Один из детей, тощий черноволосый мальчик, скривил презрительно губы во взрослой усмешке и прошептал на ухо соседке, кудрявой русой девочке:
"Если это судьба, то должна быть настоящая какафония! Не у кого из нас нет судьбы, которую можно было бы предвидеть".
Девочка упрямо наклонила голову.
"Это была я, - шепнула Ольга, наклонившись к Лениному уху. - А мальчика ты узнала".
9.
Сон оборвался.
Из-за распахнутого настежь окна веяло запахами летней ночи и яблок, плескалась река… Тишина и спокойствие вливались в комнату, их хотелось пить глотками.
"Как странно, - думала Лена. - Я знаю, что со мной не случится ничего плохого, потому что все самое худшее уже произошло. Я сломалась и изменила себе и своим интересам".
В этом был свой особенный кайф.
Потом она сообразила: от кровати пахло табаком. Как-то странно…
Девушка села, пошарила рукой на тумбочке у кровати; зажгла ночник. Огляделась.
Это была не ее комната. Обстановка почти такая же - в меру спартанская, но без туалетного столика. Зато все стены покрывали… картинки.
То есть, конечно, не только картинки. Там были гравюры, печатные и простые, карандашные и акварельные рисунки, фотографии… Гравюры и рисунки изображали местности, старинные дома, улицы, людей, одетых как в позапрошлом веке, странные пейзажи: дороги без линий ЛЭП и асфальтового покрытия, поезда, из труб которых шел дым… И - люди. Девушки в соломенных шляпках и с завитыми буклями по сторонам лица, мужчины с трубками в зубах, женщины с зонтиками и собачками на поводке, дети в коротких штанишках и юбочках… На некоторых картинках - смешные подписи с ятями и ерями. Рисунки отличались и качеством: сделанные на хорошей плотной бумаге и вставленные в рамку, просто обрывки, пришпиленные кнопками… обгоревшие на солнце и плохо различимые, заботливо обернутые в полиэтилен, иногда - подправленные шариковой ручкой… Все они, кажется, принадлежали разным авторам… некоторые вообще представляли собой обыкновенные заводские штамповки. Впрочем, большинство, как решила Лена, писала все же одна рука. Художника этого вряд ли можно было назвать настоящим мастером: он не привносил в пейзажи ничего своего, зато скрупулезно и четко копировал настоящее, соблюдая мельчайшие детали.
Были здесь и фотографии, причем больше, чем рисунков. Начиная от совсем старых: люди в старинных одеждах и неестественных позах (мужчины, в основном, в мундирах, женщины - с гладко зачесанными назад волосами). Очень много групповых, иногда отдельные лица обведены ядовито зеленым маркером. Потом - более новые. Начиная от видов забаррикадированных улиц с натянутыми кумачовыми плакатами "вся власть - советам" до фотографий "блошиного рынка" с китайцами и здоровенными бумажными сумками. Здоровый, чуть обгорелый по краю снимок, уже цветной: танки перед Белым Домом. Цветные, кстати, тоже всякие: и красивые студийные, и мелкие кодаковские, и любительские смазанные, и четкие профессиональные… Лица, лица, лица… Тысячи лиц, и все в беспорядке.
Почему-то казалось, что если смотреть на них, если пробежать взглядом по удивительным образом расцвеченной живыми людьми стене, уловишь некую связь… Вот девушка взмахнула рукой на одной картинке… а на следующей фотографии вскинул руку партийный деятель, потом дети водят хоровод, потом вьется, упираясь в пыльное небо, пружинистый черный смерч… Лена почувствовала, что сейчас сломает голову, пытаясь уловить за сонмами картин то, что они никогда не изображали и изображать не могли. Некое внутреннее движение… некую скрытую суть…
Но одна фотография…
Она - единственная - была прикреплена к дверце шкафа. Лена решила, что делали ее недавно, может быть, несколько дней назад. Яркая зеленая листва деревьев, солнечный свет… На поваленном березовом бревне у реки (уж не на том ли, где вчера или позавчера Лена разговаривала с симпатичным призраком Сергеем Петровичем?) сидят трое. Высокий носатый мужчина с роскошной гривой рыжих волос и широкой улыбкой обнимает одной рукой очень изящную черноволосую девушку, похожую на японку. Другой рукой он машет тому, кто фотографирует. Чуть поодаль от них сидит Вик. То ли дуется на что-то, то ли тень неудачно легла…
Видимо, этот рыжий и есть Артем.
Господи, как же надо скучать по земле… Как же надо любить жизнь, чтобы…
Тихонько, словно боясь, что ее застукают за разглядыванием кусочков совершенно не касающейся ее судьбы, Лена вышла из чужой комнаты и направилась по коридору к своей. Приоткрыла дверь. Заглянула.
Оказалось - не зря осторожничала. На ее заправленной кровати полулежал, прислонившись к спинке и прикрыв глаза, Станислав Ольгердтович. Крепко вцепившись в него обеими руками и положив голову ему на грудь, спал Вик. Во сне лицо "корнета" было удивительно детским, но сам он ребенком все равно не выглядел. Может быть, потому что его кулаки сжимались на свитере Станислава Ольгердтовича так, как руки ребенка не сжимаются никогда.
Станислав Ольгердтович открыл глаза, повернул голову в сторону приоткрывшейся двери и осторожно приложил палец к губам. Лена кивнула и тихонько вышла.
Она спустилась вниз и села за один из столиков, не зная, что ей делать дальше. Спать не хотелось, выходить на улицу - тоже. Хотелось есть, но заглянуть на кухню тоже было лень. А кстати, кто здесь у них готовит?.. И откуда берутся продукты? Вчера вечером Лена никого не увидела, но микроволновка была… Вот странно… И холодильник был.
Заскрипела лестница - это спускался Станислав Ольгердтович. Лена подумала, что шаги у него одновременно и тяжелые, и крайне осторожные. Он сел за столик напротив Лены, положил на стол большие руки.
- Вик очень устал, - сказал старый симаргл. - Очень много сил потратил. Не мог заснуть… Насилу я его убаюкал, - он как-то устало, едва ли не жалобно улыбнулся. - Знаете, ужасно боюсь, что однажды он не вернется… Разрешите, закурю?
- Курите, пожалуйста… А, может, будете ко мне на ты? - робко предложила Лена.
- С превеликим удовольствием, - Станислав Ольгердтович пожал плечами, набивая трубку. - И ты зови меня Стас. Корнет прав, обычно меня стесняют такие вещи, но… надо становиться современнее, - он неуклюже подмигнул Лене.
Она улыбнулась. Потом, помявшись немного, спросила:
- Стас… вы не обидитесь, если я задам личный вопрос?
- Ты про ту сцену, свидетельницей которой случайно стала? - он вставил трубку в рот и затянулся.
Лена робко кивнула.
- Вы с Виком… любовники? - спросила она и тут же прикусила язык.
Станислав Ольгердтович так пронзительно посмотрел на нее, что Лена подумала: все, обиделся насмерть. С мужчинами такое случается. Но вместо того, чтобы ледяным тоном попрощаться и уйти, он вздохнул:
- Лена, вот вас… тебя сегодня попробовали соблазнить. Юноша, которого ты любила. Много из этого получилось? Это было похоже на те женские романы, которые ты читала?
Лена вздрогнула. Поднесла пальцы к губам, которые, казалось, еще саднили.
- Это было… больно, - призналась она. - И неприятно. Каждое его прикосновение… как будто высасывало из меня что-то.
- Это были прикосновения его души. Понимаешь, по сути у тебя ведь сейчас нет тела, - он выдохнул дым, и сразу же их столик окутался белым, режущим глаза облаком. - То есть я не могу точно тебе сказать, что именно собой представляет тело симаргла… для простоты лично я считаю что, что это, - он провел свободной от рубки рукой вдоль туловища, - овеществленная душа. В любом случае, о плотской страсти говорить не приходится. Она ведь в первую очередь связана с продолжением рода… а какое может быть для нас "продолжение"? В его же душе было очень много темного, злого - как и в душе любого живого человека. Это, кроме всего прочего, одна из причин, почему запрещены встречи с родственниками. Физический контакт с этим юношей ранил тебя, но ведь когда тебя обнимал Вик, ты чувствовала себя по-другому, верно? Смерть очищает нас от всего лишнего… поэтому, кстати, ты можешь полагаться на любого симаргла.
- Вы… ты знаешь, что Вик меня обнимал… Откуда?
Станислав Ольгердтович чуть улыбнулся в усы.
- Я ведь провидец, знаешь ли… На современном языке это называется "экстрасенс", или "телепат"… Твои мысли, я конечно, могу прочесть только в самых общих чертах, но вот мысли человека, с которым вместе уже… дай скажу точно… сто сорок девять лет… - он хмыкнул, - они почти уже неотличимы от моих собственных.
Лена попыталась представить себе, как это - когда ты не понимаешь, где кончается твоя личность, и начинается чужая, когда одна жизнь продолжает другую - и не смогла. И уж совсем не могла представить это в отношении Вика и Станислава Ольгердтовича. Они были настолько разные и так мало имели общего друг с другом… Она даже не заметила, чтобы они общались с какой-то особой сердечностью.
Но, конечно, об этом она не стала спрашивать. Она спросила о другом.
- А… этот Артем… он кто был?
- Он был наш друг. Бывший солдат, бывший бард, бывший преступник и богохульник… Вряд ли тебе кто-то про него много расскажет. У нас это не принято, - кажется, Станислав Ольгердтович избегал смотреть в глаза Лене. - Но он ушел вслед за женщиной, которую любил.
Ушел - значит умер? Наверное, да…
- А куда попадают симарглы, когда умирают?
Помолчав немного и еще раз выпустив дым, Станислав Ольгердтович ответил:
- Не знаю.
Потом добавил:
- Иди-ка ложись спать, маленькая. Раз уж ты сразу перепутала спальни - то и оставайся в моей. Я все равно не засну сегодня. Да и к тому же, надо писать отчет. Жив ты или нет, бюрократия бессмертна.
- Я не могу спать… Я все думаю: что будет с Сергеем?
- Ничего.
- Что значит "ничего"?
- То и значит. Если мы не убили его сразу, то теперь, скорее всего, не доберемся. Будет стандартная процедура: наши маги поставят в астрале сетку, и, если он снова попытается призвать умершего… но, думаю, не попытается. Теперь, когда он столкнулся с последствиями своей деятельности… не знаю.
- А кто такие хозяева?
- Владыки зла.
Лене захотелось засмеяться, но Станислав Ольгердтович был серьезен. Поэтому она только спросила:
- И Сергей им служит?
- Вероятнее всего.
- Но он сказал, что не служит никому!
- Их служители всегда сохраняют иллюзию свободы.
- Иллюзию?
- Да. Потому что свобода нужна для того, чтобы избирать свой путь. А их путь выбран за них, им лишь позволено определять мелкие телодвижения. Мы же свою дорогу избираем целиком и полностью, но уж когда избрали… - Станислав Ольгердтович усмехнулся. - Две стороны одной медали, если хочешь.
- У этих… служителей хозяев… есть организация?
- Мм… Большая часть - вольные старатели, каждый на свой вкус и лад. Так, шабаши иногда устраивают. К несчастью, даже по одиночке большинство из них сильнее, чем мы. Одно счастье, что они не так часто нам попадаются.
- Что значит "не часто"? Ведь они постоянно творят зло!
- Так и ведь мы не ангелы, маленькая. Мы вступаем в бой только тогда, когда речь идет о смерти. У нас просто нет сил ни на что иное. А вредить можно тысячами разных способов, и смерть, пусть даже смерть души - всего лишь один из них, далеко не самый страшный. А еще мы, если ты не забыла, тоже используем людей в своих интересах. Живых.
- Да… - Лена кивнула.
Уж что-что, а это она помнила хорошо. Молодой врач, у которого вокруг головы словно светился весенний тающий лед. Врач, которого Лена не стала обманывать. Интересно, а почему - не стала?
Может быть, потому, что его взгляд показался ей странным образом похожим на ее собственный? Но все равно, интересно, чем…
Она вздрогнула от холода осознания.
- Стас… - она коснулась руки Станислава Ольгердтовича. - Вы не подбросите меня на Землю? Я понимаю, что сейчас уже поздно, но…
- Не так уж поздно, - он пожал плечами. - Всего-то девять вечера. А зачем тебе?
- Живыми людьми нельзя пользоваться.
Разумеется, нельзя. С живыми людьми вообще нельзя поступать, как тебе угодно, нельзя навязывать свои желания, потому что иначе любовь повернется горькой болью, сжигающей сердце, а чудо станет отчаянием.
Ну и что, что она не стала обманывать его. Все равно, она добавила к его ноше еще груза. Как бы часто он не объявлял смертный приговор - он, совершенно определенно, не привык к этому, это было видно по его лицу. Так почему Лена так легко забыла? Забыла, тогда как ее саму нагружали без меры… и пора бы уже знать, что это такое - быть орудием в чужих руках, пусть даже и добрых.
10. Из мемуаров черного мага
Как же это тяжело - умирать. Лежать на холодном снегу - всегда только снегу - и чтобы кровь вытекала из жил. Как же это тяжело - держать в стынущих пальцах мертвую голову той, кого любишь, и понимать, что мир - полная и пустая бессмыслица, в которой нет ни борьбы, ничего. Жизнь не стоит того, чтобы ей дорожить. Почему в этой комнате паутина на стенах? Потому что в ней никто не живет. Почему эта женщина играет на пианино? Потому, что не может иначе. Что ей делать? Мертвые звуки падают в пустоту, где ничего не было.
Моя кровь пропитывает паркет. Все правильно. Это ведь бывшее дерево. Кто его знает, если на него прольется достаточно живительной влаги, он, может, оживет. Но почему так тяжело кругом? Почему пустой круговорот бесконечных дней видится впереди, как будто я не умираю здесь, за спиной у Ольги, которая не обращает на меня внимания?..
У меня не так же много желаний было в жизни. Все, чего я хотел последнее время, - получить эту девушку полностью, чтобы она была до конца моя. Я поддался безумной надежде и, как всякий безумец, заплатил за это тем, что потерял какое-либо основание для дальнейшей жизни. Все, что было, - все рассыпалось под пальцами.
Но в моих жилах - сила воли. В моих жилах плод страданий моих предков. Значит ли это, что я сдамся так легко?
- Умираешь? - спросила Ольга, не прерывая игры. Короткие резкие звуки ее слов ритмом прибоя пульсировали в моей голове.
- Возможно, - с трудом проговорил я. - Я… вытащил копье…
- Дурак, - холодно произнесла она. - Оно бы не причинило тебе вреда. Симарглы убивать как следуют не умеют, хоть и тешат себя надеждой, что делают это лучше других.
- Почему ты бросила меня?.. - задал я вопрос, который задавал каждый раз в снах. Я ведь умел вызывать правильные сны. И она умела тоже. Но никогда не уходила от меня, встречалась лицом к лицу. Или спина к спине, как сейчас.
- А почему ты сделался таким, какой ты есть? В этот последний час ты мне солжешь? - нет, она не повернулась, но я словно бы мог видеть ее глаза: серые, прозрачные до самого дна. В Ольге никогда не было ни капли загадки.
- Я выживу… - сказал я.
- Зачем? - холодно спросила Ольга. - О нет, я бы первая сказала тебе "живи"… если от этого была бы польза. Зачем на свете может существовать такой человек как ты?
- Чтобы вернуть ее, - кажется, я бредил. - Я верну ее, во что бы то ни стало…
- Ну-ну…
Звуки пианино пропали. Стук отодвигаемого стула. Шорох раздвигаемых штор. Стук оконной рамы. И свежий ветер, ворвавшийся в комнату.
- Зачем она тебе? - в реве ветра я слышал ее слова. - Зачем?
- Ты знаешь, каково это… - я шептал, может быть даже, мои губы шевелились совершенно бесшумно, но мне это было все равно. - Ты знаешь… каково это… когда никто не смотрит на тебя?.. Когда никто не видит тебя?.. Смотрит, и не видит… Или видит не то, что надо?..
Мир был сумрачен и напоен тенями, но это его нормальное состояние. Я знал теперь, что выживу… я с самого начала это знал. Я не могу умереть, пока у меня есть шанс сделать так, чтобы Лена снова посмотрела на меня… Пусть увидит меня! Хотя бы один только раз…
Ветер подхватил меня, отодрал от высохшей лужи крови на полу, и понес, легкого и невесомого, в свинцово серое небо над городом. Улетая, я успел увидеть лицо Ольги - увидеть по-настоящему. Ее мягкие губы произнесли:
- Это не любовь… Любовь - это совсем другое.
И Лена сказала из пустоты: "Любовь - это еще не все".
11.
Когда я открываю дверь, в моей квартире всегда пустота. Не знаю, как это назвать еще. Это ведь не одиночество - я вовсе не чувствую себя одиноким. Это не холод: у нас центральное отопление, и до самого мая батареи работают едва ли не в режиме ядерного реактора. Это не темнота: как я уже сказал, у нас очень светло.
Не знаю, почему я вновь и вновь возвращаюсь к этой теме. Пустота. Да, она ждет. Когда дойдешь до предела, когда сломаешь мозги, размышляя, к тебе порой приходит ослепительное понимание того, что это такое есть. Но увы - как любым озарением, этим нельзя поделиться. Может быть, вам будет достаточно просто прислушаться к тишине, чтобы вы поняли меня?..
Так или иначе, сегодня я не просто понял, но и даже смог определить словами, что оно такое. А помогла мне Лена.
Лена - эта та пациентка, о которой я писал вчера. Бледная девочка с разноцветными глазами. Сегодня, полдесятого вечера, она позвонила мне в дверь.
Я открыл. Она стояла на пороге, слегка порозовевшая от смущения, что очень ей шло и делало, по крайней мере, похожей на живого человека. Вчера она запомнилась мне не в последнюю очередь именно почти неестественной, почти призрачной бледностью.
- Здравствуйте, - тихо сказала она. - Вы помните меня? Меня зовут Лена.
Я был крайне удивлен, причем неприятно. Ничего хорошего от визита больных на дом ждать не приходится… а что плохо вдвойне, где-то она достала мой адрес. Где, интересно? Неужели медсестры дали?
- Что вам нужно? - спросил я ее, стараясь не пустить в голос резкость. Я помнил, чем она зацепила меня: у нее был смертельный диагноз, а она держалась не то что хорошо… она держалась странно, как держаться в романах, но не в реальной жизни. Однако, как бы то ни было, рак есть рак. Боль настоящая, с ней не шутят.
- Я просто хотела сказать вам, что за меня не надо переживать, - улыбнулась Лена. - Я умерла позавчера, у подъезда своего дома. Сегодня меня похоронили. Если хотите, можете съездить на кладбище, посмотреть на могилу. На вас нет вины еще за одну смерть.
Почему-то у меня даже мысли вызвать скорую не возникло. Может быть, потому, что Лена опять говорила не как в жизни, а словно повторяла отрепетированную роль. А еще потому, что мне очень хотелось верить той части ее фразы… "на вас нет вины еще за одну смерть".
- Заходите, - сказал я. - Выпьем чаю, поговорим.
Я впустил ее, тщательно запер обе входных двери (в том числе и на цепочку), провел Лену сразу в кухню - в мою светлую кухню, залитую ослепительным светом яркой люстры под потолком, и оставил там, на фоне темного окна и белой пластмассы стола и шкафов. Бледная, разноглазая девочка в зеленом свитере, тонкая и темная, как мазок самой маленькой кисточкой…
Сам я только на секунду завернул в ванную - там у нас в шкафчике стоял пузырек с валерьянкой.
Когда я вернулся в кухню, никого уже не было. Только на столе лежал листок из блокнота, где крупным, чуть корявым почерком было размашисто начертано: "Я же сказала, что не надолго!"
Вот и все.
Я не знаю, кто она и что ей было надо. Призрак? Видение? Мой бред? Необыкновенно талантливая сумасшедшая иллюзионистка?..