"Все, - сказал голос тоттмейстера Бергера, в котором Дирку почудилось удовлетворение, - Дальше действуйте сами. И действуйте так быстро, как сможете. Если бы мне были нужны безмозглые куски мяса с оружием в руках, я бы отправил туда кемпферов. Но вы солдаты, так действуйте как солдаты!".
- Да, мейстер.
- Продолжать штурм. Если через час штаб не будет уничтожен, мне придется сделать вывод о том, что вы зря занимаете должность командира моего взвода. Подумайте об этом, унтер-офицер Корф.
И Бергер исчез. Точнее, исчез его голос из головы Дирка, но он все равно ощутил облегчение – как будто отпала необходимость смотреть тоттмейстеру в глаза.
- Ненавижу, когда он так делает, - сказал Юльке, - Это как… Ощущаешь себя перчаткой, которую кто-то натянул на руку. На очень грязную руку, если вы меня понимаете.
Говорить подобное в присутствии унтера было опрометчиво, но Дирк сделал вид, что не услышал. Среди солдат Чумного Легиона проявление неуважения к Ордену Тоттмейстеров считалось одним из серьезных нарушений. И для некоторых оно становилось последним. Но Дирк понимал, что сейчас ощущает гранатометчик. Потому что, и сам чувствовал нечто подобное.
- Порядок? – спросил он у Мертвого Майора.
Ему почему-то казалось, что старый вояка должен был быть рассержен больше всех прочих. Его гордость вряд ли могла спокойно принять тот факт, что тоттмейстер не задумываясь использовал их как болванчиков, своих управляемых кукол.
Но Майор был на удивление спокоен.
- Конечно, - сказал он, разглядывая глубокие вмятины на своем доспехе.
- Мейстер отлично сработал, - сказал Дирк. И хотя это была констатация факта, он уловил в своем голосе убеждающую интонацию, которую сам в него не закладывал, - Если бы мы попробовали провернуть что-то подобное без его помощи, как минимум трое валялось бы сейчас с лопнувшими головами.
Юльке вряд ли был с ним согласен, но, взглянув в глаза Дирка, он вспомнил о разумной осторожности, и ничего не сказал.
- Это потому что самим страшно. Мертвый или живой, а головы лишаться неохота. Я так думаю, господин унтер, - сказал огнеметчик, - А когда мейстер ведет, страха нет.
Дирк хотел было похвалить его, чтобы развеять немного атмосферу, которую они сейчас ощущали, все, кроме Жареного Курта. Но Мертвый Майор успел до него.
- Это нормально, рядовой Толль, - сказал он, поправляя на себе ремни с гранатами, - И объяснимо.
- Что именно? – с интересом спросил Дирк.
- То, что он не боится, - ответил "Висельник", - Когда бежишь в атаку, боишься за себя, а не за свои сапоги. Чего бояться за вещи?
- А мы…
- А мы его собственность, унтер Корф. Мы - его вещи.
ГЛАВА 8
В тёмные времена чисты только мертвецы.
Фредерик Бегбедер
Позицию "Гочкисса" они обнаружили через несколько минут. Здесь, в мире кипящей земли и черно-серого неба, время текло иначе, и каждая минута заключала в себе бездну времени, поэтому Дирку показалось, что они идут бесконечно долго. Орудие обнаружил Жареный Курт, который доложил, что "Гочкисс" продолжает вести огонь, хоть и не понятно, по чему – все штурмовые взвода "Веселых висельников" давно укрылись в траншеях, а отряд Крамера, не получив условленного сигнала, должен был еще оставаться на позициях двести четырнадцатого полка. Жареный Курт предположил, что чертовы французы палят наугад, стараясь создать огневую завесу, препятствующую введению в прорыв дополнительных штурмовых частей. Это звучало логично, но Дирк подумал, что у пуалю сейчас должно было быть много других забот.
- Батарею надо подавить, - сказал он решительно, - По кому бы она ни палила. Это очевидно.
- Она рядом, - сказал Жареный Курт, - Я видел ее под боком, когда выбрался наверх. Оттого и задержался немного – наблюдал.
- Много людей?
- Этого не знаю, но десяток точно будет. Там три "Гочкисса", с учетом заряжающих и наводчиков… Наверно, дюжина. Может, больше.
Дюжина французов, которые наверняка догадываются об их скором визите. На пять "Висельников", которые уже успели достаточно разогреться для хорошего боя. И желали отомстить "Гочкиссу" за тех, кто не дошел до траншей. С точки зрения Дирка, это была хорошая арифметика.
Батарею они застали врасплох. Юльке метнул одну за другой сразу три гранаты, но в этот раз они не стали дожидаться, когда грохот за земляной стеной возвестит о начале штурма – сразу бросились вперед. Доспех был надежной защитой от осколков, лишь близкий разрыв мог повредить телу под ним. Но затея все равно выглядела рискованной. Орудийная батарея – это не пулеметное гнездо, это небольшая крепость со своим гарнизоном, которая способна в течение долгого времени удерживать оборону, с какой бы стороны ни приближалась опасность. А трех "Гочкиссов" было достаточно для того чтобы превратить в мертвое железо несколько танковых взводов. Но сейчас их литые стволы смотрели в сторону оберста Мердера, и ничем не могли помочь обороняющимся, когда "Висельники" ворвались внутрь.
Стоявшие в охранении погибли первыми. Они должны были оборонять подход к батарее, но не смогли спасти даже собственные жизни. Возможно, это будет главным источником мук для их душ в течение вечности. Ручной пулемет не помог им, как не помог и крик, который один из них успел издать перед смертью – прежде чем кистень в руках Жареного Курта с глухим чмоканьем коснулся его уха и, поворочавшись, натужно вышел оттуда, рассыпая за собой содержимое французского черепа. Второй мог продлить свою жизнь на несколько секунд, если бы догадался отскочить. Но вместо этого он прижался к пулемету, словно кусок холодного металла мог его защитить. Он даже не пытался стрелять, просто сросся с ним, схватившись, как утопающий за спасательный круг. Наверно, не единожды командиры внушали ему, что пулемет – это надежная штука, которая может тебя защитить от чего бы то ни было, даже от аэроплана. Но она совершенно бессильна, когда мертвец с оскаленными зубами, в серой стальной броне, вдруг вырастает перед тобой из-под земли. Удар палицы Дирка угодил ему по затылку, отчего с головы слетела каска, а сама голова безвольно закачалась на раздробленной шее.
Толль со своим огнеметом остался прикрывать тыл. На орудийной батарее должно было быть полно снарядов, и Дирк не хотел чтобы огненный язык лизнул снарядные ящики. Он видел, что иногда бывает из-за этого.
Дирк отшвырнул с дороги безвольно обнимающего пулемет мертвеца и шагнул внутрь импровизированного бастиона, из которого доносилось утробное уханье пушек. За его спиной следовали Жареный Курт и Майор.
И только внутри они поняли, куда попали.
Французов было много, не десять и не дюжина, как они предполагали. На батарее собралось не меньше взвода. И в короткое мгновенье, когда все они застыли, застигнутые врасплох взрывами и криком умирающего, Дирк подумал, что из этой драки "Висельники" могут и не выбраться. Мысль была сухая, рефлекторная, и он не обратил на нее внимания. У орудий стояла обслуга, кто-то наводил ствол, кто-то еще держал в руках снаряд, офицеры сжимали трубки полевых телефонов, слушая доклады артиллерийских наблюдателей – но все глаза теперь были устремлены на "Висельников". На фоне синего французского сукна серая сталь выглядела не просто контрастно, она казалась цветом другой планеты. На них смотрели все, и эта непонятная, гнетущая, тяжелая пауза, длившаяся немногим более секунды, словно запечатлела всех их на невидимом холсте мироздания, заставив Дирка запомнить каждое лицо и каждую фигуру.
На полу лежали несколько раненных, зацепленных осколками. У одного рукав превратился в кроваво-грязную тряпку, другой хныкал, как ребенок, весь лоб у него был покрыт царапинами и веко с одного глаза сорвано, обнажая мутный, как сваренное яйцо, белок. Кто-то застыл с винтовкой в руках, пытаясь переставшими гнуться пальцами вставить снаряженную обойму. Какой-то молодой парень с повязкой санитара вытащил штык-нож и сам с удивлением и ужасом уставился на лезвие – точно пытаясь соотнести его и замерших "Висельников". Пожилой унтер с тонкими седыми бакенбардами поправляет фуражку. Видно, что этот жест он делает автоматически, просто руки, не получившие приказа от парализованного удивлением и страхом мозга, выполнили то, что выполняли обычно. Дирк услышал негромкий металлически "дзынь" - это чья-то полупустая фляга выпала из руки и ударилась о снарядный ящик. Звук этот был очень тих, но в эту секунду короткий звон казался громче грохочущих вокруг снарядов.
Секунда полной пустоты в обжигающем хаосе боя.
Ее хватило Дирку, чтобы понять – отступление невозможно. Этот паралич не будет продолжаться вечно, и стоит только французам увидеть спины, это станет концом всей группы. Даже если кто-то и избежит пули в затылок, его забросают гранатами. Без малого тридцать человек – все готовы и с оружием в руках. Эти не будут колебаться.
Дирк понял, что должен сделать. И если бы мейстер сейчас был в его мозгу, он бы улыбнулся.
- Вперед! – взревел Дирк так, что от него отшатнулись те, кто стоял ближе всего, - "Висельники", за Смерть! Отправим их в ад!
Дальше не требовалось ничего говорить, потому что тело начало действовать. В этот раз его уже не вела воля тоттмейстера, в его пустых жилах текло нечто куда более приятное. И несоизмеримо более древнее. Яд самого Каина, отфильтрованный и концентрированный тысячами поколений. Ствол ружья приподнялся, точно живой, и уставился по направлению к самому большому скоплению французов. Странный паралич уже прошел, и Дирк видел холодный блеск металла, прятавшийся прежде в кобурах и ножнах. Револьверы, карабины, булавы, траншейные ножи, цепи, кастеты, пики, гранаты, ручные пулеметы, стилеты, зазубренные крюки, багры, даже какое-то подобие короткой алебарды – он слышал голос чужого оружия, скрипучий и шероховатый, как пальцы скелета, скользящие по гробовой доске. Но все, что отличало сейчас живого от мертвеца, заключалось в том, что Дирк успел на секунду раньше.
Сдвоенный выстрел ружья подбросил руку и расколол тишину на куски. Кусков этих было много, они разлетелись во все стороны, как осколки разбитого зеркала, и в каждом из них был свой звук. Удивленный вскрик. Звон револьверного ствола, задевшего пряжку ремня. Шумный выдох. Хруст костей. Хлопок выстрела. Яростный выкрик. Хлопанье – точно тряпку молотило на сильном ветру. Предсмертный хрип. Дирк услышал каждый из этих звуков и подумал, что это мгновенье тоже растянется надолго, но он ошибся, потому что вокруг него все стало происходить очень быстро.
Выстрел прорубил просеку в толпе. Французы стояли кучно, и каждая картечина нашла свою цель. Кто-то завизжал, вскидывая руки к кровоточащему лицу, кто-то молча рухнул, превратившись из человека в синем мундире в неподвижный мешок еще дымящегося тряпья. Но Дирк уже не смотрел на них. Отбросив бесполезное ружье, он перехватил правой рукой палицу и устремился в самую гущу, не оглядываясь по сторонам. Он знал, что Жареный Курт и Майор поддержат его, но времени, чтобы убедиться в этом, у него не было.
Не было его и у противника.
Первый француз шагнул к нему сам, поднимая "колотушку" и Дирк подумал, что этот парень вряд ли хоть раз бывал в рукопашном бою. В хорошем рукопашном бою, похожем на внутренности грохочущей мясорубки. Никто не поднимает оружие так высоко и не делает таких длинных шагов. Наверно, лягушатник решил, что траншейный бой – это что-то вроде фехтовального турнира. У француза было время осознать свою ошибку, но не очень много – пока левый кулак Дирка, вспорхнувший снизу вверх, летел ему в лицо. Хлесткий удар, хруст костей или зубов, обмякшее тело, падающее как набравший ночной влажности сноп пшеницы, тяжело и мягко. Дирк уже повернулся к следующему. Этот был ловчее, но тоже не мастер. Наверно, у него не было наставников вроде Жареного Курта, которые вновь и вновь повторяли, что побеждает тот, кто бьет первым. Поэтому он не победил, а вместо этого сдавленно ухнул, когда стальные грани импровизированной булавы раздробили ему скулу, заставив глаз выскочить из глазницы, а ухо – болтаться лоскутом сырого мяса.
Впервые за долгое время – настоящий бой. Звенящий танец Госпожи Смерти, выбирающей себе новых кавалеров.
Кто-то, подобравшись сбоку, ловко огрел его по шлему топором, Дирк даже крякнул от неожиданности. Удар был хорош, и если бы пришелся по забралу, а не по темени, превратил бы нос мертвеца в котлету с хрящиком по-тьонвилльски, а то и вышиб бы челюсть. В рукопашной даже сталь не может дать тебе полной защиты. В голове у Дирка зазвенело, как в толстостенном казане, куда повар не глядя швырнул пару дюжин грязных вилок. Перед глазами проскочило несколько серых искр. Хороший удар. Но у его хозяина уже не было возможности признать это. Дирк левой рукой схватил его за локоть, мешая занести топор для еще одного сокрушительного удара. И изо всех сил сжал пальцы, ощущая под ними мягкое сопротивление чего-то упругого. То же самое, что сжать в кулаке непропеченный, но хрустящий снаружи кекс. Француз с топором вытаращил глаза, точно удивляясь тому, как быстро боль нашла себе дорогу в его теле и вонзила ядовитые когти-крючья в мозг, а потом закричал, забыв про болтающийся топор. Дирк, не отпуская того, что прежде было его локтем, рванул француза на себя, одновременно поднимая под углом правое колено. Звук, родившийся при столкновении шипованного наколенника с грудью неудачливого бойца, подсказал, что французов делают не из стали. А из чего-то более мягкого.
Теперь он не мог бы разобрать, где остальные "Висельники", даже если бы попытался. Потому что вокруг него уже не было отдельных людей, а было лишь мельтешение человеческих тел, быстрое, как спицы вращающегося колеса. Бездонный водоворот, в глубине которого спрятаны бритвенно-острые камни. И вода его давно перестала быть прозрачной, окрасившись алым соком спелых человеческих тел.
Дирк двигался, и тело отзывалось удивительно быстро и послушно. Это было приятное ощущение. Обычно оно настигает людей, слившихся со своей работой воедино. Когда кажется, что руки и ноги управляются не головой, а двигаются по собственным, только им понятным, траекториям. И движения тела вдруг порождают сложный неритмичный танец, в котором можно скользить бесконечно, ловя чьи-то удары, парируя и отбивая.
В безумной свалке боя, когда даже Дирк уже не понимал, где находится, он вдруг увидел Жареного Курта, который оказался совсем недалеко. Непобедимого "Висельника" повалили на землю и сразу трое или четверо французов сидели на нем сверху, пытаясь пробить шею и соединения доспехов своими кинжалами, похожими на панцербрехеры старых, давно забытых, времен. Мимолетный поцелуй Госпожи, коснувшийся виска, подарил Дирку длившуюся несколько мгновений иллюзию. Он вдруг увидел вместо осыпающихся земляных стен, подбитых досками и щитами, острые обломки замковой стены. Танец боя и смерти остался прежним, но теперь неуловимо изменился. На месте Жареного Курта он увидел поверженного наземь рыцаря в серых доспехах, который продолжал сражаться, залитый кровью своих врагов, и каждый его удар становился для кого-то последним. По нему ползали отвратительные уродцы в легких кольчугах, их кривые сарацинские ножи скрежетали по благородной стали, выискивая в ней слабину. Рано или поздно самый ловкий из них сумеет вогнать лезвие в глазницу шлема – и тогда серый рыцарь обречен. Он был сильнее всех их вместе взятых, но упав, сделался хорошей мишенью. Иллюзия быстро рассыпалась, он опять увидел осатаневших французов и грязные стены траншеи. Дирк, прорубаясь сквозь шевелящийся вокруг него и под ним живой заслон, подумал, что и тысячу лет назад могло происходить точно то, что происходит сейчас. Меняются декорации, но сцена всегда остается на месте. Впрочем, тысячу лет назад магильеры еще не состояли на службе у императора. А были лишь отвратительными ворожеями, скрывавшимися от людей в пещерах и штольнях. Дирк отложил эту мысль до тех времен, пока не вернет Жареному Курту должок.
Несколькими ударами расчистив пространство перед собой, он рубанул одного из французов по спине. И услышал, как тело того треснуло – точно панцирь вареного рака в никелированных щипцах. Француз переломился пополам, оказавшись вдруг в немыслимой позе, и пропустил тот миг, когда на его лицо упала тонкая узкая тень. Кинжал самого Курта вошел ему в глазницу и, упершись в кость, развалил голову на две неровные половины. Дирк получил несколько ударов в спину, напоминающих о том, что у него есть и свои противники, но решил, что помочь "Висельнику" сейчас важнее.
Француз, тыкавший кинжалом в шею Курта, попытался откатиться в сторону, но зацепился полой кителя за наплечник и встретил свою смерть негромким криком, даже не попытавшись отсрочить ее. Жесткий боек палицы снес ему плечо вместе с ключицей, а затем и весь бок, расшвыряв вокруг сломанными спичками осколки ребер. Вряд ли он прожил после этого хотя бы полминуты. Третьего Жареный Курт добил сам – ударил растопыренными пальцами в живот. Даже будь на французе литая кираса, она не спасла бы его от подобного удара. Француз, забыв про кинжал в кулаке, взвыл и отскочил, но лучше бы он этого не делал – из его живота растянулась влажная красная гирлянда, в которой виднелись белые, как мучные черви, кольца. Наверно, этот человек умер от страха. Лишь взглянув вниз, чтобы понять, что за нить удерживает его возле "Висельника", он свалился, как подкошенный. Жареный Курт, сбросив в себя еще нескольких быстрыми ударами ладоней, от которых у его противников трещали и лопались кости, вскочил на ноги, и кинжал в его руке влился негромкой, но отчетливой жужжащей нотой в хаотично гремящий оркестр боя.
Что было дальше Дирк уже не видел, потому что в этот момент земля под ногами вдруг встала дыбом, взметнулась вверх – и его швырнуло куда-то в сторону, а потом впечатало в стену с такой силой, что голова едва не оторвалась от туловища вместе со шлемом. Это было словно безумное землетрясение, в центре которого он оказался. На несколько секунд он выбыл из боя, совершенно дезориентированный – в голове мелькали желтые хвосты комет, и он боялся пошевелиться, опасаясь услышать хруст собственных костей, перемешавшихся внутри панциря. Это было похоже на удар паровоза и, различив сквозь желтые сполохи глубокую вмятину на литом нагруднике, Дирк подумал, что ничем другим это и не могло быть. Разве что выстрел пушки был способен отшвырнуть "Висельника" в полном доспехе так легко, словно это была вырезанная из дерева кукла. Но все три "Гочкисса" сейчас стояли неподвижно, их начищенные толстые жала, отливающие медью, смотрели в другую сторону. Сейчас они были похожи на металлических животных, всеми забытых и брошенных. Дирк попытался подняться и с удивлением обнаружил, что хотя бы некоторые кости уцелели. По крайней мере, он смог оторваться от земли, в которую его вмяло, как цукат в сдобное тесто. А потом он понял, кто его ударил.