Часть II
НОЧНОЙ ДЕМОН
В столицу аймара пришел праздник.
Еще ночью, по слухам, дом богов пролетел высоко над всей землей и просыпал на изнанку неба волшебный порошок, отчего тучи растворились в холодном небе. На нем проступили мерцающие светлячки звезд.
Но Кетук их не видел – он встал утром, как обычно, вместе с восходом осеннего Солнца. Никто из домашних даже не собирался в этот день приступать к общественным работам на очистке каналов, и лишь Кетуку пришлось спешно облачаться в отстиранную накануне праздничную одежду. Он надел короткие штаны до колен, шерстяные носки и рубаху без рукавов, а поверх этого слишком легкого для июня наряда – шерстяной плащ с маленькой золотой пластиной. Он уже не считался новобранцем, поскольку успел поучаствовать в настоящем военном походе за перевал.
– Кетук, посмотри, ничего нигде не торчит? – Одна из старших сестер повертелась перед ним в новом платье, густо украшенном маленькими, вышитыми красной ниткой цветами. На подоле они особенно выделялись – нить для узора там была применена более толстая. В талии девушка стянула платье пояском, усеянным маленькими округлыми раковинами.
– Спереди, – встрял ее младший брат и прижал ладонь ко рту, пряча ухмылку. Над верхней губой у него пушились усики, но выщипать их ему пока не давали.
– Где? – встрепенулась девушка.
– Слушай его больше, – проворчала мать.
– Вот же!
– Кирпичом бы так и дала, обманщик!
– Тихо, дети, – счел нужным выступить отец. – Негоже ссориться в такой день.
Всё это было ранним утром. С того времени Кетук успел явиться в казарму, получить новенькую пращу с тремя гладкими камнями и золотой клинок. Его определили в охранение, на почетное место всего в двадцати шагах от пирамиды Солнца.
Десятник выстроил их слишком рано, задолго до начала шествия и ритуального жертвоприношения с участием самого главного бога, светлокожего и рыжеволосого Энки.
Ни Синчи, ни пращник в войске уже не состояли. Их направили на работу в общине. Лекарь не смог откачать яд из раны Унако, к тому же в ней завелась личинка и выела ступню воина, вот и пришлось отрубить ее. Кетук недавно встречался с ним на городской площади, во время обычного вечернего обхода лавок – бывший пращник теперь занимался тем, что смешивал глину для посуды.
Воспоминания о походе в лес много дней преследовали Кетука, особенно одно. На недолгой стоянке возле озера, когда они ожидали возвращения из похода второй части армии, ему пришлось поучаствовать в лечении соратника. Тот объелся несвежего мяса, не дождавшись, когда оно толком проварится. Вдобавок он запил его речной водой. Жрец приказал привязать больного за руки и ноги к четырем деревьям, а потом вооружился серебряным крюком на палке, затолкал ее парню в рот и ловко выковырнул из желудка куски вонючего мяса. Солдат потом рыдал от боли и благодарности...
У самого Кетука тоже не обошлось без проблем. Утром, уже в горах, он обнаружил на ногах гноящиеся болячки и наросты. Только натирание едким соком травы, показанной ему десятником, и ночной холод в последующие дни свели на нет эти язвы.
Помнил он и вкус черной маримоно, обжаренной на костре. И огромного кондора, что однажды ранним утром пролетел в недостижимой выси над лагерем, словно не замечая людей. И еще удалось Кетуку набрать красноватых листьев, разъедающих камень, как подарок отцу. Он своими глазами видел целые полчища мелких птиц, что проделали в скалах норы – сначала натирая их листьями, затем долбя слабыми клювами.
Не забыл он также, как по просьбе Унако помогал тому выделать голову дикаря, выменянную им на ночь с "его" девицей. Кетук пробил во лбу черепа дырку, через которую палкой выковырял мозг, а Унако выбил глаза, отрезал язык и набил трофей сухими пальмовыми листьями. Потом ему пришлось зашивать иглой кактуса и ниткой из плаща ноздри и рот.
Кетук был рад, что побывал в военном походе, остался жив и почти не пострадал. Теперь к нему в армии было совсем другое отношение. Пусть Кетук и не принес из похода вражеских голов, как сделали многие другие, – зато он захватил в плен двух молодых и сильных лесных людей, способных принести пользу аймapa.
Например, сегодня. Десятник утром вполголоса сказал ему, что главными жертвами нынешнего праздника выбраны именно его бывшие пленники.
Рассеянно глядя на приготовления к торжеству, Кетук не особенно связно вспоминал, как встретился после разлуки с Арикой и как подумал в тот момент о девчонке-дикарке, что прибилась к пращнику Унако. "Моя Арика лучше", – засела в тот момент в голове мысль, а перед глазами воина всё крутилась смуглая, почти черная лесная дева. Она вытворяла на расстеленном плаще такие чудеса, что Кетук забыл обо всём на свете.
– Ну что, когда в десятники выбьешься? – хлоппул его по плечу отец Арики, после чего уважительно приобнял. – Ты храбро бился, сынок, мне друзья рассказывали.
После чего старик вдруг вышел из комнатушки оставив дочь наедине с будущим родственником, отцом своих внуков. У Кетука пересохло в горле, и он вновь покраснел, припомнив свое тогдашнее смущение. Арика же внезапно шагнула к нему и прижалась к жениху головой, старательно избегая касаться его чем-то еще.
– Скорее бы этот год прошел, – сказала она.
– С богами это будет просто, – кивнул Кетук. – Не заметим, как промелькнет в трудах и праздниках.
– Я слышала, что они поделятся с нами своим волшебным оружием и небесной едой. – Арика подняла на него глаза и несмело обхватила тонкими руками за пояс. – И тогда нам не придется сеять кукурузу и держать такое войско. Все будут делать что хотят, хоть плясать день напролет.
– Хорошо бы. Только я не думаю, чтобы боги желали нам праздности.
Сейчас, когда праздник уже накатывал на Храм, зародившись на многочисленных улочках города, Кетук забыл о своих сомнениях. Давно он не видел такого яркого шествия. Его главный "поток" возник у стен дворца, где празднично обряженные жрецы, почти невидимые за пышными золочеными одеждами, образовали правильный треугольник с мастером церемоний во главе. Танцуя, они медленно приближались по широкой улице к подножию пирамиды.
Дорога перед ними была свободна. Никто не имеет права ступить на нее, пока не будут изгнаны многочисленные темные сущности, падкие до музыки. Слаженно играли флейтисты, не забывая совершать ритмичные движения бедрами и взмахи руками. Оглушительно стучали барабаны, раскатывая дробные звуки по лестницам словно речные окатыши. Истово завывала огромная золотая труба, вгоняя аймара в священную дрожь. На грани слуха, но оттого не менее пронзительно вплеталась в общий ритм чапареке, которой не мешал даже переливчатый звон десятка бубнов.
Сразу за группой жрецов-музыкантов двигались, приплясывая в ритуальном сражении и размахивая тупыми палками, "ягуар" и "орел". Лунная "кошка" в злобно-оскаленной маске, перечеркнутая полосами сажи, хищно кружилась вокруг солнечной "птицы" с выступающим на локоть "клювом", нанося ей мнимые удары палкой и получая их в ответ. Вокруг обеих фигур, в которых с трудом можно было опознать людей, летали в такт их резким движениям черный и белый шлейфы из легкой ткани.
И уже позади этих танцоров видны были многочисленные чиновники, жрецы, почетные жители других поселений аймара, родственники бога Солнца, главы семейных кланов, мастера... Многие танцевали, хлопая вместе с ударами барабанов, – Кетук различил сразу нисколько танцев, от самакека до качуча, изображающего птичьи ухаживания.
Мастера любовно несли свои лучшие изделия, чтобы сложить их к ногам живых богов.
В другую сторону воин смотреть не хотел, но взгляд сам собой притягивался к деревянному помосту, сооруженному в двух десятках локтей от нижнего края пирамиды, как раз на уровне крыш окрестных домов. В окружении старших военачальников там стояли сапана Таури, верховный жрец Аталай, белокожий гигант Алекос, сын Творца Энки и два особо приближенных к нему младших божества.
Энки даже издалека смотрелся величественно, как и подобает богу. Это был старец с седой бородой, одетый в длинный, невероятно белый балахон, на котором были вышиты рогатые змеи и две ласкающиеся пумы. Выбеленные веками волосы Энки скрепляла золотая тонзура. Один из его помощников, одетый в простое красное пончо и холщовые штаны, опирался о короткий Посох смерти, второй держал на согнутых руках открытую Книгу жизни. Глядел он преимущественно в нее, лишь изредка косясь по сторонам.
И боги, и их посланец Алекос были куда выше ростом, чем любой из аймара, – на локоть, не меньше.
И еще на помосте находились двое бывших дикарей, нынешних аймара. Они стояли на коленях на самом краю настила, со связанными руками и ногами, и воины держали их за волосы, не давая опустить головы. Жертвы должны были видеть свою смерть в лице мастера церемоний.
В какой-то момент Кетуку показалось, будто юноша узнал его и улыбнулся, и от этой улыбки воина словно окатило дыханием горного ледника. Но эти люди леса в самом деле выглядели счастливыми! Они как будто прощали всех собравшихся сегодня на праздник и радовались вместе с ними.
В громе торжественной, волнующей музыки приближался треугольник жрецов, и вот он уже вступил на площадь в основании Храма. Движения священного танца ускорились, по ушам Кетука ударил усиленный стенами зданий грохот барабанов и визг бамбуковых флейт.
Наткнувшись на подножие пирамиды, музыканты вытянулись цепочкой вдоль него. Мастер церемоний с воздетым к небу длинным золотым кинжалом стал подниматься к помосту. Подтянулись и "орел" с "ягуаром", явно уставшие от долгой ритуальной схватки – движения их были довольно вялыми. С видимым облегчением эти персонажи разошлись в разные стороны, чтобы освободить место для мастеров с их лучшими поделками и старых воинов, которые несли на длинных палках крупные и хорошо сохранившиеся головы убитых когда-то врагов.
Чего только не принесли в дар Энки и его молодым богам! Великолепную одежду, кувшины самых причудливых форм, кубки, курительницы... Были тут и вазы, и флейты в форме морских раковин, и статуэтки мужчин и женщин с грудями на голове, и кувшины-свистуны, и расписанные всеми мыслимыми животными чаши. Были на них угловатые узоры черным по желтому, что так любят просоленные морскими ветрами рыбаки с берегов западного океана. Но и плавные синие линии, воплощение мечты обитателей знойных южных пустынь о море, попадались нередко.
Утвари же, разных веников, игл, рукавиц, родильных кирпичей, крашеных шерстяных клубков и тому подобного было не счесть. Золотых украшений также принесли немало: подвески для носа, амулеты, кольца, браслеты, бусы, ожерелья... Золотых дел мастера приберегли для праздника в честь бога Энки свои самые лучшие изделия: кубки с изящной чеканкой, щипцы для волос, гребни. И наконец, блестящая масляная лампа из редкой самородной меди, к которой мастеру удалось прикрепить отполированные камешки бирюзы. Всё принималось слугами Храма на вместительные подносы, их сменяли следующие, и поток подношений стекал слепящей волной в глубины пирамиды, чтобы пополнить сокровищницу Таури.
Когда сотня самых уважаемых аймара, многие из которых словно соревновались количеством отрубленных в битвах голов, заняла лучшие места напротив помоста, со стороны нижних кварталов на площадь попытался пробиться обычный народ. Все толкались и вопили в предвкушении редкого зрелища.
Тут уже Кетуку и его соратникам пришлось вступить в дело, ограничивая рвущихся к Храму горожан, – тумаками и под угрозой кинжала он помогал оттеснить людей от площади. Давно уже, ох как давно не приносили богам такую щедрую жертву, как сегодня.
– Не зевай, – строго указал ему десятник, когда прошел вдоль шеренги своих воинов. – Самое главное будет, когда жрец вырвет им сердца. Каждый захочет, чтобы на него упала капля жертвенной крови.
Сапана взмахнул руками, отчего перья на его головном уборе разлетелись в стороны и вновь улеглись, словно крылья. Гул на площади стих, зато стали отчетливо слышны ритм и музыка. Рваное море одинаковых чиновничьих пончо в черную полоску замерло.
Флейтисты, барабанщики и прочие жрецы с инструментами вскочили на нижний ряд камней Храма, отдаляясь от замершей толпы. Так же поступили и "пума" с "орлом", только они возобновили танец еще выше, почти под самым помостом. Вместе с резкими, как будто дергающими жилы звуками в них пробудились новые силы, движения танцоров обрели особенную четкость и символичность.
У Кетука, так же как у всякого на площади, сдавило грудь восторгом. Он уже не видел за пеленой священного трепета ни лиц обоих молодых людей, захваченных им в лесу, ни Посоха смерти Энки, ни алых нарядов Таури и Аталая. И даже странное, спокойное лицо Алекоса не привлекло его.
– Пусти, Кетук, – прохрипел сзади чей-то знакомый голос.
Молодой воин сбросил чары рвущей душу музыки и резко обернулся. Это был Синчи. Бывший солдат сильно сдал за последний месяц и сгорбился, будто отсутствующая рука лишила его жизненной силы. Одет он был неряшливо, а пончо его в двух местах было прожжено. От друга крепко пахло чичей.
– Пусти меня туда, – взмолился он и ухватил Кетука за локоть. К счастью, другие нищие, калеки и старики не слишком напирали, упиваясь доступным им зрелищем бога Энки и сына Солнца Таури. – Он посмотрит на меня и вернет мне руку, как вернул другим их здоровье.
– Нельзя, – проговорил Кетук через силу.
– Ему только и нужно, что посмотреть мне в глаза! – Синчи еще крепче вцепился в бывшего соратника и готов был, кажется, упасть перед ним на колени.
– Он тебя не увидит...
– Забыл, как я тебя спас? – прошипел Синчи, оскалив желтые зубы. – Так, значит, ты чтишь старую дружбу?
– Энки не лечит взглядом, поверь мне. Тем более не отращивает людям то, что они себе отрезали.
– Ах, вот ты как! А ведь это ты, ты отрубил мне руку! Поделись пальчиками, – захныкал вдруг Синчи и впился грязными ногтями в запястье Кетука, заставив того дернуться от боли и отвращения.
– Что такое?
Слева возник, как всегда, бдительный десятник, и Кетук почувствовал, что рукав его уже никто не держит.
Скользнув взглядом по толпе бедняков за спинами своих воинов, командир прошел дальше. При этом он старался не потревожить жителей города, удостоенных чести присутствовать на площади, в поле зрения богов.
И тут Энки заговорил. Едва лишь его помощник поднял руку с Посохом смерти, как шум на площади мгновенно стих. Слова, произносимые богом, звучали очень похоже на привычные, знакомые каждому аймара с младенчества. Но в то же время они напоминали скрип жернова, размалывающего маисовое зерно, и скрежет точильного камня. От них перед глазами вставало жестокое лицо бога-ягуара с торчащими вверх и вниз, обмазанными кровью клыками.
– Народ аймара могуч, – сказал бог Энки. – Он избран небом для претворения в жизнь великой мечты Творца, и мне поручено водворить на земле его мудрый замысел. Я уже поделился с вашими правителями и в первую очередь с сапаной Таури, как мы будем воплощать планы великих создателей вашего мира. Этот ритуал всего лишь начало. Кто-то из вас в душе может подумать, что для человека, пусть даже такого несмышленого, как этот дикарь, – он тронул голову склоненного перед ним лесного человека, – найдется куда более полезное дело, чем отдать жизнь во славу Творца. Я понимаю этих людей... По правде говоря, когда Балам предложил мне восстановить этот древний обычай, я был против. Но он сумел убедить и меня, и сына Солнца Таури. Прошу поверить мне как вашему богу, и вам воздастся.
Он взглянул на помощников и затем – на мастера церемоний. Уакаран, успевший обнажить руки по локоть, уже в нетерпении взмахивал ритуальным кинжалом, вновь снятым с запылившейся полки. Кетук же неотрывно смотрел на двоих молодых людей. Их так и не стали укладывать на помост, чтобы каждый мог видеть, как мастер извлекает бьющиеся сердца из еще живых тел.
Пронзительная музыка, умолкшая с первым словом Энки, зазвучала вновь, и сразу же толпа на площади и прилегающих улочках разразилась криками восторга. Многие помнили прежние яркие праздники, куда более кровавые, чем те, что устраивал сапана в последние двадцать лет, то есть после того, как сам стал полноправным сыном Солнца. Кетук слышал от отца, какими пышным были церемонии жертвоприношений и как много пленников отправлялось на небо во славу богов. Но потом пришли мирные времена, соседние города и поселения, отстоящие от Тайпикала на многие дни пути, отдали себя во власть Таури и его дипломатии. Враги остались далеко в лесу, за перевалом – да и то лишь потому, что нужно же иметь хоть каких-то врагов. Хотя бы тех, кто даже не ведает о твоем существовании, пока ты не придешь и не разоришь их дома, и для кого родные горы аймара – недосягаемый и почти сказочный мир.
Настал черед мастера церемоний. Его золотой клинок с круглым, словно месяц, лезвием сверкнул широкой дугой, замкнувшей два беззащитных горла. На мгновение притихший народ аймара одновременно выдохнул и вскинул руки, желая принять на ладони хоть одну крошечную капельку еще живой крови, предназначенной богам. Восторженные крики тысяч людей заглушил предсмертный хрип жертв.
Уакаран не стал рвать их сердца из груди! И среди криков радости Кетук различил несколько удивленных возгласов – он и сам едва сдержался от такого. Неужели богам больше не нужен трепет еще живого человеческого сердца?
Дикари упали вперед, так что головы их оказались за пределами помоста. Сверху на "орла" и "ягуара" полились струйки крови, и оба жреца, подставляя под них сложенные ладони, поочередно поворачивались к толпе и выплескивали на нее красно-черную и горячую жидкость.
И тут Кетук заметил отца. Акучо как мастер, работающий над заказом Храма, попал в число допущенных к пирамиде. Старик, кажется, обезумел от счастья – на него попала капля жертвенной крови, и он благоговейно размазал ее по щеке. Теперь будет долго этим гордиться...
Чем больше дней утекало прочь, подобно быстрым водам реки у подножия городского холма, тем больше крепла уверенность Алекса в собственном безумии. Однажды он кстати припомнил культурный разговор с Лелькой, обожавшей заумные книжки. Она поведала Алексу краткое содержание толстого тома, сочиненного неким японцем. Главный герой этого опуса будто бы угодил в лакуну в глубине своего сознания и там застрял буквально навеки. То есть "жить" ему внутри своих переживаний предстояло не то что тысячи лет, а прямо-таки миллионы. Жизнь в его представлении превратилась в череду дней, конца которой не просматривалось, в то время как его реальное тело находилось, очевидно, под присмотром эскулапов.
Научное обоснование этого явления, по словам Лельки, выглядело правдоподобно. А верить ей в таких вопросах Алекс привык.
Оказывается, понимание истины можно почерпнуть не только из учебника, но даже из голимой беллетристики – такой вывод сделал Алекс. Вот только помочь это знание ему не могло, лишь посеяло на время изрядную душевную тревогу. Одно было хорошо: сознание уготовило ему роль не простого крестьянина, а почитаемого в народе "посланца" богов.