Видения первого рода, когда воображение, не покидая нашего тела, продолжает перекраивать, достраивать события, уже виденные ранее наяву. Исполнение таких снов возможно, и человек мудрый и рассудительный может истолковать их верно…
Видения второго рода, по его словам, связаны с состоянием самого сновидца. И если поднести к спящему человеку огонь, весьма вероятно, что увидит он пожар, а если рядом пролить воду - дождь или реку. Подобные сны не заслуживают особого внимания…
Сны же третьего рода связаны с путешествием духа, видящего их, в иные миры. Такие сны используют маги для достижения иного знания, и такие сны особым образом могут высветить перед сновидцем будущее…"
"Такие сны видит Павул… Такой сон сегодня видел и я…" - подумал Никит и продолжил:
"И сон, виденный мной, я отнес бы к третьему роду.
Кроме того, мудрейший Джиан-Поло Аэлльский полагает, что сновидец, узревший змею, имеет врага столь же сильного, сколь сильна виденная им змея…
Следуя же тому, что сон этот был в ночь полной, но начавшей убывать Моны и привиделся не одному мне, то если и несет он в себе тайную весть, то весть эта касается событий, должных произойти сегодня или завтра. Увижу ли я этих змей воочию, увижу ли врагов, и узнаю ли, что означает сия битва…"
Никит не хотел засыпать. Опасения, что сон снова перенесет его в иную жизнь, не приносящую ни радости, ни отдохновения, не оставляли его. И он выбрал третий мир, мир благородного Элиона, идущего к своей возлюбленной Норе, мир Элга, ищущего оружие против своей смерти.
"…Два стража встретили Элиона у входа в пещеру. Два стража, величественных, словно горы.
По восемь рук имели эти стражи, и головы тагов венчали их плечи, подобные склонам. Но не мог выпустить из рук чашу, накрытую красным шелком, благородный Элион, не мог и остановиться, чтобы оставить ее на камнях и взять меч. Да и меч его был иголочкой по сравнению со сверкающими унрасами тагоголовых…"
"Ага, - мелькнуло в голове Никита, - какие унрасы в те времена? Они появились, если верить Гиру Нетонскому, в двухтысячном ире, во время становления Короната! Почему Ксант этого не видит?"
"…И молвил благородный Элион:
- Пустите меня к почтенному Теонару, меня, Элиона, посланца Леи!
Рык, смешанный с пламенем, вылетел из пастей стражей и опалил шкуру Арги, наброшенную на плечи героя. Ослепительно белую, чистую, как горный снег, шерсть великой асунры покрыли коричневые пятна. Но взгляд Элиона был подобен двум мечам, и речь его была столь тверда, что пропустили стражи героя, и вошел он в глубокое чрево сна.
И миновал Элион хрустальный лабиринт, сделанный умельцем ниром, и сошел по каменной лестнице знаменитого Биорка, и настала хора, когда наконец узрел он почтенного Теонара.
Недвижно лежал Теонар, и тысячи тысяч хайров оплели паутиной его тело, и вековечный иней сверкал на его лице. И в темной глубине предстала глазам Элиона колыбель хрустальная, где покоилась его возлюбленная Нора.
И подошел к ней Элион, и поднял красный покров, и засверкала в его руке чаша, наполненная Алгом, жизнь дарующим, омывающим красный цветок Сна. И такое благоухание исходило из той чаши, что даже Почтенный Теонар, потерявший все свои чувства от начала мира, пробудился и вздохнул столь глубоко, что сотряслась Аста.
Но ни одна капля Алга, жизнь дарующего, не покинула чашу в руках Элиона. Возлюбленная же его Нора была недвижима. И поднес Элион чашу к самым губам ее, и озарил Алг, жизнь дарующий, ее лицо, и под веки ей заглянул живой свет. Но не пошевелилась Нора.
И задрожали руки Элиона, и окропили капли Алга, жизнь дарующего, губы Норы, и тело ее стало как бы золотым, а стены пещеры засветились, превращаясь в стены дня, и деревья появились вместо трещин, и цветы распустились там, где были камни.
Жизнь пришла в тело прекрасной Норы, но была недвижна возлюбленная Элиона, ибо сковывал ее вековечный сон.
Ярость охватила героя, и отбросил он чашу, и отскочила она от камней, и Алг, жизнь дарующий, взошел, подобно Таиру, а цветок Сиа, выпавший из чаши, засох в одно мгновение и стал чернее ночи.
Ослепило Элиона горе. Накрыл герой покровом красным тело возлюбленной, и достал он клинок, неразлучного друга своего, сразившего немало чудовищ диких, не сломленный даже магрутами, и занес его, направив в свое сердце.
Но восстал вдруг, пробужденный от смерти, Почтенный Теонар, ибо и его коснулся Алг, жизнь дарующий, и подобен был он горе, выросшей из глубин мира. Ноги его казались двумя колоннами, а лицо и грудь в облаках скрывались. И увидел Элион, как сквозь них вновь мерцает волшебная звезда Сиамаир, красный цветок, из угля восставший.
И сказал Теонар некое слово тайное, и отбросил Элион меч, и вновь сорвал покров с возлюбленной, и коснулся губами губ ее, но холодны были губы Норы.
И последнее слово произнес над ними Почтенный Теонар, и упало оно радужной каплей на возлюбленных, и поглотило их, и открыла глаза Нора, привлекла к себе Элиона. А Теонар растворился неслышно, ибо призвали его к себе Боги.
И были так нежны ласки влюбленных, и так горячи их поцелуи, что озарился радостью весь мир от глубин подземных и до самого свода небес, и не осталось нигде человека, не согретого их любовью…"
ПАВУЛ
Олар открыл глаза. Все поле зрения заполнял белый, без единой трещинки, без единого пятнышка потолок. Его беспредельность заставила Олара сжаться. "О Боги, Боги, что вы со мной делаете!" Тоска, необъяснимый страх вырвали из оков сознания и скрутили сильное тело Олара до тошноты, до дрожи в коленях. "За что?.. Возьми меня, Смерть! - Одним дыханием, кашлем он горько рассмеялся над этой, достойной балагана фразой. - И ты, Смерть, мне скучна!"
Олар снова закрыл глаза. Перед ним по какому-то желобу сползали зеленые, похожие друг на друга горошины, они монотонно скатывались вниз, и бесконечность, безысходность этого действия превращала Олара в неспособный пошевелиться труп.
"О Боги, неужели это я!" "Спой, Олар, - услышал он, - спой, мессир аэтон!" Голоса вливались в шелест горошин, и каждый просил своей истории… "Комедиант… Тряпка, впитавшая всю грязь Асты, пролитую в жалкие книги… Тряпка, выдавливающая из себя капли… Тряпка Олар…" - услышал он другой голос, идущий изнутри. Он снова, на этот раз вслух, рассмеялся, и снова пробилась наружу и начала изводить ненавистная тоска, подобная лихорадке, страх которой был страшнее самой Смерти. "Хватит! - чуть не выкрикнул Олар, хотя на самом деле он не произнес ни слова. - О, как я тебя ненавижу, Олар!"
"Вина… Глоток вина. Глоток вина, и станет легче…" Олар свалился на пол, не ощущая ушибов, не думая о том, что, сползая, он стаскивает легкое покрывало со спящей рядом с ним Нинеи, и золотые руки Таира, пробившиеся сквозь занавеску, накидывают на нее пестрые пятна, словно шкуру котоара, и Нинея, подобно распускающемуся цветку, потягивается.
Олар не видел, не чувствовал ничего. Белый потолок, белая пелена стояла перед его глазами. "Я не могу… Ничего не могу… Вина!" Он подполз к кувшину и жадно отхлебнул… Не помогло. Не в силах подняться, он растянулся на холодном полу среди сброшенной вчера вечером одежды, напоминающей спящих зверей на огромной полированной доске для игры в сессо, где черные квадраты мордрео чередовались с белыми, из благородной аскенны.
Страх постепенно исчез, дрожь отпустила, но нечто липкое и гнетущее уходить не желало. Олар слышал шорох горошин, и в это время он ненавидел свой дар, свою итару. Она - заклятый враг - лежала, поблескивая перламутровой отделкой, рядом, в кресле, в полуоткрытом футляре. Враг, на убийство которого не поднималась рука. "На убийство". И себя Олар убить не мог. Никого не мог убить, хотя тысячи тысяч раз убивал, показывая кровавые сцены своим зрителям: никогда не исчезала граница между тем, что он показывал, и его реальной жизнью.
- Ах, Олар, Олар, ты опять покидаешь меня, - услышал он позади голос Нинеи.
Восхитительной, божественной Нинеи, так сказал бы каждый, кто видел ее танцующей. Обворожительной Нинеи, амауны, ласк которой пытались добиться многие, к ногам которой, ради одного долгого взгляда больших миндалевидных глаз, бросали, подобно цветам, целые состояния, которая повелевала, словно ручными тагами, сильными мира сего.
Олар же, не обращая на нее внимания, ползая по полу, принялся собирать свою одежду.
- Куда ты спешишь, Олар? - снова услышал он голос Нинеи, чарующий голос красавицы, поющей подобно голосу фэйры - так говорили ее поклонники.
Ходили даже слухи, что Нинея уж если не дальняя родственница, то, по крайней мере, ученица фэйров, ибо в искусстве любви не было ей равных.
Но Олар по-прежнему не видел Нинеи. Утро было его смертью. Она это знала, но каждый раз, когда аэтон гостил у нее, чувствовала глубокую обиду. На что? В это время он не видел никого, ничего. Даже если бы вдруг Таир погас, Олар продолжал бы ползать, собирая свою одежду.
- Зачем ты уходишь, Олар? Оставайся. - Ее ласковые сети, разорвать которые не мог ни один мужчина, пропускали Олара, словно воду. - Спой мне песню на прощанье, Олар…
И Олар на мгновение ожил.
- Тс-с-с… - ответил аэтон и, пересилив тяжесть, одолевавшую его, улыбнулся. - Ее нельзя будить. Она видит волшебные сны.
И от этих слов тоскливая волна вдруг схлынула с его души, и не одна Нинея это почувствовала: невесть откуда взявшийся легкий ветерок зашевелил штору.
- Мы увидимся, милая Нинея… Когда-нибудь. - Олар коснулся губами лба девушки.
- Мы увидимся сегодня, в доме светлорожденного Вита?
- Сегодня? - Олар задумался. Он вспомнил, что вечером приглашен в дом одного из состоятельных вельмож Короната. - Может быть…
Аэтон резко развернулся и, уверенно обогнув столик с цветными стеклянными флакончиками, играющими на солнце, словно груда драгоценностей и собравшими в себе чудесные ароматы всей Асты, выскользнул за ширму.
Хлопок двери и быстрые шаги по деревянным ступеням вниз - последнее, что он оставил в памяти амауны.
"О Боги! Сегодня я спою свою последнюю песню. Хватит… Я полон… Сыт… Запомните, Боги! К вашим стопам я бросаю последнюю жертву. И дайте мне свободу!" До середины дня Олар бесцельно бродил по городу, и постепенно подавленное состояние сменилось неестественным возбуждением. Он побежал вниз по каменной лестнице, перепрыгивая то через одну, то через две ступени, в старый город, и шаги отбивали неровный ритм некогда записанного им стиха:
Сердце мое сгорело,
И я разбросаю пепел,
Легкий и невесомый,
Как летние облака…
Нет радости, нет печали,
Нет ни жизни, ни смерти,
Только холодные скалы
Да легкие облака…
"Сегодня!" Предчувствие чего-то необычного охватило Олара, окончательно вытеснив из памяти страшное пробуждение. А тем временем ноги принесли его в харчевню, над которой красовалась звучная надпись: "Пей до дна!" Аэтон редко бывал в подобных местах. Харчевней оказалось дешевое заведение для всякого проходящего мимо и отчасти оправдывало свое название: посетители не оставляли вина в кружках.
То ли удобное расположение в самом центре города, то ли дешевое вино не позволяли пустовать этому каменному полуподвалу. Заполненный дымящим и галдящим людом, он напоминал большой котел с кислым несъедобным варевом. И Олар окунулся в самую гущу.
С трудом пробравшись сквозь толпу гогочущих тел, едва не получив кружкой по голове, он достиг прилавка.
- Налей мне "Слезы Харута"… И дай вот эту… - Олар указал юркому хозяину на одну из лепешек и бросил на прилавок "трезубец".
Тот пристально взглянул в лицо аэтону и неожиданно резким толчком послал монету обратно. Она легко заскользила по дереву, отполированному тысячами локтей, но остановилась как раз возле руки Олара.
- Такие гости! - Хозяин усмехнулся. - Такие гости… Бесплатно. Если уж сам великий аэтон пожаловал в нашу нору…
Ирония в голосе хозяина неожиданно взвинтила Олара.
- Великий… Да! А ты знаешь кого-нибудь, кто показывает лучше? Кто знает больше историй?
- Нет, нет, что ты. Ты, пожалуй, единственный, король аэтонов - Олар, снизошедший подобно Богу до нашей норы.
- Ты издеваешься! - Аэтон огромным усилием удержал готовый вырваться крик и швырнул кружку в хозяина.
Тот ловко увернулся и, как ни в чем не бывало, продолжил:
- Нисколько… Ты выслушай меня. Твое искусство - для богатых. А ни один из этих людей, - блестящими большими глазами хозяин обвел зал, - не видел его. Справедливо ли это?
- Не знаю.
- А я знаю. Ты поешь и показываешь за большие деньги, за такие, которых не заработать ни одному из этих людей и за пол-ира. Спой им, Олар, а я заплачу. Больше, чем все богачи. Кружкой вот этого кислого, как их жизнь, вина. Очень дорогой кружкой.
- Спою.
Олар мог спеть обо всем. От одного взгляда на любой предмет: на травинку, на тряпку, которой вытирают пол, на кружку… в голове его рождались не одна, а сотни историй. Но несмотря на это, мир его песен был исчерпан. Ему было тоскливо. Его дар убивал его. Он вырос из своих историй, как из кадушки вырастает комнатный лиимдрео. Ему требовался простор, который никто не мог дать. Он мог спеть обо всем, но он не мог петь.
Но теперь аэтон вдруг понял, что́ покажет затихшей и прислушивающейся к его разговору с хозяином публике.
Он достал из футляра инструмент, повернулся на высоком табурете лицом к залу, тронул первую, самую высокую струну и, прислушиваясь к привычному звуку, вгляделся в густое табачное облако, висевшее перед ним.
Затем его пальцы забегали по струнам, и с каждым аккордом облако становилось все белее, оно начало клубиться, расступаться в разные стороны, открывая за собой ярко-синее небо и серебряные ступени лестницы, ведущей сквозь сад, сказочный сад тысячи деревьев, сквозь сверкающие хрустальные горы к распахнутым воротам, за которыми виднелись, высоко в небе, башни небесного града, Блаженного Артана… Золотые драконы кружились над крышами, и Олар, сбрасывая с себя тяжелые воспоминания, поднимался по ступеням… Шаг, еще шаг, дуновение легкого ветерка на миг отвлекло его и…
Павул открыл глаза и увидел над собой покрытый трещинами потолок одной из уцелевших келий. "Неужели снизошли Боги… Просыпается моя память!.. Я же помню!.. Помню!.." Дрожь радости прошла по телу Павула. "Боги откликнулись на мои мольбы!"
Павул продолжал лежать и блаженно улыбаться, когда к нему вошел Никит.
- Не разбудил, уважаемый?
- Нет.
- Удовлетвори мое нетерпение… Скажи, что за дивные сны задержали тебя к трапезе? Ты проспал ее, знаешь?
- Сны? - пытаясь изобразить зевоту, ответил Павул, но предательская улыбка так и не покинула его лица. - Плохо помню… Ничего особенного… Ничего.
Никит удивленно посмотрел на сновидца.
- И мне тоже ничего.
- Не всегда наши сны совпадают, - сказал Павул. На этот раз зевота добралась до его губ, и он снова прикрыл рот ладонью. Несмотря на все эти действия, Никиту удалось уловить какие-то новые нотки в голосе сновидца.
- И я не каждую ночь вижу сны, - продолжил Павул. - Извини, уважаемый, я думаю об очень важном для меня… Потом поговорим…
- Ну, не буду мешать.
Едва захлопнулась дверь за Никитом, Павул вновь погрузился в полудрему.
Он продолжал подниматься по широкой лестнице, ступени которой переливались всеми цветами радуги и пружинили при каждом шаге. Нет, Олар не шагал, Олар - летел. И каждый его зритель поднимался в небо точно так же, как он. Весь во власти этого странного, нового даже для самого аэтона, чувства, Олар отложил в сторону итару, поднялся и на сей раз свободно, сквозь толпу завороженно застывших зрителей, вышел на улицу.
Шагая по харчевне, пересекая дорогу, он продолжал лететь и очнулся лишь от удара: его задело краем телеги. Первое мгновение Олар не понимал, где он и что с ним происходит. Но вскоре звуки уличной сутолоки обрушились на него, и он почувствовал, как под тяжестью этого груза неумолимо падает вниз.
Реальное же падение продолжалось недолго. Испуганный возница остановил нонторов, подбежал и склонился над Оларом. Подоспели и несколько прохожих.
- Нельзя так, уважаемый, - принялся укорять аэтона погонщик. - Я же кричу, кричу…
- О… Извини… Я сам виноват… Задумался.
С помощью возницы Олар поднялся и, преодолев небольшое головокружение, добрался до ближайшего дома. Он прислонился к теплой, прогретой Таиром стене и закрыл глаза.
- Может, отвезти к лекарю?
- Нет, мне хорошо.
Аэтон услышал, как после окрика погонщика раздался вялый стук копыт нонторов и загромыхали по мостовой окованные железом колеса повозки. Не открывая глаз, аэтон ощупал ушибленное плечо. "Ничего серьезного".
Вскоре он уже шагал по улице, совершенно не представляя дальнейших действий. Одно Олар решил твердо - возвращаться в харчевню за итарой он не будет.
"Наняться матросом на какое-нибудь судно… - эта мысль давно жила в нем. Но подобные странствия в своих песнях он совершал тысячи раз и понимал, что от этого мир не изменится. - Надо избавиться от всего, что за мной… Вычистить стойло, а потом уже начинать жизнь… Да. Наняться матросом и уехать туда, где не понимают человеческого языка, где поклоняются каменным фаллосам или каким-нибудь чудовищам… Уехать, чтобы не видеть ни городов, ни людей, чтобы не слышать человеческой речи…" Олар уже направился к порту, как вдруг почувствовал чье-то легкое прикосновение к своему плечу. Будь плечо здоровым, он мог бы вообще ничего не заметить, но сейчас легкая боль заставила его обернуться.
Позади никого не было. Только в самом конце улицы ковылял седобородый, согнутый в три погибели, старик. Олар хотел было снова продолжить путь, но старик поманил его рукой.
Олар подошел к незнакомцу, глаза которого находились на уровне груди аэтона. Тот, казалось, и не смотрел на Олара, однако обращался к нему:
- Что же ты так поспешно покинул нас, любезный аэтон?
"Ну, сейчас начнутся славословия… - с неприязнью подумал Олар. - И зачем я к нему подошел…"
- Я торопился, почтенный… Извини, я и сейчас тороплюсь.
- А твоя драгоценная итара? Ты оставил ее…
- Продайте и выпейте за мое здоровье. Вместе с хозяином…
Олар снова попытался развернуться, но слова старика остановили его.
- От памяти не убежать, уважаемый… Она догонит и в чужой стране.
"Он читает мои мысли?.." И неожиданно для самого себя Олар спросил:
- Что же мне прикажешь делать?
- Твое горе - не беда. Память можно спрятать… Спрятать так, что никто ее не найдет.
- И ты это можешь?
"Могу". - Старик промолчал, но аэтон явственно услышал ответ.
"Чем я заплачу тебе?"
"Ты уже заплатил…"
"Давай же!"
- Подумай, ты можешь пожалеть об этом… Ты будешь страдать не меньше, чем сейчас. Чистый лист не менее ужасен, чем заполненный множеством слов.
"Я испил свою чашу до дна…"
Почему-то Олар вспомнил название харчевни: "Пей до дна". И белый потолок, невыносимое бесконечное поле, по которому он блуждал утром.