- Мы сами не знали, что у нас транспорт… Кстати, транспорт сдыхает. - "Запорожец" стучал двигателем уже километрах на двадцати. Сергей припарковал его возле школы и решительно заглушил мотор.
- Теперь своим ходом. Дмитрий Дмитриевич, вы давайте на автобус и домой, или, что еще лучше, к друзьям сходите, если есть поблизости. Чаю попьете, посидите, переждете. Вам ничего не сделают, вы старенький, к тому же человек известный. Не то что я - шелупонь милицейская.
Сергей широко улыбнулся, демонстрируя доброжелательность, но краевед желчно заметил:
- Знаете, у нас людей известных тащат на дыбу еще скорее, чем неизвестных.
Сергей спорить не стал. Играет старичок в диссидента и пусть играет. Лишь бы жив остался.
- Все. Хейти, скорее.
Быстрым шагом Сергей направился в сторону завода, не видного за домами. Хейти с мешком поспешил за ним, а через мгновение потопал и Екатеринбургский.
- Я же сказал: назад! - рявкнул Сергей. - Что вам еше надо?
- Посудите сами, - спокойно сказал краевед, - ну куда я теперь?
- Домой! Я сказал, домой!
Прохожий дядя с ужасом посмотрел на хулигана в дикой одежде, кричащего на почтенного пожилого человека, и прибавил ходу. Екатеринбургский пожал плечами и, согнувшись в три погибели, медленно пошел прочь, в обратную сторону.
- Твою мать! - отчетливо сказал за спиной Хейти.
Из переулка вырулила давешняя белая "девятка", щедро украшенная пучками травы, висящей на бампере. Сергею некогда было разглядывать, кто там сидит внутри, да и стрелять он тоже не собирался - зачем своих-то крошить почем зря, это не боевики, у них тоже семьи, дети… Поэтому он побежал, за ним побежал и Хейти, а вот краевед Екатеринбургский воспрял и быстро, насколько позволяли артритные ноги, метнулся наперерез машине.
"Девятка" сбила его как кеглю.
Старенький краевед взлетел на капот, ударился о лобовое стекло, которое вдавилось внутрь, потом скатился и отлетел на тротуар. Машина вильнула, всего на долю секунды водитель дернул руль, но на такой - скорости этого хватило. На мокром свежеположенном асфальте "девятку" занесло, крутануло и ударило о торчавший поблизости укладчик. Практически сразу взорвался бензобак.
В школе заверещал звонок, откуда-то сразу же повалили смотреть на пожар дети, а Сергей, остановившись, смотрел на тело старичка.
Екатеринбургский лежал на боку, подложив руку под голову, будто спал. Из-под нее растекалась красная жирная лужа, по луже уже побежали дождевые круги, неестественно вывернутые ноги еще слабо подергивались…
- Умер? - спросил Хейти.
- Пошли, - буркнул Сергей.
Они быстрым шагом миновали несколько проходных дворов, очередь сдающих стеклотару в фанерный синий ларек, строительную площадку… Хейти сопел за спиной, изредка что-то хмыкая себе под нос.
"Еще один. Безобидный старичок, всю жизнь просидевший в ожидании подвига, пускавший слезу над Солженицыным и Гинзбург, печатавший на разболтанной машинке призывы "Долой ГКЧП!", собиравший по листочку свои архивы, которые теперь канут на Добровольского. Он умер, так и не узнав толком, для чего умер. Да и вряд ли он хотел умереть… К машине бросился сдуру, не под танк же с гранатой, думал, наверное, что остановятся, испугаются… Ладно, его хоть жалеть некому.
"Потонем в крови, - думал Сергей, - потонем на хрен. Тарелка сучья, это ж не золото партии мифическое, не Янтарная комната, это куда хуже, куда больше. Это страшно. Взорвать ее, взорвать вместе с этими мудаками в халатах, с их нобелевками, статейками многомудрыми… Прав Хейти, бомбу туда, бомбу!"
- Вон туда!
Они спрыгнули в оплывающую глиной канаву, уходящую в моросно-туманную даль, и, чавкая ногами и оскальзываясь, побрели к заводским дымам.
Приют был как приют: недостроенное трехэтажное здание белого кирпича, подведенное под крышу и с тем брошенное. В лучших традициях демократического реализма, как говорил капитан Курочкин из ОБЭП.
Они забрались на самую верхотуру, забаррикадировав на всякий случай лаз кусками досок и решетками арматуры. Место было на семи ветрах, никто тут постоянно не обитал, но, видать, захаживали - судя по пустым консервным банкам, битой стеклопосуде, презервативам, похожим на маленьких дохлых кальмаров, и сконцентрированным в уголке кучкам отходов жизнедеятельности.
Из окна открывался вид на серо-зеленое поле, редкий далекий лесок и высоковольтную линию. По трассе километрах в трех ехали игрушечные разноцветные автомобильчики. Дождик все так же вяло накрапывал, крыша в паре мест текла, но в целом было сухо и даже по-своему уютно.
- Со жратвой мы прогадали, - сказал Сергей, сидя на полу и ежась. В одежде из секонда он мерз, особенно в шортах. Спасибо Сашку, чтоб он политурой своей захлебнулся… - Что там у нас осталось?
- Ничего, - сказал Хейти.
- Надо потом будет доползти до продуктового и купить пожрать. Я пойду, само собой… Только штаны одолжишь.
- Одолжу, - сказал Хейти.
- Ну что ты смурной такой? Чокнемся ведь. Анекдот расскажи, что ли. Знаешь анекдоты?
- Не знаю, - сказал Хейти.
- А я вот знаю. Приходит мужик к директору цирка и говорит: "Возьмите меня на работу". Тот ему: "А что вы делаете?" - "Я работаю на контрастах". - "Это как?" - "А вот представьте: полный цирк народу, вывозят на арену большую бочку дерьма и взрывают. Весь цирк в дерьме, все в дерьме, и тут я выхожу на арену - весь в белом…"
Сергей мрачно посмотрел на Хейти.
- Чего не смеешься, Кингисепп? - Над чем? И почему Кингисепп?
- А я из эстонцев только Кингисеппа и знаю. У вас там вообще великие люди какие-нибудь были? Писатели, полководцы, композиторы? Раймонд Паулс не у вас был?
- Нет. Паулс был не у нас, - печально сказал эстонец, примащиваясь на бетонном блоке. - У соседей.
- А-а… Жалко. Я думал, у вас. Песенка хорошая была: "Бабушка рядышком с дедушкой". У меня мама все плакала, когда по телевизору показывали. Детишки пели, и все такие тщедушненькие, беззубенькие… А анекдот не понравился, что ли?
- Нет.
- Ну, расскажи свой. - Я не знаю. Не люблю.
- Нехорошо не любить анекдотов, - покачал головой Сергей. - Тебе просто хороших не рассказывали, наверное. Вот слушай еще один, недавно старшина рассказал из ДПС. Папа спрашивает у Вовочки: "Чего читаешь?" - "Да так… училка книжку дала…" - "Как называется?" - "Лесбиянки". - "Да ну? Дай глянуть!" Хватает батя книжку, садится довольный в кресло, смотрит на обложку и разочарованно говорит: "Тьфу! Бианки… "Лес"…
Сергей захохотал, хлопнув себя по коленям ладонями. Эстонец исподлобья посмотрел на него.
- Глупо.
- Чего, и этот не покатил? Не, ну я тебя не понимаю. Классный анекдот! Старший сержант Косицын аж автомат уронил! Ох, и чувство юмора у тебя… Нету у тебя чувства юмора.
- Только что человек погиб. Старенький человек, добрый, наверное, - сказал сквозь зубы Хейти. - Помогал нам. А ты смеешься. Рассказываешь юмористические истории.
- Ты не понял, да? - окрысился Сергей. - Ты думаешь, вот русская свинья, жестокосердная и тупая, вокруг трупы громоздятся, а он анекдоты травит, да?! Тонкую твою натуру коробит от такого соседства, ага? А если бы я сейчас сидел и над всем этим тщательно думал, у меня бы башка по стенкам разлетелась, как у того Ломоносова!
- А что было с Ломоносовым? - недоуменно спросил Хейти. Сергей остановился с полуоткрытым ртом, сказал: "Э-э-э", помолчал и развел руками:
- Да ничего. Это я так, неудачный пример. А за старика я, жив буду, сто пятьдесят выпью и тебя заставлю. Так что ты не думай, чего не надо.
Сергей поднялся и стал мерить площадку, на которой они сидели, длинными шагами. Потом стал читать надписи, в обилии имевшиеся на стенах. Хихикнул:
- Видал? У вас небось такого не пишут. - У нас вообще не пишут,
- Не может того быть. Если стенки есть, значит, пишут. Другое дело, потом, может, специальные люди стирают, чтобы народ не видел. Но что пишут - это точно, - убежденно сказал Сергей. - Ладно, что делать будем? Я так думаю: не рвануть ли нам твою тарелку?
Хейти поднял на него свой обиженно-кроткий взгляд, и Сергей решил, что эстонец заметно исхудал. Жив будет, порадуется еще, вон вес сбросил, а ведь пухловат поначалу был, что твой Карлсон.
- Ты серьезно?
- Серьезнее некуда. А что предлагаешь? Отдать ее этим… Вневедомственным? Все равно проку с нее никакого, один вред, рано или поздно наши сами им продадут, торжественно и с салютами, в знак доброй воли. Я так думаю, это самый выгодный вариант.
- Смотря для кого, - сказал Хейти, и Сергей понял, что НИИ люпина взорвать будет не так уж просто.
ГЛАВА 32
Траурный мячик нелепого мира.
Егор Летов
- Я много думал над всем этим, - продолжил Хейти. - Взорвать, наверное, можно. Только кому от этого хорошо станет?
- Кому?.. Нам, конечно, от этого лучше не станет, но и хуже точно не будет, - ответил Слесарев. - А может, даже и попроще будет. Под шумок слиняем куда-нибудь.
- Куда? - Хейти с интересом поглядел на капитана.
- Ну… Какая разница, куда. Я, положим, найду куда. Мотану к родственникам каким-нибудь или в деревню. У нас знаешь сколько деревень заброшенных? Целый полк спрятать можно, не то что одного человека. А ты, - Сергей потер усталые глаза, - ты через границу переберешься где-нибудь. Тебе главное через российскую перебраться, а там уже свои.
- Не переберусь я через границу… - выдохнул Хейти, вспоминая человека в квартире Мельникова. - Не дадут.
Сергей поморщился, отлепился от стены, возле которой стоял, и выглянул в проем окна. Сырой ветер трепал его волосы.
- Ну, не дадут так не дадут, - подвел он итог. - Поедешь со мной. Заныкаемся в глуши, будем раков ловить. У вас в Эстонии раки водятся?
Хейти ничего не ответил. Прикрыл глаза. После бессонной ночи, диковатых приключений в стиле Тарантино, погони и стрельбы наконец наступила реакция. Захотелось спать, глаза нещадно щипало.
"Вот так бы заснуть и не просыпаться…" - мелькнуло в голове.
Затем перед глазами встала темная, жирная лужа красного цвета и Екатеринбургский, лежащий рядом. Хейти быстро открыл глаза, протер их тыльной стороной руки. Сказал:
- He получится. И раков не получится ловить, и в деревушке отсидеться. Причешут мелким гребешком всю вашу Россию - и делу конец.
Сергей засмеялся.
- Россию? Причешут? Нет, брат, тут ты загнул! Ее, родную, еще никому причесать не удавалось. Тут в городском парке партизаны прятались, а ты говоришь - причесать. Так заныкаемся, что ни одна собака нас не разыщет.
- Я же не сам по себе тут. Я же по обмену. Скандал поднимется такого масштаба… Может, этого только и ждут. Это же не прикроешь.
- Кто? Кто ждет?
- Ну, мало ли кто… Найдутся желающие. России все как с гуся вода, но вот Эстонии может и перепасть.
- Каким это таким образом? - удивился Сергей.
- А таким. Повод… Раздуют скандал, и начнется обмен плюхами. Вы против всех остальных. Начиная с дипломатических нот и заканчивая экономическими санкциями. Россия это еще как-нибудь переварит. А наша экономика на вашем транзите крепко повязана. Нам в первую очередь навалят по самые ушки.
- Ну не война же…, - презрительно дернул щекой Сергей.
"Русские все меряют войной…" - подумал Хейти, а вслух сказал:
- Тебе напомнить, с чего Первая мировая началась? Это как провокация… Впрочем, почему как?.. Провокация и есть. Да и "жуки" у меня в голове. Ни ты, ни я не знаем, на что они еще способны…
Слесарев подхватил камешек и со злостью кинул его в окно.
- Ну и что ты предлагаешь?! А то у тебя всюду клин выходит…
Хейти молча рассматривал комнату, в которой они сидели. Кто-то из особо предприимчивых посетителей этого "заведения" размашисто начирикал на стене: "Светка - шлюха!" Надпись была неумело замазана, по всей видимости, этой самой Светкой, девушкой явно нетяжелого поведения. Ниже аккуратным девичьим почерком было приписано короткое, но емкое послание какому-то Женьке. В нескольких словах были сформированы его сексуальные предпочтения и возможности.
Ни с того ни с сего вспомнилось, как году эдак в восемьдесят пятом на центральной площади Таллина некими "борцами с режимом" были заклеены плакатиками стенды, пропагандирующие то ли дружбу народов, то ли стандартный "Мир! Труд! Май!". Плакатики были крайне антисоветского толка и ни к какой дружбе между народами не призывали, а совсем даже наоборот. Надписи были на эстонском и английском языках.
Наутро, вместе с отрядом солдат, счищающих "провокацию", местное КГБ начало шерстить всех, кого так или иначе причисляли к ненадежным. К отцу Хейти тоже приходили, долго беседовали о чем-то на кухне.
- Знаешь, - вдруг сказал Хейти, - а у нас на стенах тоже пишут. Только ерунду всякую. Слесарев удивленно поднял глаза.
- А в честь Кингисеппа назвали город, - продолжил Хейти. - Хотя он в Ленинградской области находится.
Сергей внимательно смотрел на него. Ждал.
- Мне вернуться надо. Тогда, глядишь, пройдет стороной в этот раз.
- А взорвать? - Хейти снова уставился в стену.
- Тебе-то зачем это нужно? - Не хочу я… - ответил Сергей. - Не хочу я, чтобы они по головам эти свои штучки рассовали. Я как этот… - Он усмехнулся. - Луддит. Стою на пути прогресса. Ломаю машины. Ты думаешь, откуда у тебя это дерьмо? Разработка наша. Только налево ушла. Тебе же ясно Корнелюк это сказал, только ты не услышал. Я уж и не знаю, откуда это все у нас… Но не нужно, это точно,
- А МиГи у вас откуда? - спросил Хейти. Слесарев опустил голову. Поиграл желваками, а потом ответил:
- Сами придумали. И еще придумаем, надо будет. Еще лучше.
- А может быть, там лекарство от рака?.. Сергей упрямо мотнул головой:
- Да не ищут они там лекарство от рака! На хрен оно им нужно, погонам этим вневедомственным. Им Власть нужна, понимаешь? Власть! Живут они, как государство в государстве, никто о них не знает. Завалились ворохом инструкций, сверхсекретными предписаниями и ждут. Как это случилось, я не знаю. Но не знает о них никто. Режим секретности, м-мать. Ни президент, гарант, едрена корень, ни уж тем более парламентарии, трепло на трепле, толстопузые. А эти, там, ждут… В бункерах, в комфортабельных квартирах, домах, дачах, тоже вневедомственных. Ждут! Примеряя косую челку на пробор справа… Старые погремушки. И вот когда болото забурлит, поздно будет. - Сергей от волнения метался по комнате, тер рукой небритую физиономию. - И я бы еще понял при Сталине или там… Когда порядок был. Сказано - сделано! Я тебе так скажу, ты, если хочешь, вали из города. Дойдешь до границы, а там разбирайся, получится - не получится. А бомбу мне оставь. Я сам все проверну… Сам. Что молчишь?
Хейти чувствовал, как засыпает. Мотнул головой, ответил Слесареву:
- Ты не думал, что она тут уже давно? И когда порядок был, и когда был самый страшный бардак. И ничего… Живы. Более того, - Хейти что-то прикинул в голове, - войну выиграли.
- Думал, - признался Сергей. - Очень хорошо думал. Пока Екатеринбургский по воздуху летел, думал. Пока в институт этот сраный лез думал. Когда на своего друга мертвого глядел, тоже думал. Когда твою морду увидел, бессмысленную, тоже думал, много думал.
Он замолчал и продолжил после небольшой паузы:
- Конечно, они были и раньше, институт и бункер этот чертов, не первый день тут стоят. А раньше тоже где-то стояли… Может быть, у тебя в этом… Таллине. Недаром тут скинхеды ваши сшиваются. И старичка завалили тоже недаром…
- Старичка? - перебил его Хейти.
- Да… Был тут такой… С чего все и началось-то… - Слесарев вспомнил, что Хейти не знает начала этой истории. - Для меня началось. Работал он с этой тарелкой долбаной и служил где-то у вас в Таллине. Энкавэдэшник бывший… когда его шлепнули, на земле рядом с ним надпись была… Что-то там типа… Про собаку.
- Кого?
- А? - Слесарев задумался. - Да вроде как так. И еще какой-то "сурм" там был…
- Собачья смерть, - перевел Хейти. - Идиотизм.
Хейти чувствовал себя погано, словно бы он сам убил того старичка, хоть и служившего ранее в НКВД, но все-таки старичка.
- Не знаю, идиотизм или нет, - продолжал Слесарев. - Но думал я плюнуть на все это. Мне-то, собственно, что со всего этого? Одни неприятности. Да только… Я как твою рожу увидал, когда ты пистолет на Кактуса навел, а в глазах пустота такая, тоска… Понял, взорву все, на хрен. Живота не пожалею, а взорву. У меня ведь сын растет, а тут такое.
- Но ведь это ж не где-нибудь, - сказал Хейти. - Не в Штатах, не у арабов каких-нибудь. Это ж у тебя.
- Потому и взорву, что у меня. А не в Штатах.
- Ну, ты же понял, что я хотел сказать… - Хейти поискал слова. - Как же патриотизм? Оборонка ведь это… Ну… Ты ведь понял?!
- Понял, - спокойно подтвердил Слесарев. - Все я понял. Сразу. Но только если бы все так просто было… Если бы я не знал об этом институтике ничего и о тарелке этой драной не знал… Если бы не ползал я там по проходам, коридорам… Ты пойми, если появились такие, как ты, значит, будут и другие. Я не знаю, умнее они будут или глупее, сильнее или слабее. Не знаю. И я даже судить не берусь, что хуже. Это не в укор тебе, пойми. Но ты работаешь на Запад. И будут еще такие, с микросхемами в голове, или с нанотехнологнями в крови, или с убеждениями… И пойдет плясать губерния! Повалятся из этой Пандориной шкатулки подарки по всему свету. Эту сытую агонию прекратить надо.
- Почему сытую?
- Потому что… Потому что если какой-то мент может запросто заползти в какой-нибудь институт… Значит, заелись эти твари там, наверху этой пирамиды в пирамиде. Умерло это… И никакой пользы от него, вонь одна. Раньше была, наверное, польза, а сейчас нет. Одно зло…
Хейти потерял нить Сергеевых рассуждений. Он понял, что капитан уже говорит сам с собой. О своем. Как будто обрывалось что-то внутри Слесарева, рвалось в душе, тренькая струнами. Невыносимо громко.
- Есть очень хочется. Ты бы сходил в магазин… - наконец сказал Хейти.
Сергей в раздумье покачал головой. Хейти показалось, что он не слышит, но потом Сергей сказал:
- Давай штаны…
Вскоре Хейти сидел на бетонном полу на подсунутой под задницу картонке. Холод, который поднимался снизу, почему-то не беспокоил. Голова то и дело падала на грудь.
В конце концов Хейти задремал.
Когда он снова открыл глаза, перед ним сидел лейтенант Мельников. Хейти понял, что спит.
- Привет, давно не виделись.
Кто это сказал? Впрочем, не так важно.
- Слушай, ты как-то далеко забрался… - сказал лейтенант. - Не находишь?
- Нахожу… - вяло отозвался Хейти. За всеми событиями последних дней Мельников казался таким далеким.
- И ведь из этой переделки ты имеешь все шансы не выкарабкаться.
- Знаю, - сказал Хейти и про себя удивился, почему он так хорошо понимает Мельникова? Ведь говорят они на разных языках.
- И что делать думаешь?
- Выкарабкиваться… - Чертовски логично.
- Это не так уж и трудно, наверное. Просто, как все гениальное. Только я пока об этом не знаю. Путь наверняка где-то близко…
- Ну… - Мельников саркастически усмехнулся. - Все пути находятся близко. В твоей голове. Но мы ведь не о философии тут собираемся говорить?..