- Ваши раны… не беспокоят? - спросила я, чтобы отвлечься и не рухнуть без сознания.
- О, почти нет! - он улыбнулся мне в зеркало, снял фуражку, и лицо его сразу помолодело, а глаза приняли тот самый серо-стальной оттенок, который тогда так привлек мое внимание.
- Вас… не комиссовали? Обычно после таких ранений комиссуют…
- Хотели. Но я остался в армии. Мне нечего делать "на гражданке"…
- Может ли такое быть?
Снова короткий взгляд в зеркало:
- Как видите. Когда нас рекрутируют, нам говорят о возможности поездить по миру. В свое время я многое бы отдал за эту возможность.
- А иным образом посмотреть мир - никак нельзя?
- Я в вооруженных силах с восемнадцати лет. Было время привыкнуть…
Я подумала, что по-своему он прав. Я ведь тоже "повидала мир" лишь из окон своей клиники, крутясь, как веретено, день и ночь, день и ночь, из года в год… К пенсии можно так устать, что смотреть на этот мир не захочется. Это ведь только легкомысленный Чейфер относится ко всему как к забавному развлечению. Ему не нравилась размеренная американская жизнь (учеба - накопительство - пенсия - гроб), и он, видите ли, искал острых ощущений. Чтобы "не как у всех". А на самом деле - другой вид того же "как у всех"…
Мне показалось, что мотивы Харриса нужно искать совсем в другой плоскости. Но рассказывать о них Кристиан не торопится.
- Вы сколько лет в Египте, Кейт?
- Почти шесть.
- И вы видели Египет?
- Нет. Конечно, нет. Когда?!
- Вы хотите побывать в том Египте, который вы не знаете? А на Тибете? В Гималаях?
- М-м-м… мистер Харрис, сейчас я хочу только одного - уснуть. Очень надолго. А потом уехать из этого ада. В другой…
Он ничего мне на это не ответил. Но мое отношение к жизни ему явно не понравилось.
Мне предстояли похороны мужа и дальнейший отъезд к отцу в Буэнос-Айрес.
Полковник Чейфер направил ко мне нескольких солдат, которые помогли собрать вещи и отправить контейнер через Атлантику. Затем он позвонил сам и сообщил, что мои тюремщики получили наказание за жестокость по отношению ко мне. Мальчишка. Полковник, но мальчишка. Он думал, я буду злорадно потирать руки…
Кларенса я похоронила в Порт-Саиде, ибо его родственникам, как выяснилось, было абсолютно все равно. Теперь-то я и поняла, почему он так не хотел возвращаться на родину. Его там никто не ждал. Он молчал об этом шесть лет… Страшно понять, что человек, которого ты, по сути, не знал, а значит, особенно и не любил, видел в тебе единственную родную душу. Прости меня, Кларенс…
Когда все вопросы были решены, а отлет близился, полковник нашел время для визита в мой (да уже и не мой, пожалуй) пустой дом.
- Как вы, Кейт?
- Привыкаю к роли вдовы… - мне хотелось казаться бодрой и неунывающей, но вышло плохо, и Чейфер при всей его беззаботности увидел это.
- Вам, мэм, нужен сопровождающий? Могу командировать с вами одного из своих подчиненных…
- Нет. Разве только капитана Харриса, - я понимала, что ставлю перед ним нереальную задачу, но если я кого-то и хотела видеть возле себя, то лишь Кристи.
- Простите, мэм, капитана никак не могу. Он нужен здесь. Простите!
- Да что вы, мистер Чейфер! Вы и без того уже бесконечно помогли мне. Я перед вами в неоплатном долгу…
Луис расхаживал по пустой комнате и жевал жвачку. Потом не очень решительно, будто боясь отказа, спросил:
- Вы позволите мне навестить вас в Аргентине? Это не плата по счетам, конечно, не подумайте чего!
- Я почту за честь, сэр… Да что там! Я буду рада видеть вас, Луис! - я тоже улыбнулась и, чтобы ободрить, обняла его: по-видимому, там, у них, совсем свихнулись на законопослушании, и нормальный мужчина теперь не мог сказать что-либо нормальной женщине без сотни оговорок - в страхе быть неверно истолкованным.
Вначале его объятия носили исключительно вежливый характер, но в какое-то мгновение я заметила, что он, перестав жевать, подозрительно замер и не торопится выпускать меня. Я тут же отстранилась.
- Простите, - сказал он.
Мы оба поняли, о чем шла речь. Чейфер почесал лоб, придумывая, что бы такое сказать. Расставаться со мной полковнику не хотелось. Он был так бесхитростен, что все намерения можно было прочесть на его красивом лице. Смерть Кларенса нисколько не огорчила американца. Более того: Луис воспринимал это как устранение ненужной помехи на пути ко мне.
Тема нашлась быстро: на нее навели подвывания запертого под лестницей Снапа.
- Вы так и не покажете мне Снаппи?
- О, нет, полковник! Он, конечно, дисциплинирован, однако смерть хозяина повлияла на него… очень угнетающе. Никто ведь не поручится за то, что собаке не взбредет в голову броситься…
- Ну что ж, жаль…
С очевидным нежеланием Чейфер покинул меня.
А следующим утром я уже летела через океан.
3. Сын Чейфера
Прошел еще один год. Я работала в клинике и ухаживала за старым отцом, который теперь, после смерти мамы, часто болел…
Осенью в Аргентину приехал американский президент. И это ознаменовалось появлением в Буэнос-Айресе полковника Луиса Чейфера. Осень в Северном полушарии - это разгар весны у нас. После холодного и слякотного Нью-Йорка Чейфер здесь отдыхал.
Мало того: он тут же взялся ухаживать за мной, едва увидел, что меня провожает один коллега, доктор Сампрос. Я отвергала обоих. Меньше всего мне хотелось сейчас сердечных увлечений.
Но военный оказался настойчив. И щедр. И романтичен. Его фантазия не ограничивалась цветами, огромными корзинами роз, которыми курьеры заставили весь наш с отцом дом. Он притаскивал ко мне под окна толстеньких аргентинцев с гитарами, и те по полночи пели своими красивыми голосами серенады, посвященные мне. Он покорил сердце моего свирепого Снапа и оказался единственным человеком, кроме меня, кому стал доверять этот пес.
Одного я не понимала: зачем я, неюная, в общем-то, женщина, понадобилась этому красавцу-офицеру? Он мог получить любую, на кого только обратился бы его волоокий взор. Луис - легкий, инфантильный человек, не меняющийся с годами; и я - битая, ломанная, с адом в душе и без цели в жизни…
…В ту ночь мы с Чейфером сидели у моря на скалах и, опершись друг о друга спинами, разглядывали созвездия. Небо было щедро усыпано звездными скоплениями, точно кто-то запорошил мукой черный противень.
- Интересно, сможем ли мы когда-нибудь добраться хоть до одной из них?.. - я подняла голову и долго не могла отвести взгляда от Кассиопеи, похожей на латинскую W.
- Когда-нибудь - наверное. Но разве мало интересного у нас, на Земле? - Луис покосился на меня через плечо.
- Много, даже слишком. Мне кажется, что до тех пор, пока мы, как безумные, будем убивать друг друга, Бог не позволит нам взглянуть на иные миры…
Полковник подхватил мои слова и продолжил, имитируя даже мою интонацию:
- Я думаю, что человека можно лишить этой страсти только под дулом пистолета. Жажда убийства, овладения новыми территориями у всех животных, в том числе и у человека - в крови…
Я не ожидала от него таких речей. Будто другой человек, подменивший полковника, сидел сейчас со мной на остывающих камнях.
Внизу шумело невидимое море. Было очень темно.
- Значит, мы никогда не увидим новых миров… - вздохнула я.
- Ну почему же? Мы чего-нибудь придумаем, даст Бог… Мы ведь еще и чертовски изобретательные животные. Ко всему прочему…
Я улыбнулась: он был так спокоен и уверен в своих словах.
Мне не хотелось сопротивляться, когда Луис повернулся ко мне и стал целовать мою шею, волосы, висок. Мое тело, уже год не ведавшее ласк, восстало против разума, и я даже не подумала о некоторых вещах, о которых стоило бы помнить после печальной истории на приеме у Джоан.
В ту ночь Чейфер остался у меня, чтобы затем исчезнуть еще на целый год. Это был другой мужчина, которого я не знала и которого, кажется, полюбила. Мне казалось, что на это я уже неспособна. На любовь. После жизни с сухим и правильным Кларенсом полковник показался мне вулканом страстей, неистощимым на нежности, веселым. Несколько месяцев мне пришлось себя уговаривать, что все это я о Луисе нафантазировала в минуты слабости. А потом стало совсем не до того.
Конечно, признаки зарождения во мне новой жизни я определила так же быстро, как и в прошлый раз. Мне бы пойти к Джоан, приехавшей в Аргентину вслед за мной (после ужесточения порядков в Порт-Саиде сюда, в Буэнос-Айрес, вернулась половина персонала нашего египетского госпиталя). Но что-то меня удержало, несмотря на изнуряющую круглосуточную тошноту, слабость и нервозность. Я решила, что если не дано, то я этого ребенка все равно потеряю: я не девочка, ослаблена, да еще и аборт был. Шансов выносить не очень много. Ну а если дано…
На Рождество мы с Джоан дежурили в клинике:
- Ну ты даешь! - с насмешкой сказала она. - Плодовитая, как коза. Ты бы хоть предохранялась, светило хирургии, если "залетаешь" на раз-два-три!
- А что - разве заметно? - я бросила взгляд на свой живот: вообще-то рано еще, и трех месяцев не было.
Джоан только фыркнула, и я поняла, что сказала глупость. Через нее столько таких, как я, прошло, что теперь она, вероятно, сумела бы определить зачатие уже на вторые сутки…
Мы чокнулись высокими барными стаканами и выпили за праздник.
- Сколько там у тебя? Недель восемь?
- Девять… - кивнула я, - с небольшим…
- А хочешь - прямо сейчас почищу? Мне все равно ведь до утра делать нечего.
Она сказала это будничным голосом, словно речь шла о подстрижке. Меня покоробило. Все запротестовало во мне, хотя прежде я не особенно радовалась своему положению: меня все раздражало, а когда я воображала свою изуродованную и разбухшую фигуру, какой она станет после всех этих пыток, то появлялось желание удавиться. Но ведь там у меня ребенок Луиса. А я еще не настолько замучилась, чтобы забыть веселого американского полковника. Мысль о том, что малыш, возможно, будет таким же симпатичным, как его папаша, размягчала мою излишне чувствительную психику.
- Да нет, знаешь. Я как-нибудь… как-нибудь.
Джоан округлила глаза:
- Серьезно, что ли?! Тебе это надо?
- Я уже и не понимаю, Джоан, что мне надо, а что нет. Думаю: пусть судьба решает.
- Это тебе гормоны в башку стукнули, - с уверенностью сказала она, внимательно посмотрела на меня поверх свирепо стиснутой в зубах сигареты и, щелкнув плазменной зажигалкой, прикурила. - На дворе тридцатые, все катится к черту - а она рожать вздумала. Но дело твое, - клуб дыма вырвался из ее рта.
Я засмеялась и разметала дым рукой:
- Вообще-то это ты меня отговаривать должна была бы, если бы я тебя о чистке просила… По идее…
Джоан снова налила нам вина:
- А я и отговариваю. Когда на работе. Смотрю на этих дур и думаю: ну на кой черт ты это мясо для очередных военных операций плодишь? Уж такой спектр контрацептивов кругом, нельзя же такие глупости делать. А сама отгова-а-ариваю, картинки идиллические рисую, распинаюсь шелковой гладью: "Ты и бэби, представь, какая прелесть"! А что - инструкция у нас такая, куда денешься? Обязаны говорить! Но тебе-то я так не могу… врать… Ты и сама не хуже меня видишь, взрослая тетенька уже, слава богу! Просто так, думаешь, от нечего делать, что ли, уже три с лишком десятка лет повсюду пропаганда такая: плодитесь, плодитесь, плодитесь! Реклама, СМИ, чертовы эти брюхатые знаменитости как пример для подражания, ханжи… Ага, давайте! Так и вижу жирного змеюку в каске и с чешуей в маскировочных пятнах. Он веревочки поддергивает, и где нужно приказы отдает: еще жрать хочу, еще! И партиями ему в пасть пацаны наши топают. Кого глотает, кого пожует, искалечит да выплюнет… Тварь ненасытная… Только не надо забывать, что у знаменитостей детишки наверняка отмазаны от любых невзгод. В том числе военных.
- Тебя послушать, так ради борьбы с этой тварью нам вымереть просто нужно…
Джоан невесело хохотнула:
- А мы и так все вымрем! Не через пару лет, так через полвека-век. Уже сейчас машина эта вовсю лопастями машет. Только дураки-военные ни черта не замечают. Потому как тот змеище кому положено - глаза застит. Или щедро делится подачками, чтобы заткнулись и не мешали. Или сжирает: ему все на пользу…
- Бр-р-р! Ужасы ты какие-то на ночь рассказываешь. Да еще и кощунственные: Рождество ведь сегодня!
- А ты попомни мои слова! - она разом махнула весь стакан, пополоскала вином рот и вдумчиво проглотила. - Ладно, ты меня не слушай. Рожай. Все ж веселее будет. Я на самом деле малышей люблю. Но как подумаю, что их ждет, так с души и воротит…
- Не верю я в конец света. Его уже кто только ни предрекал - ничего, выкарабкивались до сих пор.
- Наслушалась банальностей… Ты думаешь, это злобный зверь с тремя шестерками на рогах и вавилонской блудницей на спине вылезет из моря и устроит тут Армагеддон? И вот так, сразу, убивать всех начнет, только в очередь вставайте? Не-е-ет, Кейт! Мы в зеркала смотримся и зверя этого не видим. Мы сами себя прикончим, и не сразу, а постепенно. Самое смешное, что никто при этом не плох и не хорош. Р-р-р-разнонапр-р-р-авленность целей, всего-навсего. Битва микробов-паразитов на маленькой заштатной планетке в галактике Млечный Путь…
- О'кей, Джоан! Давай уже замнем эту философию. Не нравится мне что-то твой настрой. И так хреново.
- Тошнит? - сочувственно спросила подруга.
- Сейчас - нет, а так - почти все время.
- Бедная! Что-нибудь придумаем.
В ее темных глазах мелькнуло сочувствие. Хорошая она баба, но всякого насмотрелась. А циничность - это ее маска. Я была рада, что у меня есть такая подруга…
* * *
Квентин родился летом. Джоан пришлось помучиться со мной. Мало того, что пока я его носила, не раз и не два падала в обмороки и совершенно не могла работать, мало того, что я чувствовала себя одиноко, будто бездомная собака, так еще и роды были тяжелыми. Так ко всему прочему подруга вытащила нас обоих чуть ли не с того света.
Содрогаясь в последних схватках, я подумала: наверное, это мне расплата за что-то ужасное, что я совершила когда-то и просто не помню этого. Ведь так не бывает, чтобы ни за что ни про что…
Это было что-то вроде прозрения, ведь в те минуты мне довелось находиться как нельзя более близко к "иному" миру. К миру, в который я не особенно верила прежде.
Может быть, я была блудницей, грешницей, убийцей?..
- …мужиком! - ворвался в мое сознание веселый голос Джоан и резвый крик моего сына. - Эй! Кейт! Ты с нами? Я говорю, вырастет - будет потрясным мужиком. Сын твой.
И показала мне существо. Багровое, складчатое - как шарпей. Кричащее. Любимое…
- Квентин! - сказала я, протягивая руки.
- У-у-уйди к черту, уронишь, дохлая еще! - Джоан отпихнула мои дрожащие конечности, которых я почти не чувствовала, и сама уложила малыша мне на грудь.
Так странно: там, ниже, под грудью, уже ничего не топорщится, и я вижу собственные коленки без зеркала…
Я похожа на раздавленную лягушку. Больно, муторно, жарко. Хочется вылезти из этого отвратительно-чужого тела и больше уже никогда не возвращаться в него…
- Не знала, что ты питаешь нежные чувства к Тарантино! - ковыряясь во мне иглой, говорила подруга.
- К какому Тарантино? - выдохнула я, разглядывая мокрую черноволосую макушку Квентина. Младенец не просто присмирел, но даже еще и заснул.
Охать и всхлипывать меня заставляло то, что хоть и с обезболивающим, а все-таки мучительно, когда тебя зашивают.
- Ну, был такой режиссер, веселый дядька. Вроде и сейчас еще живой, только старый. Да ты его фильмы видела, наверное. Квентин Тарантино.
- Ну не-е-ет! - кажется, я поняла, о ком она говорит. - Нет, конечно! Мне просто имя нравится. Кстати, в Штатах - довольно распространенное… Слушай, дай попить, а?
- Тебе еще нельзя.
- Я знаю. Ты мне ваткой губы промокни. А то сейчас сдохну от жажды.
- Не сдыхай, поживи еще, - напела Джоан по-испански и протерла мне губы мокрым ватным тампоном, а я жадно слизнула влагу. - Вообще-то в этом месте (я про песню) полагалось бы поржать, но я тебя прощаю. Э! Э! Довольно! Ишь, вцепилась!
- Сделаешь мне инъекцию снотворного, Джоан? Я вымоталась, а уснуть, знаю, не смогу.
- Да хоть сейчас! Лишь бы ты уже перестала трепаться и лежала спокойно!
Реальность поплыла у меня перед глазами.
Еще не сон и уже не явь… Водоворот мыслей, всплески воспоминаний.
Я видела лица. Незнакомые. Какие-то… странные. Когда мы разглядываем запечатленные на картинах или фотографиях образы наших предшественников в этом мире, воображение подсказывает нам все: жителем какой исторической эпохи был тот или иной человек, почему он одевался именно так, носил именно такую прическу. Даже типы лиц могут выдать время, в котором обретались их обладатели.
В моем случае все было по-другому. Мало того, я вспомнила свои галлюцинации, даже когда пришла в себя через несколько часов. Будто ударом гонга меня пронзила мысль: я не знаю, откуда, вернее, когда те люди из моего полусна. Когда они жили. И действительно ли жили они? Но так четко, детально увидеть и самих незнакомцев, и мир, что их окружал - не наш мир! - мне с моим отнюдь не художественным воображением не удалось бы никогда.
На всякий случай я уточнила у Джоан, что за снотворное она мне ввела, и по ее ответу поняла: видения не связаны с наркотиками, как можно было бы предположить.
Отметив это загадочное обстоятельство, я закинула его на антресоли своей памяти, решив разобраться во всей путанице, когда появится больше фактов. А до поры до времени списала увиденное на счет шалости воспаленного мозга. Да и маленький Квентин очень быстро отбил у меня охоту мыслить о постороннем.
Кормить его самой мне не хотелось. Во-первых, как бы я смогла в таком случае работать? Во-вторых, в наше время безопаснее давать младенцу заведомо очищенные продукты. Что там хорошего в моем молоке с нынешней экологией? В районах где-то где-нибудь в Северной Америке вскармливание грудью, быть может, еще и практикуется. Как и в арабских странах - в том же проклятом Египте. Но и смертность среди жителей трущоб - ужасная. Люди плодятся, как на конвейере, и умирают в том же темпе. Думать, чем кормить новорожденных, тамошним женщинам не приходится. Нет, такой участи своему Квентину я не желала.
Я пришла в себя и даже вернулась почти в прежнюю форму за полтора месяца. К тому времени старый мой отец, уже давно вышедший на пенсию хирург, подыскал для внука хорошую няньку. Джон Макроу и сам всегда любил возиться с детьми, но с возрастом стал бояться - руки, говорит, уже не те, страшно.
Еще одна огорошившая меня странность: после родов я стала панически бояться стука в дверь. А соседи наши обладали идиотской манерой именно стучать, а не звонить - и к нам, и к себе. Даже яростный рык моего буяна-защитника Снапа не мог окончательно развеять страх, который ледяной ртутью разливался по жилам. Джоан советовала обратиться к психологу, доктору Санчесу, но мне хотелось перебороть эти глупые слабости самостоятельно. Упорная борьба с собой привела к мигреням.