Для таких ситуаций нет никаких наставлений или приемов, да и не может их быть. Тело бьется само, отражая те удары, которые успевает замечать, а сознание и вовсе парит поодаль. Дирку приходилось в прошлом читать описания подобных схваток, чаще в беллетристике, чем в наставлениях, и он находил, что они весьма далеки от истины. Грациозные танцы смерти и чертящие узоры клинки не имели отношения к этой мясорубке, как румяные и выбритые солдаты с военных плакатов не имеют ничего общего с теми оборванными тощими мальчишками, которые представляют собой нынешнюю императорскую армию.
Ударом локтя Дирк свернул кому-то челюсть, уменьшив количество нападавших, но их все равно приходилось слишком много на него одного. Сутолока мешала всем – и Тиммерману с "Ирмой", и французскому фойрмейстеру. То ли тот не видел Дирка, то ли не хотел превратить в гигантский факел добрый десяток своих же людей. Дирк ощущал его близкое присутствие, но добраться до магильера не мог, стиснутый со всех сторон нападающими.
Су-лейтенант, выказав немалую сноровку, саданул Дирка изящным кистенем, тщательность выделки которого вполне соответствовала умению его хозяина. Шипы бойка заскрипели по наплечнику, разминувшись с затылком Дирка на какой-нибудь палец. Значит, парень из фронтовых, и не дурак подраться. Дирк сделал обманное движение молотом, вскидывая его для ложного удара. И, когда су-лейтенант подскочил, вознамерившись ткнуть его шипами в лицо, саданул пуалю приподнятой рукоятью молота в грудь. Хороший удар, способный выбить дыхание и саму жизнь из любого здоровяка. Но противник оказался не промах, вовремя увернулся. Не скованный доспехами, даже в окружающей их сутолоке он двигался не в пример свободнее. Каждый раз, когда Дирк пытался достать его, хитрый француз отскакивал в сторону, так легко и мягко, будто был лишь туманом, отлитым в человекоподобную форму и облаченным во французский мундир. Хороший фехтовальщик, особенного, траншейного, стиля. Такие везде ценятся. Нет ничего удивительного в том, что он здесь оказался, наверняка командовал отрядом охранения штаба. Дирк решил, что вывести его из игры надо в первую очередь – глядя на своего командира, действовавшего уверенно и хладнокровно, другие солдаты тоже начинали обкладывать "Висельников", позабыв про охватившую их было панику. Еще немного, и затерявшийся за их спинами фойрмейстер закончит дело, обрушив на мертвецов поток своего испепеляющего гнева.
Орудуя топором, в ряды французов вклинился Мертвый Майор, но и он не смог достать ловкого су-лейтенанта. Проявляя чудеса гибкости, тот уклонился от нескольких ударов, каждый из которых мог перерубить дерзкого француза пополам. В свою очередь тот сделал несколько стремительных выпадов, и так ловко, что "Висельнику", едва сохранившему предплечья, пришлось перейти к защите.
- La France a battu! La mort de Beauchamp sale! – даже незнание французского не помешало Дирку различить звучащее в голосах торжество. Неудивительно, натиск "Висельников", сперва ошеломивший французов и готовый вот-вот рассечь надвое их порядки, чтобы обернуться обыденной резней, завяз в мягкой и гибкой обороне. В несколько секунд серая лавина разбилась на несколько островков, окруженных кипящей схваткой. Вот уже повалили старого Шперлинга, и приземистый капитан-кавалерист с искаженным от ярости лицом тычет его серебряным ножом с распятьем в навершии. Нелепое поверие о том, что мертвецы боятся серебра, все еще не было изжито, но вряд ли Шперлингу от того было приятнее. Тиммерман, лишенный возможности пустить в дело "Ирму", отбивался одной лишь левой рукой. Несмотря на то, что его удары были увесистее кузнечного молота, дела у него обстояли тоже не очень хорошо. Юльке Дирк не видел, но, судя по доносившейся сзади брани на отрывистом вестфальдском наречии, гранатометчику тоже приходилось нелегко.
Словно насмехаясь над Дирком, французский су-лейтенант отстранялся на полволоса дальше, чем он мог достать молотом. И всякий раз после этого стремительно наступал, после чего его кистень оставлял все новые и новые вмятины на серой броне. Противник не спешил, зная, что ситуация играет ему на руку. Под напором солдат Дирк, вынужденный и защищаться и атаковать, рано или поздно сделает ошибку. Рано или поздно ошибаются все, это роднит мертвых с живыми.
Молот Дирка, направленный в голову су-лейтенанта, опять разминулся с ней, врезавшись в стену траншеи в пяти сантиметрах от макушки. Удар был слишком силен, чтобы сразу погасить инерцию, и француз, поняв, что судьба предоставила ему отличный шанс разделаться с противником, попытался поднырнуть под его руку. Кистень коротко звякнул, разворачивая в воздухе гибкую серебристую цепь. Су-лейтенант так и не понял, что никакой ошибки здесь не было.
Стойка, к которой крепилась сеть из колючей проволоки, нависавшей над траншеей, от удара молота подломилась, обрушив на стоявшего к ней спиной француза каскад земли и щепок. Прежде, чем тот успел отказаться от атаки, сообразив, что происходит, сорванная с креплений сеть накрыла его с головой. Француз забился в ней, как куропатка в силках, опутанный грубой шипастой проволокой со всех сторон. Дирк не собирался наблюдать за его мучениями. Рубанул другого француза, отбрасывая его в сторону, пнул ногой следующего за ним, вывернув ему с хрустом колено. Это заставило их нарушить слаженный боевой ритм, превратив из стаи охотничьих псов, загнавших вепря, в растерянных одиночек, пятящихся от него и не помышляющих о чем-то кроме обороны. Дирк перехватил чью-то руку с ножом за запястье и, почти не ощутив сопротивления, выворотил ее из локтевого сустава, не обращая внимания на истошный крик хозяина.
Приземистый капитан, сидевший на груди Шперлинга и тыкавший его серебряным ножом, закричал что-то предупреждающее, но не успел даже закончить – каска, сорванная Дирком с очередной пробитой головы, врезалась ему в лицо, раздробив нос и разбив в кровь губы. Ошарашенный капитан покачнулся. Наделенный от природы недюжинной силой, он вынес этот удар, более слабого человека лишивший бы чувств, только покачнулся, как пьяный, захлебнувшись бегущей по лицу кровью. И старый Шперлинг доказал, что его еще рано списывать из "Веселых Висельников". В суматохе боя он лишился оружия, поэтому просто ударил растопыренными пальцами в живот нависающего над ним французского капитана. Послышался негромкий хруст вроде того, что издает лопнувшая кожаная подпруга. Капитан, лицо которого утратило возможность выражать какие-либо чувства, прекратил неразборчиво кричать, молча уставившись на собственную требуху, лезущую из распоротого выше пупка мундира.
Сразу двое пехотинцев, бросив оружие, прыгнули на стену траншеи и стали карабкаться вверх, пытаясь покинуть надежное прежде убежище, которое в одну минуту обернулось сущим адом. Удача недолго им сопутствовала, над самым краем их обоих срезало веером осколков от разорвавшейся неподалеку мины. Один шлепнулся обратно в траншею, поскуливая от боли и ужаса. Другой повис, запутавшись в колючей проволоке, да так и остался висеть недвижимый, как туша на скотобойне.
Французы дрогнули.
Крики раненых, пытавшихся выбраться из боя, подействовали на них лучше, чем леденящий вой баньши. Дирк намеренно не убивал своих противников наповал, позволяя им спасать свои жизни. В этом не было ничего от милосердия, лишь обычный для рукопашной расчет. Спешащие на помощь солдаты видели своих сослуживцев, израненных, окровавленных, тянущих перебитые ноги, и не помышляли более об активном наступлении, силясь лишь организованно отойти назад, к блиндажу.
Дирк, прокладывая себе дорогу молотом, ставшим липким и скользким, опять ощутил присутствие фойрмейстера. Воздух вдруг сделался плотным, густым, в нем что-то завибрировало, словно каждая его молекула сейчас застыла в неподвижности и стала частью единого, подрагивающего от напряжения, механизма. Дирку показалось, что он заглядывает в бездонное нутро исполинской печи, которая наливается жаром. Он и в самом деле почувствовал этот жар. Но не так, как прежде, волной плотного густого воздуха, бьющей в лицо. Теперь это было нечто куда более грозное, невидимое и в то же время завораживающее. Воздух опять пришел в движение, но отчего-то казался не горячим, даже напротив, ледяным. И Дирк понял, что времени осталось совсем мало.
Фойрмейстер не мог видеть его сейчас, а значит, поддавшись всеобщей панике, ударит вслепую, не обращая внимания на своих же солдат, часть из которых еще пыталась оказать подобие сопротивления. Страх иногда заставляет человека делать странные вещи.
Какой-то француз, едва живой, держал Дирка за ногу. Безвольное тело, похожее на мешок с тряпьем, каким-то образом сохраняло в себе достаточно сил. Дирк, не размышляя, схватил его за грудки и рывком поднял, держа перед собой как живой щит. Он не знал, будет ли это достаточной защитой от пламени, но ничего другого в его распоряжении не было. Француз заскрипел зубами, то ли от боли, то ли от ярости. Он был почти скальпирован, сквозь клочья волос виднелась желтоватая поверхность черепа, лицо превратилось в кровавую губку. Блеснул знакомый закопченный галун су-лейтенанта, но Дирк не испытал злорадства.
На подобное не оставалось времени, да и не испытывают мертвецы злорадства.
Воздух вокруг Дирка зашипел. Он вдруг стал мягким, податливым и очень густым, настолько, что сковывал движения. В этом воздухе можно было утонуть. Дирка спасло только то, что он отвернулся.
А потом мир вокруг него утонул в огне, свирепо гудящем и завывающем, окрасился в безумный багрянец с оранжевым отливом.
Гудящее пламя ударило с такой силой, что Дирка отшвырнуло назад, легко, как разрыв снаряда отбрасывает пустую флягу. Кажется, он успел закрыть глаза. А может, и нет. Все краски мира обернулись багряно-красным, смешались друг с другом, и Дирк вдруг понял, что лежит, касаясь щекой какой-то шероховатой раскаленной поверхности. Кажется, это была земля. Над ним и вокруг него что-то оглушительно трещало, шипело, выло. Он ощутил себя соринкой в рычащем чреве огромного костра. Ему показалось, что мир вокруг него расплавился, обернувшись полужидким, и его тело тонет в том, что осталось от земли и неба. Дирк не мог пошевелиться, ощущая лишь жар, который волнами перекатывался через него. Словно "Висельник" оказался под днищем грохочущего тяжелого танка.
Конечно, из такого не выбираются. Даже мертвец долго не протянет в доменной печи. Дирк не ощущал своего тела, но не сомневался в том, что от него мало что осталось. Оплавленный остов панциря да обугленная плоть внутри, как зола в печи. Вряд ли он успеет даже увидеть лицо своей смерти.
От этого невыносимого жара у него должны были лопнуть глаза в глазницах. Что ж, если он еще способен думать, значит, мучения не закончились. И кому-то из ребят придется оказать ему услугу вроде той, что он оказал Жареному Курту…
А потом он заметил, что жар спал. Его кожа все еще зудела, раскаленная, как щиток пулемета под жарким солнцем, но окружающий воздух стал прохладнее, или же это расплавились подкожные рецепторы его тела, отвечающие за восприятие температуры. Но когда Дирк открыл глаза и увидел перед глазами дымящуюся глину, запекшуюся в твердую корку, в которую упиралось его лицо, это совсем не было похоже на обман зрения.
Он шевельнулся, попытавшись встать на ноги, и только тогда заметил, что сжимает что-то в руке. Сперва он не понял, что это. В инстинктивно стиснутых пальцах Дирк держал исходящий черным дымом тлеющий сверток, из которого сыпалась мелкая сажа и тлеющие крошки. Перед глазами плясали оранжевые колеса и звезды, оттого он не сразу разобрал внутри этого свертка треснувший закопченный череп, глядящий на него удивленным взглядом дымящихся глазниц. Дирк разжал пальцы, и череп шлепнулся оземь, развалившись пополам и выпустив в воздух клуб маслянистого дыма.
- La viande sale, - сказал чей-то голос, незнакомый, гортанный, - Laissez la saleté nettoyer le feu!
Фойрмейстер стоял в каких-нибудь пяти шагах от Дирка, болезненно-бледное лицо искажено судорогой, в глазах - крошечный огонек вроде того, что чадит в огнемете, нажатием пальца превращаясь в ревущую струю огня. Дирк пошарил рукой в поисках молота, но нашел только раскаленный добела боек без рукояти. Видимо, в последнюю секунду он по привычке прикрылся оружием. Отчасти это помогло ему уцелеть. А еще – то, что пламя отшвырнуло его в сторону и впечатало в землю. И, конечно, су-лейтенант.
Фойрмейстер немного дрожал, как в ознобе. То ли от напряжения, то ли от усталости. Пальцы его правой руки, выставленные в направлении Дирка, прыгали, как у старого пьяницы. Возможно, их щелчок родит еще одну огненную бурю, которая наконец доберется до внутренностей Дирка и заставит его тело закипеть в стальной скорлупе. А еще Дирк заметил, что фойрмейстер не так и стар, как ему сперва показалось, едва ли старше его самого. Но ранняя седина и заострившееся лицо сильно его старили. На Дирка фойрмейстер смотрел с нескрываемым отвращением.
Дирк не знал, кто из "Висельников" уцелел в огненной буре, которая прошла по траншее, сжигая и разрушая все на своем пути. Он не мог обернуться, но представлял тлеющие завалы, усыпанные сожженными телами – что-то вроде горящих городских руин после бомбардировки зажигательными бомбами с аэропланов.
Фойрмейстер оскалился, неотрывно глядя в глаза Дирку. Он сознавал, что мертвец находится в его власти, и тянул эту последнюю секунду, тянул невыносимо долго. Дирк понимал, что не успеет даже подняться на ноги. Стоит ему лишь шевельнуться, как он обернется воющим факелом.
- Железо и тлен! – рявкнул кто-то неподалеку, и фойрмейстер вздрогнул, оторвавшись от Дирка.
Это был Юльке. Гранатометчик выбрался из-под разрушенного дымящегося перекрытия, сам исходящий серым паром, в обожженной броне с оплавленным забралом шлема. "Висельник" немного шатался, но когда он поднял "свинобой", рука его не дрожала. Фойрмейстер уставился на мертвеца с выражением крайней досады на лице. Даже ему претило убивать покойников дважды. Дирк понял, что сейчас произойдет и попытался подняться.
Не успел.
Юльке бросился на магильера со "свинобоем" в руке. Несмотря на полученные раны, он двигался достаточно быстро. Достаточно быстро, чтобы опередить любого человека. Но недостаточно, чтобы опередить огонь.
Фойрмейстер не щелкал пальцами и не произносил заклинаний. Он просто вскинул руку по направлению к "Висельнику" и сделал какое-то неуловимое движение вроде встряхивания кисти – как обычно делают пианисты перед длинной увертюрой. Это произошло быстро. Юльке и магильера разделяло всего несколько метров, и длинный "свинобой", замерший у бедра, был готов метнуться вверх тусклым едва различимым штрихом, проламывая теменную кость черепа. Ему не хватило каких-нибудь двух секунд. А может, и одной. Юльке вдруг покачнулся на бегу, так, словно споткнулся обо что-то. И Дирк мог бы поверить в то, что так оно и случилось, если бы не чувствовал кожей разливающийся в воздухе жар. Сперва легкий – как будто кто-то провел возле его лица теплой рукой – он в одно мгновение заставил воздух вскипеть.
Юльке покачнулся и вдруг выронил оружие, чего с ним раньше никогда не случалось. Следующий его шаг был неуверенным, и он же был последним его шагом. "Висельник" вдруг выгнулся, разведя руки, как если бы пытался обхватить что-то очень большое. Дирку показалось, что он расслышал его крик, а может, это был просто скрежет стали. Из оставленного пулей в серой броне отверстия вдруг вырвался сухой оранжевый язык пламени. Юльке рухнул на колени и в то же мгновенье огонь вырвался из глазниц его шлема, превратив оскаленный стальной череп в адскую маску с полыхающим взглядом.
Огонь бил изнутри, пластины доспехов вздыбились, налезая друг на друга, распирающий их изнутри раскаленный воздух требовал выхода, и серая сталь местами стала малиновой. Юльке попытался сделать еще один шаг. Бессмысленный уже и бесполезный шаг упрямого тела, которое до последнего пыталось выполнять свой долг, даже превращаясь в пепел. Огонь хлынул изо всех щелей и сочленений доспеха, превратив "Висельника" в бессмысленно бьющуюся куклу. От нестерпимого жара шлем лопнул, наружу брызнули осколки кости и клубы черного дыма. Треснул панцирь, высвобождая огненный водопад расплавленного металла и быстро чернеющих внутренностей. То, что осталось от Юльке, упало, распадаясь в воздухе на части. Наплечники, поножи, остатки шлема, латные наколенники, рондели, перекрученный бувигер, набедренники – все это рухнуло грудой, как комплект рыцарского облачения, не связанный уже человеческой плотью. Из его недр выпорхнул рой жирной сажи и рассыпался у самой земли.
Довольный произведенным эффектом, фойрмейстер вновь повернулся к Дирку. И указал на него растопыренными пальцами, между которыми уже плясала невидимая искра. Дирк опять почувствовал лицом волну излучаемого ею тепла, кажущегося еще мягким, отдаленным. Но встряхнуть рукой магильер уже не успел.
Раскаленный боек молота, похожий на кусок оплывшего бледно-розового теста, лежал на прежнем месте. И удобно лег в ладонь Дирка, когда он протянул руку. Фойрмейстеру не стоило отвлекаться, но в этом не было его вины. Просто прежде ему не доводилось встречать "Веселых Висельников" из Чумного Легиона.
Он привык видеть лишь покорных мертвецов.
Дирк поднялся рывком, и глаза магильера, от страха ставшие почти прозрачными, оказались совсем рядом. Дирк ощутил растущий жар, и надеялся лишь на то, что успеет прежде, чем сгорит заживо в собственных доспехах. Панцирь уже казался обжигающе горячим, как будто он находился на летнем солнцепеке, а не в густой тени весеннего вечера. Успеет ли он прежде, чем побелевшая от жара сталь прилипнет к коже, а грудная клетка лопнет изнутри?.. В этот момент Дирк не думал о времени. И вообще ни о чем не думал, потому что значения имел лишь кусок раскаленного металла в руке. И близкие глаза французского фойрмейстера.
Он успел. Раскаленный боек молота врезался в подбородок магильеру, с тяжелым хрустом разворачивая челюсти. Остатки языка превратились в подгоревшую розовато-серую кляксу на стали. Магильер завыл от невыносимой боли, глаза вылезли из орбит. Кричать он уже не мог, а мог лишь царапать руки Дирка, вминающие раскаленный брусок все глубже. Под конец его вой перешел в утробный рык, заглушающий треск гортани и шейных позвонков. Он извивался в хватке мертвеца, его тело тоже было упрямо, и оно хотело жить, не замечая того, что почти обезглавлено.
Из последних сил магильер пытался извернуться и вытащить раскаленную занозу, не обращая внимания на треск тлеющей кожи и валящий из носа и ушей серый дым. Дирк оттолкнул его, уже не опасаясь огня, готового сожрать "Висельника" изнутри. У господина магильера теперь было более важное дело. Он пытался вырвать убивающий его кусок металла, но лишь обжигал пальцы, кончики которых уже лопнули от жара.