3.
Дни тянулись странные, очень легкие, практически невесомые. Это нравилось. Дурные предчувствия по-прежнему оставались, но где-то далеко, не тревожа сердца. Ирина улыбалась солнцу, когда просыпалась, и улыбалась луне, когда засыпала. Она не читала книг. Она не смотрела телевизор. Она не ругалась с матерью. Она ждала. Что-то должно было случиться…
На работе все было по-прежнему. Все так же вкалывала, механически разрисовывая одинаковые лица, даже улыбалась и мурлыкала что-то про себя. Ничего особенного: то же, что крутили по радио. Помнится, в основном "Корни".
Еще Ирина почти ни с кем не разговаривала. Ни с матерью - что с ней, в самом деле, говорить? - ни с коллегами по работе (Наталья Евгеньевна способна болтать исключительно о болячках своей ненаглядной доченьки и о том, светит или не светит ее муженьку повышение, а с заведующим что-то обсуждать - это надо совсем из ума выжить…). Да и в мастерской была совсем не та атмосфера, чтобы вешать на стену картинки "Хомячок в гневе" и всякое прочее в том же духе. Ира и Наталья Евгеньевна просто приходили сюда, и каждый раз словно умирали… В комнате стоял дух невозможности, запредельности, отрезанности от всего остального мира. Здесь всегда по углам копилась темнота, в которой обрастали паутиной обломки чужих тел. На самом деле никаких обломков там быть не могло - уборщица мыла пол через каждые два дня - но Ира словно видела воспоминания о них. Мороз продирал до костей, и даже дальше, в самую суть существа. Когда потом ты оказывался на улице, солнечный свет уже ничего не мог с тобой поделать, и только через некоторое время ты начинал неуверенно понимать, что на свете существует что-то еще кроме запаха краски и пустых, ничего не выражающих искусственных лиц. Но это понимание еще довольно долго оставалось абстрактным.
Наталья Евгеньевна сильно нервничала, но с работы не уходила, потому что платили хорошо. Она даже приносила из церкви толстые восковые свечи и святую воду. Никакого эффекта это не возымело, разве что заведующий совсем расчихался от запаха топленого воска.
Ирине было все равно. Иногда она даже не произносила ни слова целыми днями, и это ее вполне устраивало.
А потом появился он… Да не в мастерской, а у нее на квартире.
Он просто сел однажды на подоконник закрытого на зиму окна, окинул веселым взором внутренности ее комнаты, забитые старой бумагой, лежащую без сна девушку, и жизнерадостно произнес:
- Привет! Давай знакомится. Меня зовут Михаил.
И спрыгнул с подоконника.
- Ты кто? - спросила Ирина, без особого любопытства, правда. Комната была залита светом белых уличных фонарей, и в этом сиянии, отдаленно напоминающим тусклую над городом луну, ей было не до страха.
- Я? - он белозубо улыбнулся. - Я - злодей, красивый и обаятельный. Понимаешь, в каждой истории должен быть свой злодей.
- Хочешь сказать, что я героиня?
- Нет, ты жертва.
- Ты меня убьешь или похитишь?
- Вообще-то, по замыслу я должен был съесть твою душу. Правда, забавно?
Ирина засмеялась. Действительно, забавно. Душу можно съесть только у того, у кого она есть.
Она кокетливо поправила волосы и произнесла тоном, который, как она надеялась, должен был сойти за игривый:
- Ну так ешь… Или думаешь, что ты меня этим сильно расстроишь?
Михаил подошел к ней и сел на кровать рядом с девушкой. Осторожно взял ее руку в свои. Лицо его было серьезным.
- Я передумал, - сказал он. - А ты хотела бы… Хотела бы стать демоном, как я?
- Наверное, это было бы интересно… - мечтательно протянула Ирина. - А что для этого надо?
- Надо… - Михаил поскреб подбородок. - Надо… Так сразу и не скажешь. Наверное, надо чтобы душа твоя стала целой. Тогда и поговорим.
Его бледно-голубые глаза, отсвечивающие в темноте серебром, задумчиво смотрели в глубину Ириных карих.
- А обязательно, чтобы я становилась демоном? - тихо произнесла девушка. - Я ведь вижу тебя только потому, что у меня нет части души, да? Была бы целая - не видела?
Он медленно кивнул.
- Ну так… ты ведь все равно останешься со мной? Хотя бы… до весны?
- Почему до весны?
- Потому что весной снег перестает мерцать, как мантия заблудившегося мага… Потому что весной луна не смотрит с промороженного неба, как волчий глаз… Потому что весной обаятельные демоны больше не заходят к некрасивым художницам…
Слова словно сами падали из нее - из той зияющей пропасти, которая поселилась в голове. Сознание балансировало на краю, а потому в лунном свете для него не было ничего невозможного.
- Ты очень красивая, Ира. Ты красиво говоришь… Особенно без души. Я… останусь с тобой. И я найду способ сделать тебя целой, чтобы ты отдала свою душу добровольно… Чтобы ты стала моей навсегда…
Говоря это, он целовал ее лицо и зарывался руками в волосы. Губы у него были нормальные, теплые… Ирина тихонько смеялась и плакала одновременно.
Стать его - это было очень важно. Он потом часто об этом упоминал. Право собственности. Ире это тоже было приятно. Никогда она еще не была чья-то. Всегда своя собственная.
…А днем она становилась еще более молчаливой и замкнутой. Дни были - как сон. Ночи были - настоящие. Демон Михаил словно бы привносил ей что-то недостающее… Она не могла бы объяснить это, но с ним не было никакой необходимости изображать из себя человека. Даже наоборот.
"Может быть, ты архангел? - как-то спросила она у него. - С тобой мне… божественно". "Не оскорбляй честного Хозяина Ада пятого ранга!" - воскликнул он, словно бы в шутку. Но… ночами Ирина боялась, что вот придет весна, и он исчезнет… Если бы днем она могла молиться, она молилась бы Богу, чтобы, уходя, "обаятельный демон" поглотил бы ее душу, потому что жить без него она не сможет.
Однако весна пришла, и ничего не изменилось. Разве что закрыли мастерскую, и теперь отпала необходимость ходить куда-то днем. Это было хорошо.
Ирина стала помогать матери со срочными заказами, выполняя все исключительно педантично. Ангелина Игнатьевна несколько раз пыталась разговорить дочь, но безрезультатно - она отвечала односложно и только улыбалась. Один раз рассвирепевшая художница даже запустила в девушку банку с кистями. Банка разбилась о стенку рядом с головой Ирины, и ее поцарапало осколками. Ангелина Игнатьевна пришла в ужас, плакала, едва не падала перед дочерью на колени, просила простить… Ирина только улыбалась и успокаивала мать обычными, ничего не значащими фразами.
Однажды Михаил сказал девушке:
- Я нашел способ… Понимаешь, сам я не могу объединять души - не моя специфика… Но вот кое-кто - может. Я заманю их сюда… Подкину все ключи к разгадке. Они обязательно догадаются, в чем дело. Они обязательно сделают то, что от них требуется. Меня за это, конечно, тоже не похвалят. Да, какая разница… все равно скоро головы полетят.
Ирина только зажмурилась и крепче прижала демона к себе. Как объяснить ему, что она не хочет перемен? Они застыли сейчас в череде одинаковых дней и ночей, как бы в стороне от всего, и это устраивало Ирину как нельзя больше. Зачем возвращаться? Зачем быть такими, как другие люди, демоны или мертвецы? Пусть все идет как идет…
Она мысленно попросила у Бога, чтобы те загадочные люди, которые могут объединить ее душу, никогда не нашлись. На самом деле жить без души гораздо проще, чем с нею.
Перед глазами вдруг вспыхнуло с невозможной ясностью испуганное полудетское лицо, и золотые глаза… такие молящие…
4.
Головастов поджидал их, нервно расхаживая взад-вперед, у черно-белого полосатого столба, сохраненного рядом с Главпочтамтом еще с тех времен, когда такие вот столбы на полном серьезе обозначали границу покоренных земель. Увидев всю тройку, он тотчас бросился навстречу. На Земле Матвей выглядел еще более неприглядно - какое-то протертое серо-синее пальто, уродливый лохматый шарф на тощей шее… Этакий петух ощипанный.
- Ну наконец-то! - воскликнул он своим неприятным птичьим голосом. - Где вас носило!
- Постойте, Матвей! - повелительно остановил его Станислав Ольгердтович. - Расскажите подробнее, что вы обнаружили! Вы просто чемпион маловразумительных вызовов.
- Расщепленная душа! - он нервно взъерошил рыжие волосы. - Одна расщепленная душа! Но оно того стоит. Вы не представляете, как это странно! Сорок лет работаю, а такого не встречал!
Краем глаза Лена заметила, как Вик едва-едва снисходительно улыбнулся уголком рта и тут же улыбку спрятал - спохватился. Правильно. Задаваться никогда не следует, и долгая жизнь учит этому как ничему другому. Парень поймал Ленин взгляд и подмигнул. Мол, ты все поняла верно, и не воспринимай слова Головастова слишком серьезно. Случай, конечно, необычный, но не экстраординарный.
- Как ты ее заметил? - деловито спросил Вик.
- Да просто… - Головастов снова запустил пятерню в и без того растрепанную шевелюру, с силой дернул несколько прядей, словно проверяя на прочность. - Шел и в витрине увидел… Глядь - а она живая! Потом давай искать: и понял, вторая тоже есть!
- Кто живая? - даже Вик выглядел сбитым с толку. - Нет, я конечно, понимаю, рыночная экономика и все такое… Но с каких это пор у нас души в витрине стали выставлять?
- Да нет, не души! - Головастов досадливо махнул рукой и мучительно наморщил лоб, сражаясь с собственным косноязычием. - Там манекен… Эх, чем рассказывать, пошлите на место! Тут недалеко.
- Пойдемте, - Станислав Ольгердтович пожал плечами. - Но, кажется, в общих чертах… Что, кто-то подселил душу умершего в манекен?
- Если бы! Нет, Филиппов, тут другое… Ну пойдемте, ну что же вы все стоите!
Широченными шагами, размахивая длинными ручищами, Головастов направился вверх по улице (если верх - это против течения). Остальным только и оставалось, что дружно пожать плечами и следовать за ним.
Странно - этот молчаливый угрюмый человек оказался неожиданно суетливым и оживленным, когда дошло до любимого дела.
Здесь действительно оказалось недалеко - речь шла всего лишь об одном из местных магазинов, с написанным стилизованной под готику латиницей названием. Расея-матушка постперестроечная… И витрина дорого дамского бутика оказалась прямо у них перед глазами, стоило завернуть за угол. Лена, как всегда, мимолетно пожалела: вот не успела при жизни делать покупки в таких местах, а теперь уже и не придется… Потому что по большому счету просто не захочется. И вообще, Вик обещал научить ее этому фокусу с одеждой… он говорил как-то, что облик симаргла - это лишь его представление об облике. Интересно, тогда почему никто из тех, кого она видела, не выглядит миллионером?.. Разве ни приятно хоть после смерти позволить себе то, что не мог делать при жизни?
- Девушка, возьмите листовочку! - какая-то старушка чуть ли не толкнула Лену в бок, заставив взять бумажку. Лена даже не обратила внимания, машинально сунув листик в карман джинсов. Ха, вот такую же ей вручали с месяц назад…
И тут Лена увидела, о чем говорил Головастов.
В витрине стояло несколько манекенов, штук пять или шесть. Большинство было замотано в невразумительные шелковые тряпки, но пара - в нормальных платьях. И только одна девочка, непонятно как сюда затесавшаяся - в шортах и летней маечке. "Господи, совсем с ума сошли! - возмутилась Лена машинально. - Ребенка в витрину запихали!" А потом дошло, и девушку пробрала дрожь. Она приняла манекен за живого человека.
Да, совершенно определенно: это был манекен, при том манекен плохо сделанный: изломанная, неестественная поза, кривые пальцы… Но лицо… Лицо было то самое, что изобразил Стас, только в цвете.
Чуть приоткрытый в испуге рот, лихорадочный румянец на щеках, огромные, широко распахнутые - наверное, тоже от страха, - золотистые глаза, в которых вместе с ужасом светилась непонятная затаенная радость… Черные короткие волосы, неуклюже, неровно обрезанная падающая на лоб челка… Страдальчески искривленные брови…
Черт, да девочка выглядела даже более живой, чем настоящие люди! Гораздо более чувствующей.
Прозрачное стекло, отгораживающее ее, казалось символом… непонятно чего, просто символом. Определенно, очень символично. И паскудно. Будь проклят мир, где детей ставят на витрины.
- Вот! - с непонятным торжеством воскликнул Головастов. - Я же вижу: создатель отдал ей свою душу! Ну, не всю, конечно… половину…
Лена подошла ближе к витрине, не в силах оторвать взгляд от золотистых глаз своей ровесницы. Или та девочка моложе? Или старше? Не понять… В любом случае, она страдает. Ей и хорошо - от того, что можно быть почти живой, и плохо - потому что нельзя пошевелить ни рукой, ни ногой, и холод пластмассового тела… И другая половинка души, которая плачет без нее в темноте… Лена почти слышала этот плач, донельзя вымученный, у самого предела сознания.
- Простите… Девушка, вы тоже это видите?
Лена обернулась. Возле нее, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял парень невнятного возраста. В стоптанных, джинсах и мятой клетчатой рубашке, которая выглядывала из-под куртки, а также в неизменной круглой шапочке.
Поймав удивленный взгляд девушки, он начал пятиться назад, бормоча что-то вроде: "Извините… вы так подошли… я думал, что вы тоже…"
- Стой! - Вик каким-то образом оказался рядом с ними и поймал парня за рукав. - Что ты видишь?
- А ты, малец, не лезь! - ответил человек без возраста неожиданно грубо, пытаясь стряхнуть его руку. - Тебя не спросили!
- Ты видишь, что эта кукла живая, да? - Вик совершенно не обиделся на "мальца".
- Я, блин, журналюга, - парень нахмурился. - Я все должен видеть… А вы кто? - это он сказал, бросив нервный взгляд на подошедшего Станислава Ольгердтовича. Немолодой симаргл возвышался над ним как бульдог над бобиком. Не столько, понятное дело, из-за комплекции, сколько из-за мрачно устрашающего выражения лица. Такое называется "психологическое превосходство".
Головастова он, понятное дело, проигнорировал.
- Мы - местный аналог Малдера и Скалли, - буркнул Вик.
- Психи вы! - он снова попытался отцепить Вика, и снова безуспешно.
- Почти, юноша, - Станислав Ольгердтович нахмурился. - Судя по всему, эта кукла действительно живая. Только вот беда - возможно, человек, который ее сделал, уже не совсем живой.
- Криминал? - парень мгновенно сделал стойку. - Вы что, частные детективы?.. Да нет, не похоже… - он бросил сомнительный косой взгляд на Вика и Лену.
- Знаете что, - Лена улыбнулась. - Пойдемте где-нибудь присядем и все обсудим, а? Кажется, нам есть что сказать друг другу…