- Быстро ты управился, - выдохнула я. И дернула следом со всей мочи.
Нам повезло. Мы выбрались из города живыми и невредимыми. В одном месте навстречу выплеснулась толпа - но после первого же выстрела на поражение замешкалась, и мы проскочили. Мне, правда, пришлось окорябать морду одному чересчур быстрому. Проход "степной ураган" - в полуразвороте на бегу. Не зря училась. Двух пострадавших людям хватило; они послали нам вслед пару проклятий, и только. Хорошо, что у них не оказалось оружия!
В другом месте, почти у последних домов, откуда уже видна степь, в нас швырнули топливную трубу. С крыши. И если бы улица тут не расширялась... Быстрая ханнская реакция выручает, когда есть куда отшатнуться. Здесь - есть. Мы шарахаемся вбок, и Ран хрипит:
- Быстрее!
Куда уж быстрее...
По счастью, бежать остается всего ничего...
Так думаю я - и ошибаюсь.
- Наддайте, - рычит Ран, едва мы вылетаем из города в степь. - Быстрей, если хотите жить.
Мы трусливо убегаем прочь от города, но я этому рада. В городе было душно и мерзко. Зато как хорошо нестись сломя голову по жухлой траве неподвластным ни одной расе, кроме ханнов, кошачьим скоком... воздух сух и холоден, бурая пыль взлетает из-под ног - нет, из-под лап! - оседает на шерсти и щекочет нос, и неправильное, нелепое ощущение дикости и свободы: чуточку стыдно, чуточку весело, и очень-очень странно. Так, наверное, почувствовал бы себя солидный, взрослый и степенный человек, вздумав влезть на дерево и покачаться на самой верхушке.
- Хорошо! - крикнула вдруг Вайо. - В городе и не замечаешь, что приходит время охоты!
- Ты не заметила? - наигранно изумился Ран. - В городе пришло время охоты на нас! Туда, - он свернул влево, и через пару минут мы съехали на дно небольшого овражка.
- Я ведь не то хотела сказать! - Вайо, кажется, даже обиделась. - Ты вдохни, ведь как дома!
- Вайо, не надо о доме. Я тебя прошу.
- Ты ведь не вернешься в город? - Вайо схватила Рана за плечи. - Не вернешься, Ран?
- Я похож на идиота? Мы проводим Альо к людям в поселок. Если ее там примут, я пойду с тобой к нашим.
- А если нет? Альо, а почему это ты идешь к людям?
- Потому что так надо, - оборвал подругу Ран. - Хватит болтать. Я знаю, что делаю. Отдохнули? Вперед.
- Ран, я помню дорогу, - сказала я. - Вам не обязательно идти со мной.
- Я посмотрю, как тебя встретят. Если плохо, пойдем в другое место. Девчонки, мы в боевых условиях. Захлопните пасти.
Ханны быстрее людей. А если разрешат себе опуститься на четыре лапы - намного быстрее. Путь до поселка занял у нас совсем немного времени. Когда из степи выросли холмики домов, мы встряхнулись и поднялись на ноги. Ран сторожко принюхался, мы с Вайо переглянулись и отстали на полшага: у воинов нюх острее, Ран заметит опасность первым, но это не значит, что мы дадим ему драться одному.
Но в поселке оказалось тихо и спокойно. Первым навстречу нам попался Саня Хохол, он поздоровался вполне дружелюбно и спросил, в гости я или вернулась.
- Как получится, - ответила я.
- Оставайся, - следом за Саней к нам подошел Алан. - Зимой скучно. Мы все друг друга как облупленных знаем, так что свежее лицо придется кстати. Здравствуй, Мира Ран Шфархов.
- Здравствуй, Алан. Илья Степаныч где?
- У себя как будто был.
- Девчонки, подождите здесь. Мне поговорить надо.
- Хорошо, Ран, - прошептала Вайо.
Я видела, ей не по себе. Она глядела вслед Рану, ухватившись за мою руку в поисках опоры. Я хотела было успокоить ее, но тут подбежала Яся.
Она обняла меня. Она сказала:
- Альо, я так рада! Мы по тебе скучали.
И я поняла, что тоже скучала. Что рада вернуться сюда.
Подошел Ран, хлопнул меня по плечу.
- Увидимся, Три Звездочки. С меня еще два этапа.
Вайо обняла меня молча.
- Удачи вам, - сказала я.
- Тебе тоже, - насмешливо фыркнул Ран.
Я смотрела им вслед, пока две рыжие фигуры не слились с жухлой травой.
9. ДРАКОНЬЯ ЧЕШУЙКА
Ничто не предвещало беды. Я легла спать, как привыкла уже, под навесом возле дома Алана, закопавшись в сено. Мы поболтали с Ясей, как всегда по вечерам, и я закрыла глаза, ожидая воспоминаний - после разговоров с Ясей я почти всегда что-нибудь вспоминала. Пусть какую-нибудь мелочь, ничего не значащую картинку, фразу, обрывок разговора - но вспоминала.
Ничто не предвещало беды...
Я просыпаюсь от страшного сна, так мне кажется. Меня держат, жесткие чужие ладони вцепились каменной хваткой в плечи, в руки. Кажется, Алан держит и Степаныч. Свет слепит меня, кто-то держит фару против глаз, а за светом кто-то кричит, тонко, пронзительно и страшно.
- Что случилось? - спрашиваю я. Собственный голос кажется чужим: какой-то сиплый, тусклый...
- Что случилось?! - орет из-за фары Алик. - Смотри, что случилось, подстилка илловская! Любуйся!
Свет метнулся вбок, и оказалось, что стою я в Алановой спальне, и не то страшно, что не помню, как сюда попала. А страшно - что кричит Яся, сидя на полу и цепляясь за стену белыми пальцами, и белая, из Алановой парадной формы перешитая рубаха висит на ней окровавленными лоскутами, и с каждой секундой все меньше на ней белого и все больше красного. А лица ее мне не видно, потому что смотрит она на Марика, свернувшегося клубочком - колени к животу - на своем матрасике у окна. На темном, промокшем насквозь матрасике.
Насмешливое, сытое, сладостное довольство снизошло на меня - и ушло, оставив понимание. Это сделала я. Я, прах из праха, благословлённая выбором Повелителя, глаза его глаз, когти его воли, я... Зико Альо Мралла, Три Звездочки, свободный капитан. Нет... ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ!!! Да, вкрадчиво шепнул голос Повелителя, и я вспомнила, как это было. Нет, не вспомнила, - всплыла картинка, словно увиденная чужими глазами. Картинка, густо приправленная восхитительным букетом человечьих эмоций - боль и отчаянье, ужас и гнев, понимание и протест, и понимание тщеты протеста, и безнадежность утраты... НЕТ!!! Да...
Узкая полоска приоткрытой двери сереет рассветом. Это правда? Это - было? Это правда, обреченно возражаю глупой надежде на чудо, правда, вот полосы света на полу, это свет от фары, и голос Яси, осипший, неузнаваемый, и другие голоса, деловитые, потерянные, злые людские голоса. Это правда, такая же правда, как то, что меня успели из спальни вывести, и сижу я сейчас на свернутой циновке в коридоре, а руки мои кто-то свел за спиной в мертвом захвате - Винт, кто ж еще, от него одного во всем поселке так пахнет изношенной проводкой. Это правда, и что теперь?..
Из спальни выскочила Анке с охапкой резко пахнущих кровью тряпок, притормозила, ожгла меня бешеным взглядом, и тихо, неестественно тихо и спокойно сказала:
- За такие дела в землю живьем закапывать, а с ней еще возятся, лечат ее, нелюдь поганую, - она заморгала часто-часто, я необычайно четко видела ее лицо, блеклое и нахмуренное, она передернулась вдруг вся, заплакала - и медленно, загребая ногами, пошла к выходу; глаза зацепились за нее и не могут оторваться, а голову повернуть что-то мешает.
Смотри - забавно...
Правда, смешные эти прах из праха!
Кто-то - Алик, наверное, от рук так и несет нагретой фарой, - разжал мне зубы и влил в рот воды. Я попыталась проглотить, закашлялась, вода пошла в нос, мне пригнули голову к ногам и заколотили по спине... и, после мгновения удушья, я снова стала собой.
Наверное, у меня все-таки крепкие нервы. Я не завыла, не завизжала и даже не заплакала. Я сумела сдержаться. Может, потому, что после ощущения присутствия Повелителя сил во мне не осталось? Только тишина и опустошение. Степаныч делает что-то с моей головой, наверное, Анке об этом и говорила, а за ухом здорово дергает, и как я до сих пор не чувствовала. Я хотела спросить, что там, но спросить не получилось, зазвенело вдруг в ушах, громко, все громче и громче, я замотала головой...
...Холодная вода казалась даже противнее обычного, но я выпила и по-глупому обрадовалась, что выпила. Меня поставили на ноги и вывели на улицу. Уже светло, оказывается, час после рассвета, а то и больше. Холодный ветер пахнет жухлой травой и далеким снегом.
- Очухалась? - спросил Степаныч.
Я вдохнула ветер и вслушалась в тишину. Тишина немирная, злая - потому что вокруг стоят пахнущие кровью люди. Чужие. Эта ночь разделила нас, их и меня. Они смотрят на меня не так, как смотрели бы на своего, оскверненного преступлением. Нелюдь поганая, вспоминаю Анкину классификацию. Все они так считают. Ну, уж наполовину они точно правы.
- Очухалась, - согласилась я.
- Теперь прощенья запросишь? - выплюнул Дед. Он стоит почти напротив, и на темном лице ясно читается отвращение.
- Дед, ну ты что, в самом деле, - Степаныч сморщился, хотел, похоже, еще что-то сказать, но только махнул рукой.
- А ничего, - Дед сплюнул себе под ноги, сунул, сгорбившись, руки в карманы, и продолжил уже почти спокойно: - Ты, Илья Степаныч, у нас вроде судьи, так уж сложилось, и до сих пор ни у кого претензий не было, но сейчас не тот случай. Нелюдь она и есть нелюдь, чего с ней разбираться? Она тебе сегодня наплетет сто двадцать оправданий, а завтра невзначай брюхо вспорет.
- Верно! - крикнули вразнобой сразу несколько голосов. Я не прислушиваюсь, чьи. Эти люди сейчас в шоке, а у людей шок часто переходит в бешенство. У них защитная реакция такая. Мне, наверное, легче, чем любому из них: у меня в критических ситуациях эмоции притупляются, эмоции придут позже, задним числом, а сейчас только и работает, что осознание фактов. Хотя что уж тут осознавать, зря я не ушла тогда, послушалась Алана, растаяла... от Ясиной доброты растаяла, а теперь...
- Тихо! Тихо, люди, - Степаныч поднял руку, и крики почти сразу сменились тишиной. - Не надо шуметь. Не надо опускаться до показательных казней. Я отведу ее в степь. А вы лучше помогите Алану. Ус, можно твой пистолет?
Одноглазый пилот протянул Степанычу оружие. Армейский восьмизарядник образца начала века, машинально отметила я.
- Слышь, Степаныч, не ходи один. Кто ее знает, кошку эту, еще взбесится.
- Я с ним пойду, - сунулся вперед Алик. - У меня не побесится.
- Пошли уж, что ли, - Степаныч вздохнул и легонько подтолкнул меня в спину.
Я смогла сделать один только шаг. Крошечный совсем, короткий шажок. Мне стало страшно, так страшно, что двинуться дальше оказалось просто невозможно. Ведь люди впереди - не люди вовсе, а загнавшая добычу стая хищников, и добыче - мне! - некуда бежать из почуявшего запах крови кольца. Шерсть моя вздыбилась, - для меня ли такая паника, мои предки сами были хищной стаей, сами загоняли добычу!
- Еще скалится, зверина!
- А Степаныч-то хорош, цацкается с ней!
Мое сознание выхватывало из тихого ропота отдельные фразы, но понимала ли я, о чем в них речь, не знаю. Разве можно понять, о чем рычит хищная стая?
- Зря вы, мужики, их отпускаете!
- Может, и зря, а порядок должен быть. Слово капитана, сама понимаешь.
- Не хочу я понимать! Мы не на корабле! Да я ей за Яську самолично! - Именно этот крик прорвал державшие людей в рамках шлюзы. И - не знаю, скольких из качнувшихся ко мне мстителей я покалечила бы в нерассуждающей ярости самозащиты, не знаю, но меня не уложили бы легко! - вот только во мне, в хранившей до сих пор мой рассудок оболочке из отрешенности и посторонних мыслей, этот крик тоже стронул что-то, и я едва удержалась от горестного воя, такой виной и таким безнадежным отчаянием обернулись осевшие в памяти обрывки ночного кошмара. Да ведь я за Ясю любого бы в когти взяла! За Ясю... Яся одна была здесь по-настоящему добра ко мне, Яся и Алан...
Я подавила первый инстинктивный порыв - защищаться, пока не поздно. Это оказалось очень просто - стоило лишь закрыть глаза, чтобы не видеть поведенных яростью страшных рож, закрыть глаза и вспомнить Ясю. И сказать себе - эти люди любят Ясю, как и я. И она их всех любит.
Да, это оказалось просто, а на протесты инстинкта самосохранения времени не оказалось. И ничего больше от меня не зависело. Защитишься, пожалуй, когда тебя держат в десять рук. Что же касается разумных доводов... кто здесь может похвастать ясностью разума? Как говорил кто-то в прежней моей жизни - вспомнить бы, кто! - "потерявших просят не беспокоиться".
С этой глупой, неизвестно чьей фразой я и умираю.
У тебя не получилось.
Вижу.
Не огорчайся. У тебя все впереди.
Почему она не защищалась?
Это называется "мораль". Или, по-другому, "совесть".
Глупая вещь.
Верно. Пойдем, хватит на сегодня.
А дальше?
Дальше не будет ничего интересного. Сейчас я их успокою.
Зачем?
Эта особь еще нужна нам.
Брезгливое недоумение, отдающееся пронзительной болью в глубине черепа, возвращает меня в сознание.
Да было ли это? Яся, страшные, не похожие на человечьи, лица моих знакомых и приятелей, равнодушные голоса в голове... голоса Повелителей...
Бурая пыль перед глазами, пыль щекочет вибриссы, и запах пыли перебивает всё... устойчивый, основательный, привычный запах... запах жизни, запах этого мира... этого? Почему - "этого"?
- Я не сплю? - на всякий случай спросила я.
- Какой уж тут сон, - непривычно тоскливым голосом отозвался присевший рядом Алик.
Какой уж тут сон, мысленно повторила я, разве в одном сне случается столько страшного? И так пакостно тоже бывает лишь наяву. И все же...
Какая-то неправильность грызет мозг. Почему Алик отводит глаза? Почему вокруг никого? И почему я живая? Я помню страх. Жуткий, вязкий, безумный страх, а потом - спокойная уверенность в собственной смерти.
- Алик, что было?..
Я спросила - и тут же вспомнила. Все.
Почему же я жива? Чтобы пригодиться Повелителям?
Я попыталась встать, и крошечное движение отдалось такой болью, что я, не удержавшись, зашипела сквозь зубы. Разозлиться бы сейчас, наверняка сил бы прибавилось! Но так пусто на душе, что злости просто неоткуда взяться.
- Альо, надо уходить.
- Зачем?
- Затем! Так решили, ясно?
- Нет.
Алик, передернувшись весь, взял меня на руки. И пошел к степи, сначала медленно, а потом из-за энергоблока выскочил Степаныч, бросил резко:
- Ходу, Алик, ходу! - и дальше двигались быстро и молча, и надо бы держать голову неподвижно, но не получается, голова мотается, тошнит, противно и мерзко... противно от тошноты, а мерзко - от вернувшейся памяти. Ну что им в головы взбрело? Зачем еще куда-то тащиться? Пристрелили бы прямо там, им мороки меньше и мне легче.
Кажется, что день прошел, и длинный день. Но, когда остановились, когда кончилась дурнотная тряска и я открыла глаза, оказалось, - вовсе не день, а меньше часа даже. Небо совсем не изменилось. Сейчас, наверное, чуть больше полудня. Увидеть бы хоть раз еще настоящее солнце! Яркое, огненное, слепящее, бросающее протуберанцы в бархатную тьму, пронзенную звездами... я вспомнила вдруг так ярко, так пронзительно, что стало сладко и больно. Неужели я видела это? Неужели я жила там, за этим непроницаемым небом, там, среди тьмы и звезд?! Я, прах из праха, пыль под ногами, - среди звезд?!
Алик сгрузил меня на землю, тяжело перевел дыхание и оглянулся.
- Все в порядке, - тихо сказал Степаныч. - Нам пока еще верят.
Алик отчетливо, не по-человечьи, фыркнул, оглядел внимательно весь горизонт и повернулся ко мне:
- Теперь-то хоть встанешь, кошка драная?
Вставать не хотелось. Не хотелось - что бы там ни говорили в поселке - ни оправдываться, ни прощенья вымаливать, валяясь в ногах, ни бунтовать. Моя вина. Не знаю, как и почему, но кровь на мне. Я не хочу верить в безграничную силу Повелителей, я не хочу признать себя безмозглым орудием чужой воли! И если я не смогла воспротивиться, это не смягчающее обстоятельство, а вовсе даже наоборот. Черт, уж чего я точно не хочу, пришла мрачная мысль, так это остаться особью, да еще и полезной в будущем. Мне захотелось умереть. Законное желание, подумала я. Главное, имеющее все шансы сбыться. Прямо сейчас. Я глубоко вздохнула, собираясь с силами. И встала. Ничего, на ногах держусь! Умереть стоя, вспомнилась еще одна слышанная где-то когда-то глупая фраза. Алик сделает это быстро, он рационален и не одобряет излишней жестокости. А хоть бы и медленно. Их право.
- Хороша, - хмыкнул Алик.
Степаныч достал пистолет и выстрелил. У моих ног взметнулось облако горячей пыли, поднялось выше головы, закрыв мир бурой пеленой. Заряды у них что надо, невольно восхитилась я, отойдя от мига животного ужаса. Пелена редела медленно, силуэты моих судей едва обозначились, и я вдруг подумала, что они дали мне шанс. Вот сейчас, сию минуту я могу удрать. Ну, или хоть попытаться. Может, они не станут меня догонять. Или Степаныч выстрелит вслед и промажет. Из жалости.
Только не нужна мне их жалость.
Осела пыль, и оказалось, что пистолет Степаныч убрал. И глядит с неуместным пристальным любопытством, словно не для суда и казни привели меня сюда, а так, для задушевного разговора. Нет, странные они, люди...
- Глянь-ка, стоит, - снова хмыкнул Алик. - Ну так что, Степаныч? Решили?
- А и ладно, - махнул рукой Степаныч. - Решили. Двум смертям не бывать, так? Вот и проверим.
- Материал уж больно подходящий, - Алик скривил губы в странной, горькой и виноватой будто, улыбке. - Ну что, кошка драная, не надорвешься прогуляться пару километров? Давай, разворот на сто градусов влево и шевели лапами.
А и ладно, подумала я чужими словами.
Ходьба помогает. Постепенно сходит смертное оцепенение, размеренное движение успокаивает, утешает... убаюкивает. Шаг, шаг, еще шаг, серое сверху, бурое снизу, пустота до горизонта и в голове пустота, сзади Степаныч, шаги неровные, тяжелые, справа размашисто шагает Алик, взбивает рыжую пыль тяжелыми ботинками с магнитной оковкой. В ритме шагов возникают смутные, пыльные мысли, обрывочные, мне самой непонятные, да я и не пытаюсь понять, я только чувствую: оживаю. Возвращаюсь. Я возвращаюсь к себе, Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки, я, Альо Паленые Усы, не прах из праха и не орудие Повелителя, я, я, я... я здесь! Я - снова я! Но почему, как, как могло случиться, почему чужая воля навязала мне действия, которых я и не помню толком?!
Я остановилась, обернулась к Степанычу, чуть в меня с разгону не врезавшемуся, и заорала:
- Почему?! Как я могла, скажи, как?! Я не помню ничего, почему?
- Я скажу. Все, что сам знаю. Там, куда мы идем. Помолчи пока, пожалуйста.
Алик сжал сильными пальцами мое плечо, развернул и сказал, не зло совсем и даже не язвительно, а скорее грустно:
- Иди уж, кошка драная. Опомнилась...
Я развернулась послушно - и пошла.
Метров через четыреста Алик остановился.
- Пришли. Спускайся.