Это рассказал бывшему капралу, а теперь заключенному с шестизначным номером на груди и спине красной тюремной робы, его товарищ по "купе" - двухместной камере в арестантском вагоне, отгороженной от двух с лишним десятков таких же тонкими перегородками, а от коридора, по которому прохаживался надзиратель, - решетчатыми дверями. Пожилой одутловатый очкарик, разместившийся на нижней полке, в прошлом - армейский интендант, потом - какой-то чин в департаменте Общественного Блага, был, по его словам, осужден за сущую безделицу: пустил налево пару вагонов с продовольствием, предназначавшимся для южных засушливых провинций Республики, мучимых страшной засухой второй год подряд. На его беду, времена наставали суровые, в высоких кабинетах все больше кресел лишалось своих владельцев, хорошо нагревших сиденья задницами еще при Отцах, а их места занимали юноши и девушки с горящими глазами, не признававшие полутонов. Хищения у государства в таких размерах приравнивались к государственной измене, и очкарику не хватило всего чуть-чуть, чтобы вместо бессрочных каторжных работ получить "пеньковый галстук" на шею.
Точно так же, как государственный обвинитель чуть-чуть не смог дотянуть Роя до участия в вооруженном мятеже, до его организации. Был бы бывший капрал Гаал хотя бы прапорщиком - петля затянулась бы на его шее, как у всех офицеров, начиная с капитана Фогуту. Но капрал, как ни крути, был слишком мелкой сошкой и организовать мятеж, по логике государственных мужей, никак не мог. Что не помешало им, впрочем, вынести отдельное определение в адрес фельдфебеля Набигобу, которому была оказана неслыханная честь - его приравняли к офицерам.
"Наверное, их всех уже казнили, - думал Рой, глядя в потолок, на котором, как кадры старинной киноленты, мелькали отсветы уносящихся назад придорожных фонарей: стекло за толстой оконной решеткой было неимоверно грязным и напоминало мутный негатив. - Месяц уже прошел после оглашения приговора…"
Капитана он в последний раз видел на суде, в клетке для обвиняемых, бледного, с костылем, перевязанного несвежими бинтами… Фельдфебель не отходил от своего командира и на скамье подсудимых, нянчился с ним, как с малым ребенком, помогал ходить, подниматься, когда судья выкликал его имя, хлопотал вокруг до прихода тюремного врача, когда тот терял сознание… Странное дело: Рою тогда, после расстрела странного горца, казалось, что он возненавидит командира навсегда, но служба есть служба. Товарищи, отправившиеся "расстреливать" опозорившихся проверяющих, рассказывали об этой комедии с таким юмором, в таких красках, что он постепенно уверил себя: у капитана Фогуту поначалу и в мыслях не было убивать великана взаправду. Попугать, выведать важные сведения - да, но не убивать. Тот сам виноват - разозлил офицера, попытался отобрать пистолет… Может, и убил бы их обоих, удайся ему задуманное.
Рой знал, что это не так, но так было проще… Он и на суде, когда речь зашла об этом "эпизоде", рассказал все в этом ключе. Вряд ли его попытки выгородить командира сильно помогли ему, но взгляд из-под бинтов вроде бы стал мягче…
Как гладко начинался поход - гарнизоны встречных городов и городков охотно переходили на сторону восставших, весть о мятеже горных егерей разносилась вокруг быстрее любых гонцов и, кажется, радиосообщений. В Вегату - первом староимперском городе на равнине - к Армии Возмездия присоединились двенадцатый бронетанковый полк и сороковая мотопехотная дивизия. Конечно, от столь грозных некогда частей сейчас, в эпоху демилитаризации Республики, мало что оставалось - они давно были кадрированы и урезаны во всем, в чем только можно. Однако несколько сотен офицеров и солдат, прошедших войну и озлобленных донельзя "благодарностью" родины, намного усилили растущую на глазах армию.
Будущее виделось в радужном свете. Казалось, что стальной вал прокатится, не встречая сопротивления, до самой Столицы, и армия войдет в нее без боя, под грохот оркестров и ликование горожан. Но все кончилось в один момент…
Власть нанесла ответный удар, когда до цели оставалось не более двух суток перехода по шоссе.
Длинная колонна, состоящая из крытых грузовиков с солдатами, танков и бронетранспортеров, бензовозов и штабных вездеходов, прикрываемая с воздуха барражирующими над ней вертолетами, втянулась в долину Пабуду - древнюю житницу Империи, славящуюся некогда своими фруктовыми садами. Фруктов и сейчас было достаточно: местные жители ведрами таскали их к ползущим вдоль многочисленных деревень и городков машинам, чтобы не продавать - дарить солдатам. В них видели спасителей, способных вернуть если не имперские времена, о которых вспоминали сейчас со светлой ностальгией - тогда, казалось, земля сочилась молоком и медом, а все блага земные просто сыпались с неба, - то порядок и уверенность в завтрашнем дне. Как "при Отцах", годы правления которых тоже начали понемногу подергиваться розовым флером. Плотность населения здесь была велика - долина каким-то образом уцелела во время той страшной войны, вода и почва тут были относительно чисты, поэтому наряду с исконными обитателями тут проживало много пришлого люда. А это диктовало и повышенную "заботу" со стороны Неизвестных Отцов - вышки ПБЗ стояли тут особенно густо…
Штабные стратеги советовали "генералу Фогуту" - он по-прежнему не снимал своей капитанской формы, хотя в подчинении у него были и бригадиры, и полковники, и даже один генерал, правда, отставной - обойти это сулящее неприятности место стороной. Об истинном назначении башен теперь, стараниями "свободных" прессы и телевидения, не знал только глухой и слепой, а тут - рядом со столицей - можно было ожидать любых сюрпризов. Но разведка докладывала о "наличии отсутствия" сколько-либо значительных сил противника, прикрытие с воздуха действовало успешно, и командующий не пожелал тратить лишние сутки на обход долины. Тем более, что число башен по мере приближения к Столице возрастало повсеместно, хотя и неравномерно. Он считал, что лучше проскочить долину по отличному шоссе, чем распылять силы, двигаясь по нескольким дорогам в обход.
И эта самоуверенность обернулась катастрофой.
Удар депрессии был ощутим почти физически: словно гигантскими клещами из организма каждого из тысяч солдат, офицеров, мирных жителей разом выдернули некий стержень, поддерживающий все. Рой увидел, как сидящий напротив него солдатик сжал голову ладонями, будто собираясь ее раздавить, и принялся раскачиваться из стороны в сторону; кто-то плакал навзрыд, кто-то бормотал нечто неразборчивое… Капрал ощутил тоску гораздо большую, чем тогда, после смерти мамы и исчезновения Доны. Так, наверное, должен чувствовать себя малыш, потерявшийся в магазине, где полно чужих людей, но нет единственного, близкого тебе человека..
В задний борт их грузовика с размаху врезался другой, и через проем в раздернутом пологе Рой видел, как упал на руль водитель - здоровый мужик лет под сорок - и как затряслись от рыданий его плечи. Сидящий рядом с ним офицер - знаков различия было не разглядеть сквозь пыльное стекло - вынул из кобуры пистолет и разрядил его себе в висок, забрызгав кабину кровью.
Чувствуя на щеках слезы - было жалко всех на свете, и офицера-самоубийцу, и товарищей, и себя самого, - Рой вывалился из кузова, больно ударившись при этом о землю, и побрел вдоль колонны. Местные, побросав ведра и корзины, предавались всеобщему унынию, и рассыпанные фрукты хрустели под ногами. Несколько машин пытались вырулить из образовавшейся пробки, давя своих товарищей, не обращающих на опасность внимания. То тут, то там гремели выстрелы - кто-то, не в силах противостоять депрессии, сводил счеты с жизнью. Навстречу понурому Рою брели плачущие люди…
Один из вертолетов прикрытия вдруг завалился набок и косо, рубя бешено вращающимся винтом тенты грузовиков и людские тела, вошел в самую гущу скучившихся автомобилей. Рванул барабанные перепонки взрыв, столб пламени поднялся вверх фантастическим черно-оранжевым грибом…
Разгром был полным. Но этим дело не ограничилось.
Над колонной, казалось из ниоткуда, возникли странные, никогда не виденные Роем ранее летательные аппараты - бесшумные, стремительные. По тентам грузовиков, по броне танков, по людям густой волной стегнул град чего-то, что солдат сперва принял за пули. Увесистая "виноградина" ударила его в плечо, заставив руку повиснуть безвольной плетью. Он прянул в сторону, закатился под грузовик и с ужасом глядел из-под колес, как кругом, словно поленья, валятся человеческие тела. А "град" все продолжал барабанить, вздымая фонтанчики пыли, врезаясь в неподвижно лежащих людей, отскакивая от твердых предметов.
Вспомнив о своей ране, Рой вытащил из кармана аптечку и изумился: хотя весь рукав от плеча до кисти промок насквозь, это была не кровь: жидкость без цвета и запаха напоминала обычную воду, но стоило прикоснуться к мокрой ткани, как подушечки пальцев потеряли чувствительность, словно на трескучем морозе.
Он понял, что столичные "гуманисты" вкупе с излучением применили какое-то "нелетальное" оружие, о котором приходилось слышать раньше. Солдаты противника выводились из строя, но оставались живыми, и это обстоятельство, как светоч истинного гуманизма, превозносилось до небес. Ну, а то, что неуправляемые машины сами по себе могут калечить и убивать своих безвольных хозяев, не принималось во внимание. Лес рубят - щепки летят: войны без жертв не бывает…
А потом он увидел и самих "гуманистов".
Кажущиеся нечеловеческими из-за туго обтягивающих тело белоснежных комбинезонов и огромных круглых голов-шлемов с зеркальным забралом безликие фигуры бродили между машинами, постреливая из больших "пистолетов" в еще шевелящихся людей - зачищали огрехи воздушного удара. На глазах Роя один из наполовину парализованных солдат приподнялся и разрядил автомат в ближайшего к нему карателя. Пули, выпущенные почти в упор, легко сбили того - кажется, женщину, судя по фигуре, - но он тут же поднялся на ноги и стрелял своими "нелеталками" в нападавшего до тех пор, пока солдат не перестал двигаться. Значит, "гуманисты", облаченные в какие-то пуленепробиваемые костюмы, были неуязвимы, и это следовало запомнить.
Пришельцы из другого мира, "успокаивающие" взбунтовавшихся аборигенов.
Тогда у Роя еще не возникало таких ассоциаций: он старался втиснуться в землю как можно глубже, притвориться мертвым, парализованным, камнем, наконец, лишь бы только стрелки не обратили на него внимания.
И ему это удалось…
* * *
- Выходи! Выходи!
Роя разбудил грохот решеток и крики надзирателей. Вагонные колеса прекратили свою нескончаемую песню, и это означало одно: тюремный поезд прибыл на место.
Его посадили в поезд ночью, к тому же очень быстро - выдернули из фургона без окон и без лишних проволочек сунули в двухместную клетку, где уже томился его сосед-комбинатор, - поэтому тюрьму на колесах он при свете дня увидел снаружи впервые за несколько дней, проведенных в пути. Три десятка вагонов, первые четыре - привилегированные, с двухместными клетками, а остальные - обычные теплушки вроде той, в которой он когда-то ехал на фронт. Стало быть, ему, участнику вооруженного мятежа и государственному изменнику, была оказана своеобразная честь.
Но на этом почести кончились: осужденных быстро пересчитали, "пассажиров" передних вагонов вперемешку с "теплушечниками" споро загрузили в автофургоны с жестяными кузовами, набив, как сельдей в бочку, и повезли в неизвестность.
- Ты че, паря, - ткнул Роя кулаком в бок угнездившийся рядом типчик утрированно криминального вида: испитая физиономия с перебитым носом, металлическая "фикса" во рту, руки, сплошь испещренные татуировками. - Особый какой-то? Нас, понимаешь, в "общаке" везли, а тебя - в спальном вагоне, как барина какого. Колись, чего натворил.
Бывший капрал не успел ответить.
- Так это ж изменник родины, - прохрипел заросший до самых глаз неопрятной бородой мужик, занявший самое удобное место в кузове, - у неплотно прилегающей дверцы, через щель которой в духоту переполненного "автозака" пробивалась тоненькая струйка воздуха. - Ты на прикид его глянь, Клещ!
Из двух десятков человек в красную робу был облачен только Гаал, остальные - кто во что горазд. Хорошо хоть, кандалы, соединяющие тонкими, но прочными цепочками руки и ноги, перед погрузкой в фургон сняли - видимо, это имущество принадлежало передвижной тюрьме, и теперь права на его ношение осужденный не имел.
- А-а-а! Вражина! - нехорошо осклабился названный Клещом. - Родину не любишь? Республику нашу не уважаешь?
- Пошел ты, - огрызнулся Рой.
- Ответ неправильный. - В руке уголовника блеснула узкая полоска металла - Я сейчас тебе, вражина, лишнюю дырку сделаю и скажу, что так и было.
Происходи это не в тесноте и скученности ящика на колесах, Рой ничуть бы не испугался: этого сморчка он мог пополам перешибить. Но тут… Сидящие рядом будто невзначай сдавили Гаала с боков, лишая тем самым маневра, а заточка уже маячила в непосредственной близости от горла.
"А ведь порежет! - мелькнула паническая мысль. - Одно движение - и я буду биться тут среди равнодушных людей, обрадованных бесплатным развлечением, истекая кровью…"
- Заткнись, Клещ, - лениво донеслось из самого темного угла "автозака". - И железку свою спрячь, баламут.
- А чего он, Кривой, лается! - плаксиво откликнулся Клещ - в его руке уже не было никакого ножа. - Всякий, понимаешь, рад сироту обидеть! Я ведь спросил только, а он - лаяться!
Окружающие захихикали: какое-никакое, а развлечение продолжалось.
- Заткнись, говорю, - повторила темнота. - В дороге не нарезвился? Приедем на место, заселимся в "нумера", разберемся, кто есть кто. А пока - никшни.
От равнодушного тона невидимого человека, без сомнения имевшего здесь непререкаемый авторитет, Рою стало не по себе. Он, выросший среди людей, мудро не зарекающихся ни от сумы, ни от тюрьмы, с детства слышал рассказы о неволе. И о каторжниках времен Империи, и о воспитуемых "отцовской" эпохи… И знал, что во всех тюрьмах, независимо от существующего строя, самая неблаговидная роль отводится противникам государства - политическим, злоумышлявшим против государя императора, выродкам, не желающим жить при мудром правлении Неизвестных Отцов… Что любая власть прощала самому "невинному" с ее точки зрения элементу - криминальному - любые вольности по отношению к духовным своим врагам. Мол, в чем вина вора, убийцы, мародера, насильника, даже растлителя? Преступление он совершил для удовлетворения своих потребностей - чувства голода, жадности, похоти, наконец, - в душе оставаясь патриотом. А злоумышлявший против власти опасен уже своим неприятием его, государства. А значит - недостоин снисхождения, и все, что творится в его отношении "заблудшими патриотами", - приветствуется, ибо, таким образом, он, мерзавец, искупает свою вину…
Рой, поднявший оружие против "истинно народной власти" - Республики, - встал в один ряд с отщепенцами. И он в первый раз пожалел, что не погиб тогда в Пабудской долине, как многие его товарищи, или не был приговорен к позорной смерти вместе с другими. Потому что позорная смерть лучше позорной жизни, которая его ждала впереди…
* * *
Ему не довелось тогда быть "добитым" карателями - уже в тюрьме он слышал рассказы о муках полностью парализованных "несмертельным" оружием неуязвимого врага. Многие, нашпигованные обездвиживающим зельем сверх нормы, так и не пришли в себя, а кто-то остался калекой на всю жизнь. Лес рубят… Сам Рой, получивший лишь небольшую дозу "успокаивающего", вдосталь намучился с недействующей словно протез рукой, пока кружным путем добирался до Столицы. Теперь он на собственной шкуре ощутил, что приходилось чувствовать каждый день ротмистру Лоосу и другим инвалидам.
Еще хуже стало, когда "наркоз" начал отходить и оживающая конечность превратилась в сосредоточие вселенской боли. Оказывается, чтобы последствия проклятого снадобья не были такими жуткими, "гуманисты" вкалывали плененным мятежникам специальный антидот. Не всем, конечно, но что тут поделаешь, если руки до всех не доходят? Врач тоже оказывает помощь не всем, а лишь тем, кому способен помочь в данный момент. Так что в очередь, в очередь… Многие так и не дождались своей очереди.
Но все это Рой узнал уже потом, в общей камере внутренней тюрьмы бывшего Департамента Общественного Здоровья, а тогда гонимому всеми беглецу приходилось лишь скрипеть зубами от жуткой боли.
Отца он уже не застал, и куда тот делся, никто ничего внятного сказать не мог. Соседи, знавшие Роя с детских лет, только пожимали плечами: сами, мол, ума не приложим - пил после похорон госпожи Гаал безбожно, почти все имущество распродал за пойло свое… А куда потом пропал… Нет, мертвым его никто не видел. В бывшей квартире Гаалов жило шумное многодетное семейство беженцев с засушливого юга, и странного гостя - Рой благоразумно сменил свой горно-егерский мундир на какие-то обноски, добытые у сердобольных селян по дороге в город, - встретило, как говорится, в штыки. Больше в родном доме, ставшем чужим, беглецу делать было нечего…
Друзей отыскать не удалось. Аллу исчез без следа, и не было у него, приютского, родственников, у которых можно было выяснить его нынешнее местоположение. Малыш Дак, как и следовало ожидать, "связался со шпаной" и тоже пропадал неизвестно где неделями - об этом Рою поведала госпожа Таан, мать приятеля, в перерывах между охами и ахами по поводу плачевно выглядевшего друга ее ненаглядного "сыночки". Ну, а Зариса он даже не пытался искать: потерявший управление вертолет упал прямо на грузовик, где оказался в тот момент капрал Текуду, - капитан распределил всех своих подчиненных командирами вновь образованных взводов и отделений. Что стало с его собственными кратковременными подчиненными, Рой тоже не представлял… Возможность завалиться к одной из многочисленных своих бывших подружек - симпатичный парень нравился многим, да и выбора особого не было у девушек, ровесники которых были изрядно прорежены войной, - он и в мыслях не держал. Почти со всеми он расставался без сожаления, а с последней - перед вербовкой в егеря, - наоборот, с большим скандалом. Хорош же он будет, появившись на пороге у нашедших, может быть, уже свое счастье женщин, оборванный, грязный, с парализованной рукой… Оставался только ротмистр Лоос, но разве мог себе позволить Рой подставить человека, которого и так уже, наверное, терзают за связь с одним из участников мятежа?
Помощь пришла оттуда, откуда он ее никак не ожидал.
С невыносимой болью помог справиться, как ни странно, презираемый им Фэт Булут, оставшийся не у дел, - как он сам утверждал, временно. Бывший оператор подпольного излучателя наткнулся на балансирующего между миром грез и явью одноклассника в своем подъезде, куда тот забрел совершенно случайно. Не в силах терпеть боль, Рой выменял за автомат - последнюю оставшуюся у него ценность - несколько доз наркотика и шприц у уличного барыги. Все равно оружие ему, однорукому, было ни к чему теперь. Но сделать себе укол самостоятельно он толком не смог, да и с "дурью" его, как выяснилось, бессовестно надули…