От отчаяния и обжигающего холода Володя закричал, срывая голос, повертел головой из стороны в сторону. Ни кораблей, которые заметил Саша, ни лодки - никого вокруг! Он один в холодных водах. Страх сжал сердце ледяной рукой.
Стараясь удержаться на поверхности, Владимир изо всех сил молотил по воде руками и ногами, но намокшая одежда и разбухшая от воды обувь тянули его вниз. Он с тоской посмотрел в низкое небо. Как жалко и нелепо умирать в таком возрасте! И ладно бы от пули, от осколка в бою - как солдат. Но утонуть в море из-за нелепой случайности - что может быть мучительнее и страшнее?
В полукабельтове от него вспучился воздушный пузырь, потом показалась рубка, затем - корпус лодки, его лодки! Володя закричал.
На рубке показались люди. Вода заливала лицо Владимиру, и он лишь смутно видел их фигуры.
Лодка дала задний ход и медленно подошла к нему.
Из рубки по скользкой палубе к корме бежали подводники. Боцман в легком бушлате, уже промокшем от брызг, бросил ему конец:
- Держись!
Но озябшие руки не слушались, веревка вырывалась из рук. Ну нет, когда спасение уже рядом, он не сдастся! Но на лодку без помощи ему не взобраться - покатые бока корпуса ее мокрые и скользкие.
Боцман бросил конец еще раз.
Володя поймал его, намотал на запястье и, поскольку пальцы уже не слушались, вцепился в веревку зубами. Двое подводников потащили его к такой близкой и такой недоступной пока еще лодке.
Владимира втащили на легкий корпус, кто-то ухватился за робу, помог подняться на палубу. Однако ноги уже не слушались, он не мог встать. Тогда его подхватили под руки и потащили к рубке. Там обвязали мокрой веревкой вокруг груди и спустили в шахту рубки, а оттуда - в центральный пост. Здесь его приняли на руки подводники и понесли в камбуз. Сняв с него мокрую одежду, уложили на единственный обеденный стол и стали растирать техническим спиртом.
- Дайте ему спирта внутрь, для сугреву! - распорядился боцман.
Рядом с виноватым видом суетился Саша.
Володе поднесли кружку со спиртом. Он сделал пару глотков и закашлялся.
- Вот привыкли "шилом" все болезни лечить. Чаю ему нужно горячего! Боцман, организуй сухую одежду, что он нагишом на холодном столе лежит! - распорядился подошедший командир.
Володе дали горячего сладкого чаю, натянули сухое белье. Он еще помнил, как его донесли до отсека и уложили в гамак, но дальше - отрубился…
Очнулся, когда торпедист Сашка, подняв ему голову, поднес ко рту кружку с горячим чаем.
- Пей, тебе согреться надо!
Володя выпил всю кружку и откинулся на подушку. Руки - особенно пальцы - уже отошли, но ныли нещадно, как будто их грыз неведомый и невидимый зверек, а ног он не чувствовал.
- Саш, ноги мне разотри.
- Боюсь. Кожа на них красная, вздулась. Потерпи, скоро в базу придем.
Володя уснул, но вскоре проснулся оттого, что его стал бить кашель - сухой, раздирающий грудь, не дающий уснуть. Лоб стал гореть, а тело покрылось мелким потом. Похоже, вынужденное купание оборачивалось серьезной простудой.
Когда лодка вернулась в базу, Володя уже был без сознания. Четверо подводников вытащили его на веревках и отвезли в госпиталь.
Очнулся он на третий день. Голова была тяжелой, в груди при каждом вздохе кололо с обеих сторон.
За дверью палаты кто-то с кем-то спорил, женский голос кого-то убеждал:
- Нельзя тебе к нему, без сознания он. Доктор сказал - сильное переохлаждение у него, двухсторонняя пневмония.
- Да я только посмотреть и гостинчик передать…
- Хорошо, но только на одну минуточку.
Дверь приоткрылась, и в нее бочком проскользнул Сашка.
- Живой? - Он наклонился над Володей. Но тот, не в состоянии ничего сказать от слабости, только моргал глазами.
- Мы тут тебе подарок… витаминчиков… Ешь, поправляйся. Весь экипаж желает…
Что ему желает экипаж, Володя не узнал. Вошла здоровенная, как гренадер, медсестра, подхватила тощеватого Сашу под локоть и буквально выволокла его из палаты.
- Видишь, он слабый, а ты к нему с разговорами… Нельзя ему!
Саша что-то бубнил в оправдание, но сестра вела его к выходу.
Володя скосил глаза. На тумбочке в авоське лежали апельсины. В Мурманске - чудо редкое! Как потом узнал Володя, подводники выпросили пару килограммов у моряков американского транспорта, пришедшего с конвоем.
Хотелось пить. В этот момент стукнула дверь и вошла медсестра.
- Как себя чувствуешь, ранбольной?
- Пить, - прошептал Володя пересохшими губами. Медсестра поднесла к его рту носик чайника, и Володя, припав к нему, выпил едва ли не половину. Он пил бы еще, но медсестра больше не дала:
- Хватит, хватит.
- Где я?
- В госпитале, в Мурманске. Слава богу, в себя пришел, три дня ведь без памяти лежал. Тут твои с подлодки одолели, каждый день ходють и ходють. Говорю же им - нельзя, доктор не велел. Сейчас я тебе укольчик сделаю, а потом таблетку выпьешь.
Медсестра ловко сделала укол, а потом поднесла Володе таблетку - он с трудом ее проглотил.
- Где же тебя так простыть угораздило?
- В море смыло. Пока вытащили - простыл.
- Ох, несчастье какое! Ну, ничего, отлежишься в тепле, подлечишься. Давай я тебе апельсин очищу.
Медсестра ловко сняла с апельсина кожуру и стала подносить ломтики ко рту Володи. От апельсина пошел одуряющий запах, и почему-то сразу вспомнился Новый год, елка, салат "оливье", шампанское, апельсины и грохот фейерверков за окном.
Володя с трудом одолел апельсин.
- Вы возьмите пару апельсинов домой, детишек угостите.
- Что ты, милок! Тебе самому они нужны! Ешь, поправляйся.
- Ваши детишки давно, наверное, апельсинов не ели, а мне все не съесть.
- Ну, если так…
Медсестра сунула пару апельсинов в карман и ушла.
Вскоре заявился доктор - в белом халате поверх флотской формы. Деревянным стетоскопом он прослушал легкие Володи, простучал и покачал головой:
- Повезло тебе, парень. Я уж было думал - не жилец ты.
- Что, все так плохо?
- При поступлении было хуже, так что будем надеяться.
И потянулись нудные госпитальные дни. Еще дважды к нему заходил Сашка - сказал, что вместо заболевшего Володи им на время с лодки, стоявшей на ремонте, дали другого торпедиста. По всему выходило - скоро новый поход, ведь лодку забункеровали.
- Так что если не приду - не обижайся. Значит, в море ушли.
- Я понимаю, служба.
Ближе к вечеру неожиданно для Володи пришел командир лодки. Поздоровавшись, он присел на стул.
- Как ты?
- Иду на поправку.
- Это хорошо. Замполит на нового старпома в штаб стукнул о происшествии, дескать - халатность.
- Меня волной с палубы случайно смыло. Сам виноват - не привязался.
- Молодец, сам понял. Если кто из штаба придет, так и говори.
- Не мальчик, понимаю. Зачем лишние неприятности?
- Да, я насчет глубоководной торпедной стрельбы… Ты практику имел?
- Чисто теоретически. Я же на Балтике воевал, а там глубины сам знаешь какие. В училище рассказывали.
- А я вот в первый раз стрелял с твоей подачи. Получилось. Лодку подремонтировали. На легком корпусе пробоин от осколков глубинных бомб полно, ну да на скорость они не влияют.
Командир вытащил из кармана шинели пару шоколадок и положил их на тумбочку.
- Выздоравливай. Хороший ты мужик, жаль, что раньше не познакомились. Я постараюсь тебя из рядовых вытащить, на рули хотя бы посадить.
- Вместо боцмана?
- Рулевой-то нужен, да и посоветоваться, если припрет, будет не с кем. Дальше-то, после войны, как жить думаешь?
- Не знаю, не думал еще. Немца одолеть надо.
- Одолеем. После Курска немец уже не тот. Силен, слов нет, но не тот. И новинки постоянно появляются. Недавно наши столкнулись с акустической торпедой - по шуму винтов наводится. Немцы дали залп двумя торпедами по тральщику. Тот успел увернуться, думали - пронесло. А торпеды циркуляцию выписали - и в корму ему. "Коробочка" пополам и развалилась. Это в Карском море было, мне знакомый командир миноносца вчера рассказал - он людей из воды поднимал. Из всего экипажа в живых только двое и остались.
- На каждый хитрый болт всегда найдется гайка с левой резьбой.
- Это как? Я не понял.
- Если обнаружил пуск торпеды, сойди с ее курса и тут же двигатели глуши. Не ход, а именно дизеля. Такие торпеды идут на шум винтов или звук работающего двигателя. Заглушил двигатель - торпеда мимо пройдет. Для них звук - что для магнита железо. Потом выждать минуты четыре-пять, и все дела.
- Не знал. Наши пока ни одной такой торпеды не захватили, чтобы устройство изучить. Говорят, на них самоликвидаторы стоят.
- Конечно, немцы свои секреты берегут.
- За подсказку спасибо, выздоравливай. Ну, будь!
У Володи уже от уколов болели предплечья и ягодицы - даже сидеть было тяжело. Но ему очень хотелось выздороветь, вернуться на лодку. За то время, что он служил на ней, лодка стала почти родным домом. У других подводников были дома, семьи - пусть и далеко. Они получали письма, их души согревало сознание, что дома ждут родные, переживают за них. А у него не было никого, только сослуживцы и лодка. Но даже с подводниками, с которыми ходил вместе в боевые походы и вместе с ними рисковал, Владимир не мог толком сдружиться - мешала какая-то невидимая стена. Будучи из другого времени, из другого мира, он не мог открыться им в полной мере. Ему приходилось постоянно контролировать себя, чтобы не сказать лишнего, не привлечь внимание, не вызвать подозрения.
И еще одно угнетало. Подводники жили честно, по своим документам. А он все время подспудно побаивался, что его обман раскроется. Конечно, ничего противозаконного он не совершал и воевал не хуже других, но как это объяснить НКВД или "СМЕРШу"? Раз живешь под чужой фамилией и с документами погибшего, стало быть, есть что скрывать. А не враг ли ты, не немецкий или финский шпион, умело маскирующийся под краснофлотца? Володя как-то поймал себя на мысли, что обходит радиостанцию стороной. Ведь для любого шпиона связь - это важнейшая сторона работы. Добыл сведения - передай, иначе они устареют и будут никому не нужны. А передать что-то с подлодки можно было только по рации. Как-то даже радист с "малютки" обиделся на него.
Подводники отмечали праздник - День Военно-морского флота. Володя отсел подальше от радиста, и тот это заметил:
- Ты уже второй раз от меня отсаживаешься, как от чумного. От меня что, плохо пахнет? Так я вчера в бане был.
- Нет-нет, как ты мог подумать? - стал оправдываться Владимир. - Я просто к торпедисту Саше поближе хотел сесть, все-таки одно боевое подразделение.
- А, тогда ладно, - смягчился радист.
Вне лодки подводники старались время вместе не проводить - за время походов одни и те же лица в лодке надоедали. Они и так знали заботы, радости и семейные неурядицы друг друга.
Конечно, Владимиру хотелось бы пообщаться с другом без опасений, поделиться проблемами, посоветоваться, но такого человека рядом с собой он не видел. К тому же в людях этого, военного, времени Володя заметил то, что уже отсутствовало в его современниках: здесь безудержно верили в полководческий гений Сталина, непогрешимость руководителей партии, органов НКВД и "СМЕРШа". Хотя зачастую в руководство пробивались люди малограмотные, безынициативные исполнители, боящиеся брать на себя ответственность.
В госпитале Володя отлежался, отоспался от вахт, отогрелся. В боевых походах вахты и атаки - свои и чужие - выматывали. А в госпитале он уже на десятый день стал размышлять - особенно после слов командира.
Действительно, через полтора года закончится война, и если он останется жив - куда ему податься? Армию и флот после войны сократят, стране будет не под силу содержать столько здоровых мужиков. А море и подлодки он любил. Вот и лезли в голову тяжкие думы, и выхода он пока не находил.
В полдень, как и многие раненые, он подходил к репродуктору, слушал сводки Совинформбюро о положении на фронтах, обменивался с другими краснофлотцами мнениями. Только о войне на Севере говорили мало. Фронт стоял на месте, и что можно было рассказать о действиях флота?
Минуло уже десять дней, как его лодка ушла в поход, и Володя стал беспокоиться - не случилось ли чего, почему Саша не идет его проведать? Ведь запасов по автономности "малютке" хватало на семь дней, а если сильно экономить топливо, можно растянуть на восемь.
Однако Саша все же навестил друга.
- Извини, что не сразу пришел. Лодка на базе уже третий день. Потрепало нас сильно.
- Немцы?
- Непогода.
Конечно, мореходность у "малютки" была всего пять баллов, шторм не для нее. Да и создавалась лодка для прибрежного плавания. Главным ее достоинством было то, что она могла транспортироваться по железной дороге к любой базе. До войны это считалось преимуществом - можно было быстро и скрытно перебросить лодки с одного морского театра военных действий на другой. Прочие же военные качества, такие, как вооруженность, мореходность, малая автономность плавания и небольшая глубина погружения, остались на втором плане.
- Теперь на ремонте стоим. Командир просил передать тебе привет, ну и другие члены экипажа - тоже.
Они поговорили о здоровье Володи, потом - о флотских слухах. Саша был человеком общительным, имел на базе много приятелей и знал все сплетни, только Володю это мало интересовало.
Через три недели пребывания в госпитале Владимира выписали, предоставив две недели отпуска по болезни. Ехать ему было решительно некуда, а оставаться на базе не хотелось. Но неожиданно Володя вспомнил о продавщице Кате из Молотовска. А не махнуть ли к ней? Тем более что Саша на днях говорил о том, что в Молотовск для ремонта идет "морской охотник".
Как удалось узнать, МО туда действительно шел. Командир его сначала упирался, не хотел брать Владимира.
- Не пассажирское судно у меня.
- Я же к родным, отпуск после госпиталя дали, - слегка приврал Володя.
Командир смягчился:
- Ладно, поднимайся на корабль.
"Охотник" шел до Молотовска сутки и за это время вымотал качкой всю душу. То ли отвык Володя за три недели от качки, то ли кораблик всегда так болтало, но он спустился на пирс Молотовска зеленым от качки. А может, просто после болезни ослабел.
С трудом Володя нашел знакомую улицу и дом, постучал в дверь.
- Кто там? - раздался знакомый голос.
Володя помедлил с ответом. Вот ведь приперся нежданно-негаданно. А вдруг она не одна? Он ведь ей не законный муж - даже не любовник в полном смысле слова.
- Это я.
Катя распахнула дверь.
- Саша? - удивилась она. - Заходи.
Володя снял бушлат.
- Ты теперь в военном флоте? Помнится, ты плавал на "Софье Перовской"?
- Было. А теперь на подводной лодке, старший матрос. Ты одна?
- А кого ты ожидал увидеть?
- Извини.
- А кушать нечего, только чай.
Володя достал из тощего "сидора" две банки консервов - американской консервированной колбасы, упаковку яичного порошка, прозванного "яйцами Черчилля", и булку черного хлеба, выданных в госпитале сухим пайком. А главное - ему дали продовольственный аттестат на четырнадцать суток, на время отпуска.
- С голоду не помрем. Мне отпуск дали на две недели. Приютишь?
- Конечно, милый!
Володя ножом вскрыл банку колбасы, Катя развела водой яичный порошок, зажгла керосинку и вылила на сковороду болтушку. Получился довольно неплохой омлет. С колбасой и черным хлебом вполне съедобно и вкусно, а по полуголодным тыловым меркам - так почти царский стол. Не спеша выпили пустого, без сахара, чаю.
- Вспоминала я тебя, Саша, а тебя все нет и нет. Полгода ведь прошло.
- Я же не на курорте был, воевал.
- Понимаю. А ты вспоминал обо мне?
- Иногда. Некогда просто было, выматывались так, что до койки едва добирались. На войне не до женщин, в живых бы остаться.
- Досталось тебе… - Катя неожиданно погладила Володю по голове.
После бурных ласк оба сразу уснули - Володя был еще слаб, а Кате с утра надо было на работу.
Володя проспал до утра. Проснувшись, встал, умылся и оделся - надо было получить по продовольственному аттестату продукты. Денег у него на этот раз не было совсем.
Он снял с гвоздика запасной ключ, прихватил пустой "сидор" и отправился искать продовольственный пункт. Отстояв в очереди, он получил продукты сразу на все дни отпуска, набив ими полный "сидор" - кое-что пришлось даже по карманам распихивать. Конечно, выглядело все скромнее, чем на лодке, где давали фронтовые сто граммов, заменив ими положенный стакан вина, но прожить можно было. И больше до самого убытия он из квартиры не выходил. На улице уже морозновато, чего там нос и прочие части тела морозить? Пока Катя была на работе, он отсыпался, чтобы ночью отдать должное женскому телу. Только удивлялся - откуда у женщины бралось столько сил? Днем на работе, вечером еду готовит на убогой керосинке, а ночью… В общем, две недели пролетели, как один день.
Утром они обнялись на прощание. Катя уходила на работу, а Володя - в порт, искать попутную посудину.
В Мурманск из Молотовска и Архангельска корабли ходили часто, и Володя уговорил капитана сторожевого корабля взять его на борт, показав документы. Во время перехода он отсиживался в матросском кубрике. На море непогода, моросил дождь, периодически - с мокрым снегом, и лишний раз мокнуть ему не хотелось.
Они прошли уже половину пути, как взревела сирена и объявили боевую тревогу. Матросы разбежались по боевым постам.
Володя вышел на палубу. Если есть какая-то опасность, лучше видеть ее самому и приготовиться. А в иллюминатор только волны из кубрика видны.
Сторожевик резко сменил курс, матросы к бомбосбрасывателям подкатили глубинные бомбы, похожие на бочки. Наверное, засекли немецкую подлодку, догадался Володя.
Командир боевой части, лейтенант, дал отмашку, и сбросили первую бомбу. Раздался приглушенный водой взрыв, и в полусотне метров за кормой вздыбился водяной фонтан.
За первой бомбой последовала вторая, третья… Сторожевик менял курс и бомбил.
Пробегавший мимо матрос бросил на ходу:
- Перископ видели, лодку бомбим.
Володя мысленно удивился. Ну ладно, сбросили несколько бомб на то место, где лодку видели. Это понятно - вдруг уйти не успела? Но потом-то зачем идти галсами и бомбы швырять? Постоять надо, акустикам послушать, что творится под водой. Где слышны шумы, туда и бомбы сбрасывать. Или лодка осуществляет под водой маневр, уходя от бомб? Только командир владеет всей информацией и решает, какие действия предпринимать.
Но кто такой Владимир на борту сторожевика? Случайный пассажир, хоть и в морской форме. И его подсказки, даже если они дельные, командир может игнорировать, а то и вовсе выгнать Володю из рубки. Не может краснофлотец давать советы командиру!
С правого борта со стороны моря Володя заметил след торпеды - с надстройки, где он стоял, было видно далеко. Не мешкая ни секунды, он взлетел по трапу на ходовой мостик:
- Торпеда справа, курс девяносто!