- Малышка, ты не поймешь, но если бы ты только знала, как это смешно: будущего главу дружественного государства, прибывшего с официальным дружественным визитом, везут по городу на "Жигулях"…
…Она немного удивилась, когда Ники, почти сразу же по прибытии в Кремль, засобирался на Hodynku. Конечно, ему не терпится показать Вилли своих солдат, но ведь завтра - свадьба! А он отвлекается…
Рассказывает Олег Таругин
Он же - цесаревич Николай
На Ходынском поле нас уже ожидают два взвода учебной лейб-гвардии пулеметной роты. Перед ними гоголем прохаживается полковник Келлер. Повод для гордости у него нешуточный: буквально вчера Федор Эдуардович выбил из своего "Единорога" пятьсот из пятисот! Завидев нас с Вильгельмом, он подтягивается и маршем рубит нам навстречу.
Вильгельм благосклонно принимает рапорт Келлера, обозревает марш и строевые упражнения взводов, но тут же поворачивается ко мне:
- Брат мой, в прошлое мое посещение вашей державы (германский посол закатывает в ужасе глаза) вы поразили мое воображение удивительным искусством боя без оружия. Я, разумеется, ожидал, что в этот раз вы покажете мне нечто не менее удивительное. Но, право же, если вы решили поразить меня выучкой своих солдат, то приглашаю вас посетить мой гвардейский гусарский полк. Вот где истинная выучка…
Я усмехаюсь. Гвардейские гусары… "Уланы с пестрыми значками, драгуны с конскими хвостами…" Сейчас, "любимый братец", я тебе покажу нечто, что поставит точку в лихих кавалерийских атаках развернутым строем.
- Любезный брат мой, прошу вас представить, что вон тот ряд мишеней - гвардейский гусарский полк, ну, к примеру, вашей бабушки Виктории. Сколько солдат вам потребуется, чтобы остановить их натиск?
- Два эскадрона моих "черных" гусар! - не раздумывая, реагирует Вильгельм.
- Прелестно, - моя улыбка становится еще слаще. - Федор Эдуардович, прошу вас дать команду на отражение атаки развернутого строя кавалерийского полка.
Келлер кивает, затем поворачивается и выкрикивает отрывистые команды. Повинуясь им, от строя взводов отделяются пять расчетов - группки по четыре человека каждый. Одни несут разлапистые треноги пулеметов, другие - жестяные коробки с патронными лентами. Два расчета мчатся на фланги, остальные - распределяются по фронту. Вот они добегают до известного рубежа, командиры расчетов взмахивают руками. Все дружно, точно подрубленные, валятся на землю. Мелькают из-под локтей малые саперные лопаты, еще одно Димкино подарение. Расчеты в хорошем темпе отрывают окопы для стрельбы из пулемета лежа. Готово.
Келлер взмахивает рукой. Понеслась! Грохот пяти крупнокалиберных пулеметов оглушает. Кажется, что дрожит земля, началось землетрясение, извержение вулкана. Порох в патронах бездымный, поэтому ничто не мешает побледневшему и стиснувшему кулаки Вильгельму наблюдать за превращением нескольких шеренг мишеней в труху. Наконец Вилли поворачивается ко мне:
- Это впечатляет, брат. Но ваши мишени неподвижны. Если бы они двигались…
- Ничего бы не изменилось, братец, ровным счетом ничего. Пулемет, в отличие от картечницы, легко переносит огонь, как по фронту, так и в глубину. Двести патронов - одну питательную ленту он выстреливает меньше чем за полминуты. Четыреста патронов в минуту, пять пулеметов - две тысячи выстрелов в минуту. Пусть половина промахнется, хотя промахнуться по такой крупной мишени, как всадник, - это нужно постараться. Тысяча убитых в минуту, в две - полк британских гусар прекращает свое существование.
Вильгельм раздавлен и уничтожен. Не надо быть военным гением, чтобы понять: полк британских гусар ничем не отличается от полка гусар прусских. Но, как всякий военачальник, он еще пытается сопротивляться:
- Конница - это понятно. Но пехота может залечь, начнет стрелять… Ваши пулеметы…
- Брат, поверьте: пулеметы просто не дадут вашим пехотинцам поднять головы. Стрелять? Даже из магазинных винтовок - бессмысленно.
Будущий кайзер уже безропотно проглатывает "магазинные винтовки" и завороженно впивается глазами в пулеметы. Он невольно делает шажок вперед:
- Позвольте мне попробовать, брат мой. Я прошу вас…
В его голосе молящие интонации ребенка, увидевшего волшебную игрушку. Не будем расстраивать дитя. Широким жестом я пропускаю его вперед:
- Прошу!..
…Мы возвращаемся в Кремль. Вильгельм потрясен. Оказывается, совсем недавно в его любимом гвардейском гусарском полку прошли испытания картечниц Норденфельда. Пруссаки столкнулись с общей проблемой механических картечниц: сложность наведения по фронту. Увиденное на Ходынском поле перевернуло его представления об автоматическом оружии, и теперь "однорукий рыцарь" ждет только возможности лично переговорить с Herr Rukawischnikov на предмет заключения контракта о поставке der maschiniengever (не менее десяти экземпляров!) на испытания в армию II Рейха. Сообщение же о том, что каждый экземпляр стоит две с половиной тысячи рублей, Вильгельм проглатывает, не моргнув глазом. Если Димыч сумеет организовать ему "скидку", то у нашего нижегородца появится еще один большой друг - будущий германский император!
Рассказывает принцесса
Виктория фон Гогенцоллерн (Моретта)
Следующий день остался в ее памяти сплошным бесконечным торжеством, бесконечным балом и фейерверком. И из всего этого, словно вспышки в темноте, выделялись главные вехи…
…Утром ее посетили императрица Мария Федоровна и Дона. Они внимательно оглядели ее свадебный наряд, прическу, украшения… Императрица впервые назвала ее "дочерью", а Дона пожелала "любезной сестре" самого большого счастья…
…Вот они с Ники едут по улицам древней русской столицы. Толпы людей забрасывают их цветами, нарядные дети бегут к ним, протягивая букетики…
…Гремит церковный хор, ярко пылают свечи. Митрополит Московский протягивает ей изукрашенную золотом и драгоценными камнями икону…
…Под звон колоколов, от которых точно содрогаются земля и небо, они выходят из собора. В небо взлетают мириады белых голубей. Бухает артиллерийский салют, kazak’и выхватывают шашки. Солнце сверкает на обнаженных клинках, и в небо, заглушая звон колоколов и грохот орудий, несется страшный и грозный военный клич. Неожиданно Ники слегка кивает, и ее, взвизгнувшую от восторга и сладкого ужаса, подхватывают на руки, усаживают на скрещенные клинки, поднимают над пестрой толпой и несут на вытянутых руках к карете…
…У дворца их встречает императорская чета. Русский император, щекоча бородой, целует ее. Императрица обнимает и называет "моя новая маленькая дочка"…
…Бал в Кремлевском дворце. Несется волнами музыка огромного оркестра, они с Ники кружатся в танце, и паркетный пол отражает ее белое подвенечное платье. Вот вальс окончен, тут же начинается галоп. Рядом вырастает русский император Александр III. Изящно склонившись в поклоне, он приглашает ее и увлекает в новый вихрь огненного танца. А мазурку с ней танцует замечательный старик - московский генерал-губернатор Долгоруков. Несмотря на свой преклонный возраст, он лихо ведет ее по залу…
…Ники и Вильгельм стоят обнявшись и что-то весело обсуждают. На мгновение она испытывает укол ревности. Внезапно Ники замечает, что к ней направляется Сергей Александрович. Он уже собирается пригласить ее на очередной танец, как вдруг рядом с ней возникают двое kazak’ов:
- Матушка, извольте, вас государь к себе приглашают…
Она видит, как Ники решительно шагает к ней. Он буквально отодвигает в сторону великого князя Сергея, подхватывает ее под локоть.
- Душа моя, постарайся держаться от этого… - он запинается, подбирая слово, - от этого господина…
Она в очередной раз поражается: как странно Ники ведет себя со своим несчастным дядей. Конечно, его шалости с адъютантом неприятны, но ведь многие… даже ее брат, которого Ники ничуть не чурается…
…Она сидит у зеркала в спальне и разглядывает подарок друга своего мужа - г-на Рукавишникова. На хрустальном абажуре ночника мелькали забавные цветные картинки. Она запустила абажур на большую скорость - в окошечке появились и задвигались она сама и Ники. Повернуть рычажок. Зазвучала музыка, а в окошке они с Ники закружились в вальсе…
…Ники лежит рядом с ней. Она нежно поглаживает его волосы. Теперь он ее, только ее. Навсегда, насовсем…
Рассказывает Олег Таругин
Он же - цесаревич Николай
Июль. Жара. Солнце над головой словно взбесилось и шпарит с небес на всю катушку. Наверное, решило уравнять по климату Северную Пальмиру с ее южной тезкой.
Не люблю я это пекло. Еще в прежней жизни не любил. Сейчас, конечно, переносить высокие температуры стало полегче: тело молодое, тренированное, "экологически чистое". Но все равно: режьте меня на мелкие кусочки - не люблю жару. Особенно питерскую. Влажно, душно - прям тропики какие-то!
В этот жаркий июльский день мы покидаем Санкт-Петербург. Мы - это теплая компания в составе державной четы, наследника и его супруги, а также увязавшихся с нами за компанию сестренки Ксении и дядюшки Вольдемара. И, разумеется, лейб-конвой, мой собственный конвой, изрядно поредевший в результате опустошительных набегов генерал-адмирала, плюс куча всякой шушеры, типа камергеров, камер-юнкеров, скороходов, поваров, лакеев, фрейлин, горничных и т. д. и т. п.
Наша поездка - плод ночных размышлений над телеграммой генерал-адмирала, великого князя Алексея, флегматично информировавшего о появлении в ближайшем будущем в японском флоте двух броненосных единиц. Разумеется, помимо старичка "Фусо". Это сообщение вызвало при дворе реакцию… ну, вот если бы в 1945 году Сталину сообщили, что янки промахнулись по Хиросиме и отбомбились по Владивостоку. Венценосец рвал и метал, обещая разобраться как следует и наказать кого попало. Наследник (то есть я), срочно вызванный по этому случаю в столицу, обрывал провод в МИД, пытаясь выяснить: нельзя ли где прикупить парочку аналогичных калош, только чтобы срочно. Глава Морского ведомства Чихачев не отреагировал никак и, судя по всему, пребывал в состоянии устойчивого ступора.
Наконец к утру неожиданно из мрака и беспросветья явилось синей птицей счастья РЕШЕНИЕ. В конце концов, у нас и самих броненосцы имеются. И получше устарелого "Петра Великого". "Синоп" и "Чесма". Кораблики будь-будь, они и через двадцать лет смотреться будут ничего себе. И скорость подходящая, и броня. А уж про вооружение из шести двенадцатидюймовок и говорить нечего. Таких и в мире-то еще нет. Даже у британцев. Короче, не броненосцы - конфетки!
Правда, имеется одна загвоздка: корабли эти в Черноморском флоте. И через Босфор и Дарданеллы пройти не могут. Блистательная Порта не пропустит. А к большой войне с Турцией (а через это - с половиной шарика) мы не готовы. Пока.
Но, как гласит мудрая (хотя и несколько похабная) русская пословица: "На каждую хитрую ж… найдется… хм… винтом, а на каждый… винтом отыщется и ж… лабиринтом!" В договоре с турками есть ма-а-аленькая оговорочка: военное судно может пройти через проливы под флагом государя или наследника. Так что "Синоп" удостоится чести принять на борт Александра III, а "Чесме" будет доверен бесценный груз в лице моей скромной особы. Держись, япона мать, жди наши броненосцы!
Мы покидаем Питер под гром оркестра лейб-гвардии Преображенского полка. Папенька ушли в свой салон-вагон, я с Мореттой, Шелиховым и атаманцами - в свой. С нами отправилась и юная Ксюша, которая тут же, прямо за чаем с баранками, начала выяснять у казачков, каково им живется при моей персоне, не испытывают ли их семьи в чем недостатка и как обстоят дела на Дону с больницами и домами призрения? Атаманцы, получившие в свое время строжайший инструктаж не пользоваться щедростью моей малолетней блаженной сестрицы, предпочитают отмалчиваться или отделываются общими ответами. Да и то сказать: какие, к чертям, дома призрения на Дону, а? Казаки сами позаботятся о сиротах (телохранитель Димыча - исключение, которое подтверждает правило), с больницами у них, прямо сказать, не очень, но все же лучше, чем в каких-нибудь киргиз-кайсацких кочевьях или кавказских аулах. Да, по чести сказать, и чем в русских деревнях. Казачество - это особый мир, живущий по своим законам, несколько жестоким, но весьма рациональным, направленным в первую очередь на сохранение популяции этого воинского сословия.
Бедняжка Ксения делает еще несколько отчаянных попыток пробиться сквозь казачью броню молчания. Без такого же успеха. В конце концов она оставляет свои бесплодные поползновения и ретируется в свой салон. Та-ак, ладно: у нас еще на повестке дня куча разных вопросов…
Моретта тихо-тихо, как мышка, пристраивается в уголке, и оттуда, делая вид, что полностью поглощена французским романом, исподтишка наблюдает за мной: не обманываю ли я ее, и не притворяюсь ли погруженным в государственные дела, дабы избежать дел любовных. После парочки памятных дней, проведенных ею в моем кабинете с утра до вечера, она все же пришла к мысли о том, что у наследника престола российского есть и другие дела, кроме бесконечного выражения преданного обожания к своей супруге. Но маленький червячок сомнений все же остался в ее душе: вдруг да ее обожаемый Ники просто манкирует своими непосредственными обязанностями любящего супруга? Поначалу меня это раздражало, но по некотором размышлении я пришел к выводу, что это только к лучшему. Выяснилось, что в присутствии Моретты у меня повысилась производительность труда. И неудивительно: я ведь все время помню, что стоит мне только на секунду отвлечься и расслабиться, как ненаглядная тут же оказывается у меня на коленях, с милой непосредственностью отодвигая локотком разложенные на столе бумаги и нежно воркуя на ухо всяческие глупости, совершенно не способствующие спокойным размышлениям о делах. Так что отвлекаться и расслабляться нет никакой возможности, а потому: да здравствует любовь, повышающая КПД человека!
В хорошем темпе я прогоняю поданные мне на ознакомление данные по таможенным тарифам. А впереди еще донесения по Среднеазиатским областям и Туркестанскому генерал-губернаторству, предложения Генерального штаба и Военного министерства, доклад комиссии по Прибалтийским губерниям и прочая, прочая, прочая…
- Милый, - осторожный шепот Моретты вырывает меня из дебрей проекта нового полевого устава армии. - Милый, обедать подано. - И добавляет, чуть надув губки: - Я такая голодная. Как говорят твои kazak’и, быка съесть готова!
Я выныриваю из бумажных завалов и перевожу взгляд на часы. Однако! Это уже пять пополудни пробило. Надо полагать, моя ненаглядная уже дважды велела разогревать еду. Бедненькая!..
…Вот так мы и движемся от студеного Балтийского моря к теплому Черному. Путь занимает трое суток, половину из которых мы уже, к счастью, проехали. И все прошедшее время меня беспокоит какой-то червячок смутной, безотчетной тревоги. Не могу никак понять, в чем дело, но на душе у меня как-то неспокойно. Возможно, кто-то назовет меня параноиком, но вот бывает такое состояние у солдата на фронте: вроде бы все хорошо, спокойно, никаких неожиданностей не предвидится, и сидишь-то ты в тылу, греешь задницу на тыловом солнышке, набиваешь брюхо горячей шамовкой, и такая благодать кругом, словно и войны-то никакой нету, ан вот поди ж ты! Все время хочется оружие поудобнее перехватить и за ближайший бугорок забиться. Не знаю, как у вас, а у меня такое бывало. И, нужно заметить, этот внутренний сигнал тревоги меня ни разу не подвел. Хотя если бы и подвел, то, как говорится: "Лучше перебдеть, чем недобдеть!"
Но пока все вроде идет как надо. Вот он я, вот Моретта, вот верные Шелихов с Махаевым (последний, правда, подремывает - он сегодня ночью был старшим караула), вот Ксюха прикорнула рядом с Мореттой, вот Гревс… Странно, а чего это я "дяди Володи" давненько не видал? Уже, пожалуй… Слушай-ка, брат-цесаревич, а в самом деле: где это великого князя Владимира свет-Александровича носит? Сам ведь напросился в поездку, и что? Вернее: и где? Где?..
Тут в ход моих мыслей влезает очередная рифма на слово "где", и на какой-то момент рассуждения теряют свою направленность и стройность. А когда снова их обретают, поезд начинает потихоньку замедляться и, наконец, останавливается у какого-то… какой-то… в общем, у станции. О том, чтобы разместить где-нибудь название этого шедевра железнодорожного строительства, неведомый архитектор не позаботился.
Я встаю, с хрустом потягиваюсь, разминая затекшие суставы, и направляюсь на свет божий. Хоть покурить на свежем воздухе. Моретта, как и полагается примерной германской жене, следует за мной, Ксения, как и полагается примерному ребенку из правящей фамилии, следует за своей старшей подругой, а вокруг меня, как и полагается примерным телохранителям, неважно какого происхождения и национальности, уверенно располагаются атаманцы. Я подзываю одного из них и отправляю выяснить: как называется это чудо инженерного гения, с вокзалом, возведенным, если меня не подводят глаза, из саманного кирпича и покрытым соломой, с удивительной конструкции будкой стрелочника - плетеной, обмазанной глиной (надо полагать - впополам с навозом) и побеленной, на манер малоросской хаты. И с великолепной водонапорной башней: ни много ни мало - из листового железа, сваренной, судя по швам, электросваркой. Наверняка - Димкина работа! А все-таки: как это называется, ну, то, где мы сейчас находимся?
- Ефим!
Здоровенный атаманец вытягивается во фрунт.
- Вот что, братец, иди-ка, разузнай: как эту станцию зовут?
Пока урядник Щукин проводит свои изыскания, я вкусно затягиваюсь папиросой и собираюсь уже порасспрошать остальных своих сподвижников: не видал ли кто в последнее время "дядю Вову" и не случилось ли с ним чего? Но не успеваю я толком задать и пары вопросов, как Ефим возвращается. На его бородатой физиономии удивительным образом смешались изумление, смущение и некая… игривость такая.
- Ну, и как?
- Дык, батюшка… етова… узнал, ага… она, значит… - Он окончательно сбивается и замолкает.
- Да не тяни ты, братец!
Атаманец собирается с духом и внезапно выпаливает:
- Не могу знать, государь!
Секунду я пытаюсь сообразить: кто из нас двоих сошел с ума, прихожу к выводу, что не я, и изумленно смотрю на пытающегося покраснеть и побледнеть одновременно Щукина.
- Ефим, братишка, а ты как - здоров?
Казак вылупляется на меня, а потом, неожиданно приняв некое решение, подается вперед:
- Государь, дозвольте на ухо сообщить…
Новое дело! Что еще?..
Заинтересованный, я киваю. Щукин нагибается ко мне. Его шепот напоминает звук далекой грозы. Услышав его слова, я секунду размышляю, а потом сгибаюсь в приступе неудержимого хохота. Простая душа Ефим решил, что название "Веселый подол" может носить лишь игривый, фривольный характер. Разумеется, о малоросском значении этого слова и об историческом районе Киева под названием Подол он и слыхом не слыхивал. Зато хорошо представляет себе значение фразы "оборвать подолы до пупа"! Даже слишком! Вот и озаботился блюститель нравственности, дабы, не дай бог, "срамное словцо" не достигло нежных ушей Ксении и Моретты…