Но как это объяснит, что нашёл там Ньялл Могучая Рука?
Участники беседы задумались. Вертя в руке чарку, К#варе рассудила, что все наверняка видели в учебниках истории фотографии, отснятые Ньяллом и Эадвейном после их высадки на "Ноготь Йорра". К#варе особенно запомнился обглоданный и частично разобранный по косточкам скелетик неизвестного науке животного, повисший в невесомости над кучкой-облачком обрывков фольги из неведомого металла, скорлупы орехов неопределимого вида, и косточек от ягод, вроде бы не росших ни на одном из материков или островов земного круга.
– Фейнодоксо сын Иоло рассказывал, что на луне…
Самбор (его лицо несколько портили усы и бородка, словно сбежавшие с изображения венедского сотника или урядника на погрызенных мышами веленевых полях какой-нибудь летописи) не успел закончить, прерванный не без труда выпихнувшимся из кресла Левотой:
– За матушкино здоровье!
Купец осушил чарку и вновь переполнил собой жалобно скрипнувшее кресло.
Остальные (не считая лётчиков, Безмера, и Толлака) последовали его примеру в употреблении напитка, оказавшегося довольно приятным на вкус.
– Мягок твой балдырган, Левота Уморович, – сказал промышленник похудее и помоложе. – Мягок, да обманчив!
В знак согласия, купец одобрительно крякнул, намазывая очередной расстегай мозгами морского козла.
– Оборотов в нём будет побольше, чем в горняцкой котяховке, – таинственно согласился Самбор.
Вамба кивнул. Свет электрических ламп в светильниках из бронзы с прозрачной мозаикой стал меркнуть, аксамитовые занавеси перед бронепереборкой по ходу разошлись, открывая белый прямоугольник образовки с двумя мезофонами по сторонам. Толлак двинул ещё один переключатель, и из люка в полу с шипением пневматики поднялся кинострой. Стюард извлёк из жестяного короба катушку с новостями, установил её на соответствующую ось, и принялся проводить плёнку мимо зубчатых колёс.
– Кцкваре, забыла спросить, ты сама по какой части в ватаге? – спросила тиванка (понятным образом, ей не вполне удался звук "#").
Тут же раздалось хихиканье. К#варе повернула голову. Хихикала Адусвинта, примостившаяся на скамье через проход, к радости уже устроившихся там трёх молодых промышленников. Скрипачка чересчур охотно и многословно пояснила:
– В Нидаросе, Отур механик и Снелауг танцовщица решили срочно списаться с борта, пришлось новых вербовать, приходит эта дева на "Хранительницу", говорит, "Я по объявлению". Йоло хореограф нам: "Новенькая, спляши с Горяной пиррихий"! Взяли мечи, сплясали. Йоло: "А теперь со мной рёропольс"! А она и говорит: "Вы всех турбомехаников так проверяете"?
Промышленники засмеялись. Адусвинту следовало поставить на место:
– В том и разница между механиком и скоморохом, что механик спляшет, а вот скоморох турбину не починит.
На этот раз засмеялись и промышленники, и схоласты.
– Механик спляшет, или штурман споёт, – добавил кто-то.
– Подумаешь, споёт. Я вот, например, ещё на волынке умею, – похвалился Самбор.
– А крестиком вышивать? – поддел кто-то.
– Тише там, девы с молодцами! – призвал Толлак.
Кинострой застрекотал, мезофоны произвели шуршание, на прямоугольник упал свет, промелькнули рунные три, два, один, заиграла торжественно-жестяная музыка, и посреди образовки возникла надпись "Кинохронограф", за которой вращался земной круг. К#варе подпёрла подбородок кулаком, вглядываясь в серебристое мерцание картины.
По покрытой мелкой рябью воде в сопровождении нескольких кургузых лодчонок двигалось нечто прямоугольное. Руны пояснили: "Самый большой док". Вертолёт, с которого велась съёмка, приблизился к угловатому сооружению. Мелкая рябь оказалась полуторасаженными волнами, а лодчонки – паротурбинными буксирами каждый мощностью где-нибудь в девять-десять дюжин гроссов овцебычьих сил. "Первый из трёх доков для новой верфи в Винете построили в Гримсбю", – радостно сообщил бархатный голос вещателя. Вертолёт летел мимо неровной, странно отблёскивавшей стены высотой в несколько десятков саженей. "Чтобы отбуксировать его за три моря на юг, Кромфрид Щука придумал наморозить вокруг дока оболочку изо льда, да не простого, а смешанного с опилками и бумагой". Точка зрения поменялась – теперь К#варе словно стояла у вмороженного в лёд поручня вместе с лопоухим и неопрятно-бородатым мужем в потрёпанной меховой куртке и девой в длинной дублёнке. Оба были обуты в венедские валенки, дева держала на рукояти странный предмет, продолговатый и мохнатый – может быть, почитаемую венедами фафыгу. "Зачем опилки-то, Кромфрид"? – под приглушённый свист ветра сказала дева в предмет, оказавшийся микрофоном, затем едва не ткнув им в бороду изобретателю. Увернувшись, тот поправил на длинном носу круглые очки. "С опилками и бумагой тает медленнее, и выходит куда прочнее, чем просто лёд. Смотри"! Кромфрид выхватил из запаха куртки здоровенную ручницу-короткоствол и под углом в половину прямого разрядил её в покрытие. Дева взвизгнула и уронила микрофон. Угол зрения изменился, в освещённом прямоугольнике на стене показался ледяной настил с еле заметной царапиной от пули. "Так док в полрёсты длиной и плывёт через Завечернее море в Мидхаф", – радостно заключил вещатель, пока через освещённый прямоугольник образовки плыла, качаясь, ледяная стена с саженными рунами "Хавсфру".
– Не говорят, почему доки решили в Винету оттащить, – мрачно добавил Вамба. – Верно, боятся, что в Гримсбю море замёрзнет, и верфь встанет.
Тем временем, "Кинохронограф" показал весёлую толпу, знамёна, палатки, столы, и пивные бочонки на песчаном берегу незнакомого моря. Скоморохи разухабисто играли что-то поморянское, в небе кружили гиропланы и вертолёты. Картина передвинулась вверх, где по протянутому между двумя вертолётами канату шёл потешник с потешницей на плечах. Пробежала рунная строка: "Праздник воздухоплавателей". Вещатель уточнил: "В устье Пены-реки, рядом с космодромом Уседом, идёт веселье. Его причина – испытания нового подводного судна". Воду разрезал перископ, за ним из волн показалась и рубка небольшой подморницы. "При чём же здесь воздухоплаватели"? По мере того, как подморница продолжала всплытие, над водой возникла преувеличенная хвостовая плоскость руля направления, потом волны схлынули с огромных рулей глубины, украшенных эллиптическими наростами, а в передних частях этих наростов открылись лепестки диафрагм. За ними, заволновалась вода, раздался гул, ход подморницы заметно ускорился, всё судёнышко показалось из воды, скользя на паре тощих лыж, и после взметнувшего облако брызг короткого разгона взмыло в воздух. Толпа на берегу возликовала. "При том, что это летающее подводное судно"! – снова обрадовался вещатель. "Сработано в Кильде Редегой, сыном Буребора, со товарищи"!
– Что такое, все новости про техников? – возмутился сидевший рядом с Адусвинтой.
– А ты хотел про эпические труды торговцев треской? – съязвил Лодмунд.
– Что ж в треске занимательного! Вот сельдь засолить, там не без тонкостей! – вступила в разговор ранее посыпанная яйцом, луком, и вязигой купчиха.
– Да что ты, почтеннейшая! – возмутился сосед скрипачки. – Треску на воздухе засушить, без соли, чтоб чудо пахучее вышло, это искусство, вот как… как… как на скрипке сыграть!
– Верно, – согласился Самбор. – Чуть что не так, получишь не пахучее чудо, а вонючую мерзость.
– Безмер, а принеси-ка всем селёдочки, – вспомнил Левота. – А под селёдочку…
– Балдырган не пойдёт! – упредила мужа Пресияна.
– Под селёдочку, обнеси-ка собрание чамбой! – закончил купец.
В мерцавшем световом прямоугольнике на стене, четвёрки взмыленных коней неслись по ипподрому какого-то этлавагрского города, пока вещатель вотще старался увлечь зрителей ходом состязания месячной давности: "Колесница Зелёных выходит вперёд на последнем повороте! За один день Киниска, дочь Архидамо, дважды выиграла гонку за Синих, и дважды – за Зелёных"! Колесницы остановились, восторженная толпа выбежала на поле и подняла колесничую на руки, не дав её ноге ступить на землю. Длиннорукая и длинноногая Киниска в крест-накрест перетянутом кожаными ремнями защитном одеянии неловко, но очаровательно улыбалась, плывя по воздуху.
Побежали руны с именами фотокитонистов и клеохронистов.
Свет киностроя погас, светильники зажглись, Толлак принялся возиться с механизмом, пуская киноплёнку в обход зубчатых колёс для перемотки.
– Мне! – лютокот перегородил проход к камбузу.
Собрав подорожную в виде нескольких селёдочных голов, зверь милостиво пропустил Безмера и вернулся к обогревателю. Подавальщик принялся оделять путешественников рушничками и тарелами, на каждом – кучка маленьких кусочков жирной сельди, горка сладкого лука, и чарка. На этот раз, запах из неё напоминал о чём-то добротном, но по первому применению для питья не предназначенном, например, о топливе для поршневых двигателей. По-видимому, сомнение отразилось на лице К#варе, потому что Левота счёл нужным его развеять:
– Выпей, краса невиданная из земли неведомой! Здоровье моей бабушки пьём, а она без чарочки чамбы ко сну не отходит ещё с Кальмотова разорения!
В подтверждение своих слов, купец встал, влил в себя топливо, тут же всосал, как пылесос, с тарела закуску, торжественно утёрся рушничком, и уставился на К#варе. Адусвинта опять начала хихикать, так что отступать было некуда:
– Здоровье твоей бабушки!
К#варе повторила в точности то же, что сделал купец. Чамба была практически лишена собственного вкуса, но после неё, ощущения от селёдки и лука труднообъяснимо изменились. Кроме того, возникло чувство, что время на сообщение между мозгом и телом возросло раза в три.
– Это по-нашему! – купец с размаху плюхнулся в застонавшее кресло и принялся за налимью печёнку.