Некоторое время я стоял так в коридоре, потом встряхнул головой и быстренько проверил входную дверь (заперта на цепочку), заглянул во все комнаты. Даже под маминым столом проверил, и, естественно, никого не нашел. Так меня и застал Вадим, вернувшись откуда там он собирался возвращаться: сидящим за столом с отсутствующим видом.
- Что случилось, старик? - спросил брат слегка встревожено.
- Ничего, - ответил я. - Совсем ничего.
Меня подмывало сказать что-то вроде: "Ко мне приходило привидение". Я знал, что тогда Вадик первым делом поинтересуется: "Красивое, или нет?" А вот что отвечу - не знал. Пожалуй, все-таки нет. Но вселяющее надежду.
Вместо этого я спросил:
- Где ты был?
- На похоронах, - ответил Вадик с понятной мрачностью в голосе. - У Кати сестра умерла.
- Кати? Какой Кати?
- Я вас познакомлю. Она завтра к нам зайдет, за книжкой. Я вафель испеку. Ты крем с утра не сделаешь? У тебя вроде завтра выходной.
- Да.
Вадим удовлетворился моим ответом и отправился куда-то - должно быть, мыть руки и ужинать. Я никуда не двинулся. Мною овладели странные апатия и усталость. Мне все было все равно - даже то, что завтра действительно выходной, и не надо никуда спешить, и пациентов я своих не увижу… совсем не увижу. И вообще людей можно не видеть. И можно думать о пустоте… Просто не спеша думать о пустоте, что заволакивает мысли. О пустоте, что ждет за каждой дверью. О пустоте, что неминуемо дождется.
Все-таки хорошо, что ко мне приходило привидение. Все-таки, одной меньше… Вроде бы я врач - а чувствую себя Хароном.
Вадик, уже в домашних тренировках и тапках, появился в дверях маленькой комнаты.
- Вот, - он прошлепал ко мне и сунул в руки фотографию в прозрачном футляре. - Это Катя. С подругой. Катя - с короткой стрижкой.
На фотографии было две девушки. Одна - очень красивая, кудрявая - светлые волосы рассыпались по плечам, часть уложена в живописном беспорядке, голубоглазая, с улыбкой не то кинозвезды, не то фотомодели, которая, как ни странно, получалась у нее достаточно убедительно. Она прижималась щекой к щеке другой, худенькой девчонки с рыжевато-русыми волосами, на лице - одни глаза, губы поджаты.
- Ей же лет четырнадцать всего, - слегка удивился я.
Я бы решил, что Вадим скорее увлечется сдобненькой.
- Почти шестнадцать, - возразил брат. - В этом году школу кончает.
Я еще раз бросил взгляд на фотографию, просто машинально. И мне показалось… странно. Показалось, что с фотографии на меня смотрит Лена, только не из тьмы, а из света. И подумалось: "А они похожи…"
Сестра умерла.
- Вы похожи, старик, - сказал вдруг Вадик. - Вы с Катей. Уж не знаю, чем. Вокруг вас обоих словно лед светится.
- Лед? - машинально переспросил я, не понимая толком, что говорю. - Разве что над пропастью… Ей богу, Вадь, я чувствую себя таким опустошенным.
Вот так. Сказал - и не сказал ничего. Потому что заезженные слова ничего не могут выразить.
Брат не то улыбнулся, не то - скорее просто губы дрогнули. Может, и не улыбаться собирался совсем.
- Пустота внутри - это даже хорошо, - произнес он шутливо-наставительным тоном. - В пустоту можно принять другого человека.
Эпизод II. Уроки города
И спросил владыка Зла:
"Кто ответит за козла?!"Ладыженский О. С.
0.
Они валялись на крыше сарая. Кругом сплошное сено - целое море сена. Сухое, почти труха. Пахло пылью. Над крышей вверх гигантской шахтой уходил облачный туннель, и стены его бугрились мягкими кремовыми выростами. Не то мы на дне колодца, не то там наверху - дно. Из глубины туннеля светило солнце, отбрасывая блики, и если смотреть прямо на него, небо вокруг казалось темным.
- Хорошо, - сказала Лена.
- Еще как, - подтвердил Вик. - Только прохладно.
И в самом деле, сейчас, весной, было еще не очень жарко. Можно сказать, вообще не жарко, хотя солнце уже пригревало так, что можно было отказаться от курток, обходиться одними свитерами.
- Когда-то тут было лесничество, - рассказывал Вик. - Жил тут лесник, и было у него три сына. А потом…
- А потом появилась Сивка-Бурка…
- Потом тут неподалеку построили нефтезавод, и лесничество закрыли. Лесник скоро умер, сыновья в город перебрались. А русалки погибли.
- Какие русалки?
- Тут пруд рядом. В нем русалки жили. Думаешь, откуда я это место знаю? Когда мы со Стасом и… с кем же? Да, с Викой! С нами тогда Вика была… в общем, когда мы взяли этот регион, предыдущие наблюдатели нам пруд сдавали на контроль, как одно из самых опасных мест. Как сейчас помню: в болотных сапогах, по колено в тине, ходил с этими девицами беседовать.
- Красивые?
- Это сложно объяснить. Полуразложившиеся они были. Но красивые - да. Красота жути. Как будто уродство пытается стать чудом… или выродившееся чудо, не знаю. Когда я потом нашел их, превратившимися в грязь, я подумал, что это облегчение.
- Как это в грязь?
- А так. Прихожу: и весь пруд забит тиной. И кое-где тина имеет вид человеческих тел. Стрекозы жужжали, а в основном тишина была… - Вик помолчал, давая почувствовать, как тишина… но сегодняшняя тишина была мирной, спокойной, пронизанной солнцем. - У них другой род существования, чем у нас. Они - остатки былых пережитков, дремучие углы людских верований. Когда вера иссякает, они иссякают вместе с ней. Они - одна из попыток людей совладать со смертью. Такова жизнь.
Тихо шумел лес пока еще голыми ветвями. Но трава была: свежая, зеленая, она отросла везде - где можно и где нельзя. Она была хороша, как чужая ошибка. Лена подумала, что соскучилась по траве.
- А что случилось с этой Викой?
- Ничего не случилось, если хочешь, я вас познакомлю. Она ушла в тройку Совчука. А к нам пришел Артем.
- А Артем погиб?
- Погиб.
- Убили?
- Не знаю. Может быть, сам. А может быть, убили.
- Это как?
- Можно, я не буду пока тебе рассказывать? - Вик повернул к ней лицо, и Лена поразилась, как же он был серьезен. В серых глазах плескались солнечные блики и еще какая-то печаль. - Не самая приятная тема. Может быть, поговорим о чем получше? Вот, например, ты знакома с Каринкой?
- Нет, а кто это?
- Карина Георгиевна Джугашвили… нет-нет, не родственница, не смотри на меня так! Просто однофамилица. Считается одним из лучших городских магов Тринадцатого отделения. Она тебя будет учить городской магии.
- Городской?
- Ага. Помнишь, я тебе говорил? Ты никогда не задумывалась, что город - это живое существо?
- Нет. С чего бы?..
Шумели голые ветки. Тихо, как играющий котенок, шебуршала трава. И облачный тоннель, раздуваемый ветром, медленно, медленно разъезжался над их головами.
- Это очень важно, - сказал Вик. - Когда ты это поймешь, мы, наверное, все тебе расскажем.
- Мне нравится это "наверное".
- Ты не понимаешь, Лена. Ты видишь этот лес?
- Да.
- Представляешь, как там летом? Земля хлюпает под ногами, все влажно, все растет… это чаща, через нее не продраться. Пойти некуда. От горизонта до горизонта - пустынь, которая облекает тебя. Солнце, которое светит, никогда не погаснет. Вода, которая питает, никогда не иссякнет. Лес, который страшит, никогда не кончится. Ты можешь это представить?
Лена попробовала. В голове вставали какие-то картинки, как из фильма: море тайги под крылом самолета, солнце, которое встает над льдинами, пестрые полосы моря, густые заросли папоротника между бесконечных, как столбы храма, сосен…
- Не можешь, - прокомментировал Вик. - Для вас, выпускников современных школ, природа давно превратилась в картинку из учебника, в графики и диаграммы. А это среда. Это пространство. Это мир, который хочет поглотить тебя, растворить в себе, сковать.
- А город?
- А город хочет тебя выпить.
- Не понимаю…
- И не поймешь уже. Пока ты жила в нем, ты была девочкой, и город давал тебе. Он учил тебя, он формировал тебя, как одну из множества клеток, которые дают ему самому жизнь. А потом он потребовал с тебя то, что дал.
Вот это представлялось даже слишком хорошо. Смерть, когда никто твоей смерти не хотел, страх, когда никто не пугал тебя, боль, когда никто не причинял тебе зла. Сцепление случайностей. А почему это произошло? Потому что каждую ночь в городе какая-то девочка обязательно погибала у обледенелого подъезда, или у неаккуратной помойки, или в темной подворотне, или сгорая в бензине из пробитого бака… и не было никаких гарантий, что в следующий раз это не окажется Лена Красносвободцева.
Вот и оказалась.
Природа дает тебе жизнь, чтобы рано или поздно поглотить, и элементы, составляющие твое тело, станут землей, травой, болотом, облаками… грязью. Город дает тебе жизнь, чтобы твои страхи, твои надежды, твои любовь и ненависть наполнили его утробу, а потом он сыто отрыгнет тебя умирать на обочине.
- Это страшно, - сказала она, содрогнувшись. - Что-то поглощает, что-то иссушает… Неужели нет альтернативы?
- Нет, - голос Вика был безразличным, - нам это не страшно. Это жизнь. Так всегда. Тебе что-то дают, а что-то забирают. Но теперь тебе такое не грозит. Понимаешь, ты же симаргл. Ты из всего этого исключена.
Золотые солнечные блики. Трухлявое сено. И никого кругом. Ни одного человека на многие-многие километры вокруг, даже русалок нет. Только деревья, одинаково высокие, одинаково шумящие. И какие-то букашки ползают в сене. И воздух медленно движется по кругу над Землей. И наша звезда греет. А Лена на самом деле не имеет к этому никакого отношения, как и к жизни города. Потому что она мертва. Этот мир перемалывает живых в своей мясорубке, но ее это уже не касается.
Приятное чувство избранности и горечь… горечь, такая, что ей можно захлебнуться.
- Господи, - прорвалось у Лены. - Как же одиноко!
Вик помедлил с ответной репликой, но все-таки спросил:
- Ты любишь этого мальчика?
- ?
- Как его… Сергея Морозова.
- Черт его знает… - устало ответила Лена.
Она на самом деле не знала. Если это была любовь, то определенно не та, что прежде, и уж точно совсем не такая, какой ей, по мнению Лены, полагалось бы быть. Раньше она смотрела на него и думала: "Какой он клевый!" Теперь она вспоминала его - и у нее начинало тупо, неясно болеть в животе, словно там ворочался, шевеля клешнями, огромный краб.
- Я понимаю, что это немножко не то, - Вик говорил серьезно, как говорят только об очень важных вещах, - но я очень привязался к тебе, Лена. Даже полюбил тебя. Ты очень хорошая девочка. И Стас… ты похожа на его дочь, знаешь?
Лена сглотнула. То, о чем Вик говорил, это было человеческое, очень человеческое… совсем не то, что его объятие тогда, на крыше девятиэтажке. И в то же время Лена подумала, что человек никогда не сказал бы об этом так прямо, как сделал Вик. В словах чувствовалась бы какая-то фальшь, потому что человеческие чувства такие хрупкие - иногда они умирают, если они говоришь вслух. Вик шел прямо навстречу.
- У Стаса была дочь?
- Была…
Стас и Вик - это не совсем ее семья, и никогда не станут тем, что у нее было, или тем, что могло бы быть. Но все-таки… Они вместе живут и вместе работают. Наверное, это нечто большее, чем дружба… или может стать со временем.
Облака почти разлетелись, небо открылось высокое и чистое - пустое.
"А совсем недалеко под этим небом, - подумала Лена, - лежит большой город. Ходит множество людей. У каждого из них своя судьба и свое будущее, которого они не знают".
- Вик, почему ты так любишь крыши? - спросила Лена неожиданно для самой себя.
- Все любят крыши, - слегка удивился он. - Почем я знаю, почему! Наверное, ближе к небу себя чувствуют.
- Я о том и говорю! - Лена даже села. - Но у вас-то тоски по небу быть не должно.
- Да? - Вик тоже сел, прикрывая лицо ладонью от яркого света.
Облака разошлись совсем, и солнце било в двух симарглов яростно и торжествующе.
А потом Вик сказал серьезно:
- Может быть, это тоска по раю, которого нам не досталось?
1.
Утра в Ирии были зябкие и прохладные - как в комнатах, где никто не живет. А закаты, напротив, удивительно теплые, словно бы мир напитывался к вечеру человеческим теплом. Но будущее для настоящего не служит утешением, увы, - и Лена сжимала в карманах продрогшие кулаки, пока шла через луг, на котором обычно паслись симорги. Сегодня здесь никого не было, и густые, особенно черные рассветные тени от сосен ближней рощи упали на росу, похожие на прутья тяжелой чугунной решетки. И на этой решетке, как на фоне шахматной доски, стоял, вскинув голову к небу, один-единственный симорг. Смотрел на сплюснутый красно-оранжевый шар солнца, всплывший над рекой, на слепящую дорожку воды.
Вик - или Стас? - рассказывал ей, что симорги не очень любили рассвет. Они выходили на пастбище тогда, когда солнце уже поднималось и теряло багровый оттенок. Ночью они спали в сосновой роще или выше по реке, где были намыты водой известняковые пещеры.
А этот симорг, такой же черный, как и решетка теней, глядел на солнце так, как будто для него ничего не было важнее.
Наверное, это и был симорг Каринки.
Когда Лена приблизилась, то поняла, что ожидает ее не только крылатый пес, но и его хозяйка. Просто последнюю на фоне симорга было не разглядеть. И даже вблизи они слегка сливались, потому что зверь оказался не черным, а рыжевато-каштановым, как небо сейчас, и Карина Джугашвили - ему в масть. Огненно рыжая, и даже глаза - тепло-карие, с красноватым отливом. А выражение глаз - холодное. Еще Карина носила оранжевый сарафан в крупных желтых подсолнухах, и выглядела лет на четырнадцать, не старше.
- Карина Джугашвили, - она протянула вперед худенькую ладошку.
Лена поколебалась, потому что не сразу поняла, чего от нее хотят, но руку пожала. Ответное пожатие Карины было не очень крепким, хотя девочка явно старалась.
- Елена Красносвободцева.
- Подходяще, - Карина улыбнулась уголком рта, так, как будто знала про Лену что-то неприятное. - Ну что, забирайся, да полетели.
- Что, прямо сейчас?
- Ага. Знакомься, его Вихрь зовут, - Карина потрепала гиганта по плечу.
Вихрь покосился на Лену доброжелательно, но, в общем, отстраненно.
- Очень приятно, - произнесла Лена слегка нервозно, но погладить его не осмеливалась: даже их Голиаф пока реагировал на нее своеобразно. Стас говорил - это потому, что она еще не прожила в Ирии достаточно долго и не приобрела запаха или чего там другого, что нравится этим зверям в симарглах.
Карина ловко вспрыгнула на собаку, и попросила Вихря лечь, чтобы Лена смогла - далеко не так изящно - на него вскарабкаться.
Толчок задними лапами… душа уходит вниз, куда-то на уровень желудка… Еще через несколько секунд Вихрь пробил облака.
Этот симорг и в самом деле оправдывал свое имя. Он летел быстро, исключительно быстро, куда быстрее, чем Голиаф. Лена даже подумала, что он похож на рыжую молнию, но не успела.
А в следующий момент они вынырнули из-под облаков уже в городе. И… черт побери, едва не врезались в телебашню.
На сей раз они оказались низко, почти на уровне крыш. Лена не выдержала, и закричала, симорг заложил крутой вираж, все завертелось у нее перед глазами. Это походило на аттракцион, только не бывает таких аттракционов, когда вокруг тебя кружатся дома, все еще голые кроны деревьев, потом очень-очень близко мелькают бензиновые лужи на мостовой, потом - кузов машины, потом - настороженно-безразличное лицо какой-то крашеной блондинки средних лет со вторым подбородком. А потом - хоп! - и Вихрь приземлился. Да ни где-нибудь, а на крыше Сибади.
Сибади - это Сибирский Авто-Дорожный Институт. По классическому университету, где училась Лена, ходили слухи, что там диплом можно купить как нефиг делать. Может, и можно. Но крыша у института хорошая, большая…
Лена буквально скатилась с собачьей спины на гудроновое покрытие.
- Они… не видят нас? - просипела она.
- Разумеется, - с великолепным безразличием пожала плечами Карина. - Когда хотим, мы можем быть невидимыми.
Лена не знала, почему симарглы так любят крыши. Честное слово, не знала. На крыше она была второй раз в жизни и ей это, честное слово, не нравилось - грязно, сыро, безлюдно. Крыши - это пустыня, место, для людей не предназначенное. Как ни странно, оно дальше от неба, чем наши улицы. Когда мы внизу, среди потоков транспорта, небо реет или висит - в зависимости от того, насколько поэтично вы настроены - над домами, и является как бы фоном нашей обычной жизни. Здесь, на крыше, небо оказалось буквально повсюду. Не драгоценная крышка сундука, а неуютная, влажная стихия, пустая и безжалостная. Лена зябко подумала, что ей очень жалко птиц.
- Вот мы и на месте, - Карина огляделась. - Ну-ка, чему тебя научил Вик? Вероятно, игре со стихиями?
- Что-то вроде того, - осторожно сказала Лена, вспомнив дракона, которого она тогда вызвала невесть откуда. После она ни разу так не смогла. Они с Виком занимались, Лена послушно закрывала глаза и пыталась представить себе то, что представляла тогда, вызывать те же чувства, что тогда испытывала, но все было бесполезно. У нее не получилось. Вик сказал, что так бывает.
- Ясно, - Карина скептически кивнула. - Подойди, пожалуйста, к краю крыши. Так близко, как осмелишься.
Вдоль крыши шел небольшой бордюрчик, так что Лена не поняла, в чем смысл предостережения. Тем не менее она подошла, почувствовала, как холодный бетонный край уперся ей в колени. Ветер бил в лицо, глаза слезились.
- Что ты видишь? - спросила Карина.
- Крышу дома напротив.
- А если повернуться кругом?
- Крыши и многоэтажки.
- А если налево?
- Развязку на Левый Берег, мост.
- А Иртыш видишь?
- Вижу.
- А телевышку?
- Да.
- А остановку?
- Вижу.
- А теперь скажи, про что я не спросила.
Лена размышляла секунды две.
- Еще три остановки?
- Нет.
- Ну тогда… переход?
- Нет.
- Пиццерию?
- Не гадай. Тут все элементарно. Я не спросила про людей.
Что-то в этой простой фразе - может быть, тон, каким она была произнесена - заставил Лену обернуться к Карине. Та стояла на черном поле крыши, в своем рыжем, раздуваемом ветром сарафанчике, в веревочных босоножках, скрестив руки на груди. Лена не могла видеть ее глаз, но девушке чудилось, что в них насмешка и неодобрение. Тогда Лена даже слегка рассердилась - еще чего, учить ее вздумали!
И тут Карина подошла к ней, оперлась коленом на край парапета, положила одну руку ей на плечо и доверительно прошептала на ухо:
- Люди - равноправная часть пейзажа. Привыкай к этому. Их слишком много, и поэтому они мозолят глаза, но так быть не должно. Надо помнить, что они есть. Потому что люди - это пища и строители города. И не бойся страха.