Но прежде чем приступить к действиям, мы с Наани поднялись по карнизу повыше и удобно устроились рядом… Наани привалилась к моему плечу. И мы съели по две таблетки, напились воды и отдохнули. Наконец сила и отвага вернулись к нам; мы собрали снаряжение. Дева приспособила его к моей спине, и мы направились к краю карниза, чтобы еще раз оглядеться; но другого пути не было; приходилось спускаться возле мертвого чудовища. Решившись на это, я немедленно забыл об отвращении и немедленно занялся делом.
Остановившись на краю карниза, я лег на живот, спустил вниз ноги и позвал к себе Наани. Спускались мы, наверное, целый час, я помогал Наани как мог, и она следовала за мной с великой отвагой, заставляя себя сдерживать страх. Спускаясь, я все удивлялся тому, как мы сумели подняться наверх, пусть страх при этом и помогал нам.
Впрочем, взбираться легче, чем спускаться, и я в этом убедился. Трижды мы отдыхали на уступах утеса, а потом продолжала спуск - неторопливо и с великой осторожностью нащупывая опору для рук и ног. Однажды во время спуска Дева лишилась всех сил и уже была готова упасть, но смолчала - удивив и восхитив меня своим мужеством. Конечно же, я немедленно поднялся повыше, крепко обнял ее и прижал к утесу, дабы она поняла, что я не дам ей упасть; но сила и отвага быстро вернулись к Наани, так что она благополучно спустилась вниз.
Оказавшись на дне ущелья, мы отметили, что от туши мертвого чудовища, казавшейся теперь уродливым холмом, нас отделяла какая-то сотня шагов.
Труп издавал мерзейшую, непотребную вонь, и огромное заплесневелое тело еще дергалось перед нами, не спеша расставаться с жизнью. Шкуру чудовища густо избороздили морщины, на отвратительной белизне проступали тошнотворные пятна, и я поспешил увести Деву от твари. Мы направились вниз по ущелью.
Потом мы шли два добрых часа, и я подбадривал свою спутницу. Она шла рядом со мной - тихая и доверчивая, а в моем сердце бушевала буря: ведь я теперь знал, что в этой части ущелья водятся огромные и опасные змеи. Я боялся - не за себя, а за беззащитную Деву. Встревоженный, я наконец взял ее на руки, чтобы уберечь от грозящей ей опасности.
Но Наани вдруг рассердилась: потому что я не предупредил ее о своем намерении; Дева боялась утомить меня, однако она устала, а я был силен и настойчив.
Не сумев вразумить ее, я, тем не менее, не стал объяснять причин, не взирая на все сопротивление.
Увидев, что я не слушаюсь ее, Наани попыталась справиться со мной любовью и хитростью, однако, ответив ей поцелуем, я отправился дальше, не спустив ее с рук. Тогда она обиделась, потому что я не посчитался с ее желанием, и притихла в моих руках.
Так мы продвигались вперед. Через два часа пути темная часть ущелья закончилась, мы вышли из-под великой каменной кровли; воздух очистился от смрада, огненные жерла здесь изобиловали, и дым их поднимался вверх, не раздражая более горло.
Словом, стало совсем светло - по сравнению - и я вновь поставил Наани на ноги, но велел держаться позади меня; если бы нам попалась змея, то она не причинила бы мне вреда.
К этому времени прошло уже более девятнадцати часов после нашего пробуждения, потому что мы потратили много времени, спасаясь от слизня; и спускались по ущелью дольше, чем я поднимался по нему, ибо Наани не обладала достаточной силой и крепостью тела, чтобы выдержать столь великий труд и напряжение. Кроме того, три часа ушло у нас на приближение к обиталищу слизней. Словом, сил у нас оставалось не столько, чтобы можно было продолжать дневной переход.
Мы уже радовались тому, что вышли целыми и невредимыми из столь ужасного места; Наани даже время от времени брала меня за пояс, - как за уздечку - шутливым образом управляя мной… странное дело, ведь кони исчезли из этого мрачного мира в незапамятные времена; наверно, неосознанные воспоминания нашего времени заставили ее руки заняться милой игрой. Раз я даже повернулся, чтобы застать ее врасплох, счастливая Дева смеялась, и я с любовью обнял и поцеловал ее.
Потом мы принялись искать место, удобное для нашего сна и отдыха. И когда завершался двадцатый час нашего перехода, Наани указала на пещеру, находившуюся в добрых пятидесяти футах над нами в правой стене ущелья.
Я огляделся и заметил поблизости два огненных жерла, возле полной теплой воды котловины; и весьма кстати, ибо мы с головы до ног были замараны грязью ущелья и нуждались в хорошем мытье.
Я велел Наани подождать внизу, а сам внимательно оглядел окрестности. Ничто не вселяло в меня тревогу, и я сказал Деве, что она может спокойно остаться внизу и последить за ущельем. Если появится что-нибудь опасное, я успею спуститься на ее зов.
Я поднялся к пещере и быстро вернулся сообщить, что она вполне подходит для нашей цели; светлый и сухой приют был лишен щелей, в которых могли бы укрыться ползучие твари.
Наани обрадовалась, но было видно, что ее что-то тревожит. Не случайно, видимо, меня всегда охватывала тревога, когда Наани не было рядом. Опасения мои подтвердились: Дева объяснила мне, что сильно испачкалась в той гадости, что покрыла камни обиталища слизней, и собственное тело внушает ей теперь отвращение.
Прекрасно понимая чувства Наани, я подошел к полной теплой воды котловине; убедился в том, что она не излишне горяча, а заодно промерил глубину рукояткой Дискоса. Она не превышала трех футов, под слоем вполне пригодной для мытья воды виднелось чистое дно. Набрав в рот немного воды, я не обнаружил едких веществ и решил, что здесь нечего опасаться.
С этим я подошел к Деве и сказал ей, что водоем вполне пригоден для купания и что она может вымыться, пока в ущелье не видно зверей и чудовищ. Тут Наани смутилась, ей не хотелось, чтобы я оставлял ее. Заметив ее терзания, я с поцелуем объяснил ей, что останусь рядом. Я велел ей поторопиться, и Дева повиновалась, прихватив с собой плащ, снятый с моих плеч. Тогда я повернулся к ней спиной и замер, опершись на Дискос.
Наконец моя спутница погрузилась в воду и, приободрившись и согревшись, негромко запела. Вдруг пение оборвалось, и раздался крик. Не думая о ложной скромности, я мгновенно повернулся - в котловине появилась змея. В мановение ока соскочив в воду, я поднял нагую Деву над водой, поставил на берег и укрыл плащом. А потом бросился к змее и торопливым движением Дискоса убил ее, чтобы не скрылась среди валунов. Тварь, оказавшаяся толщиной в мою руку, наверное, вылезла из какой-то подводной норы. Вернувшись к Деве, я взял ее на руки, закутав плащом. Сперва она плакала и трепетала после пережитого испуга, но скоро почувствовала облегчение и вновь готова была смеяться.
Когда радостное расположение духа вернулось к ней, и я успокоился, потому что невероятно испугался, обнаружив Мою Единственную в такой беде.
После, сняв с плеч ранец, я открыл его, и велел Наани съесть две таблетки; она отказалась, если я не составлю ей компанию, и я охотно присоединился к ней, потому что в моем желудке было всегда пусто. Наани радовалась тому, что успела омыться и более не испытывала отвращения к своему телу. А потом мы попили воды.
Когда мы закончили трапезу, она попросила, чтобы я передал ей пояс, который отошел к ней вместе с ножом; изящно перепоясавшаяся, босоногая, она сделалась такой хорошенькой; волосы самым очаровательным образом рассыпались по ее плечам, потому что через ущелье она шла, укрыв их под моим платком, и потому сохранила голову сухой и чистой.
Тут я еще отчетливей вспомнил ее нагую красу; мне и в голову не приходило, что моя Дева может казаться сразу святой и полной всего земного. Потом я никогда не позволял себе вспоминать этот миг, потому что всегда считал, что обязан проявлять мудрость в подобных вещах - и в этом со мной согласится всякий муж, изведавший истинную любовь.
Однако Дева немедленно вернула меня в чувства самым разумным образом: она велела мне встать и быстро и ловко сняла с меня панцирь. А потом приказала мне раздеться и вымыться, пока она будет приглядывать за ущельем. Взяв Дискос, Наани оперлась на него самым воинственным образом, но не без озорства, глубоко скрытого в ее душе. И я велел ей быть осторожной с великим оружием: ибо оно умело сражаться лишь в моих руках и знало, как причинить вред всякому, кто попытается воспользоваться им.
Наани кивнула в знак того, что слышит меня, и все же, побаиваясь оружия, ощущает, что оно дружелюбно к ней. Так она осталась на страже, милая и стройная Дева в ниспадавшем до самой земли плаще; великое оружие в ее маленьких ладонях казалось еще более огромным, тем самым напоминая мне о собственной силе. Не подумайте обо мне плохого; но я воистину был рад этому: мужу подобает гордиться собственной силой, не проявляя при этом высокомерия к тем, кто слабее его.
Я вымылся, не спускаясь в воду, потому что не хотел наткнуться в водоеме на другую змею. Умыв лицо, я зачерпнул шлемом горячей воды, облился и растер тело руками; в воде явно были растворены какие-то соли, которые помогали моим стараниям, потому что кожа казалась очень гладкой под моими ладонями.
Покончив с делом, я сполоснул в воде платок, выжал его, и вытер тело досуха, а потом снова выполоскал ткань и прикрыл ею свои чресла, чтобы соблюсти приличия.
Когда я сказал Деве, что готов, она подошла и с поцелуем передала мне Дискос; а потом велела мне встать возле ближайшего огненного жерла, так, чтобы, охраняя ее, я не ощущал холода ущелья, который, впрочем, был здесь едва заметен.
Я предложил Наани свою помощь, но она не пожелала принять ее, ибо эта работа принадлежала ей по праву, и велела мне исполнять обязанности защитника. Тогда я взял свою капризницу на руки и с любовью обнял ее, на этот раз не страшась, что причиню ей боль, потому что на мне не было панциря. Она поцеловала меня с нежностью и любовью и немедленно выскользнула из моих объятий, чему я и не думал противиться. Напоследок, поглядев на меня полными любви глазами, она пожала мне обе руки и, не уступая своему сердцу, отвернулась, чтобы немедленно заняться стиркой.
Сперва она взяла мой жилет, быстро и умело сполоснула его, а потом, приблизившись ко мне, расстелила жилет на горячем плоском камне возле огненного жерла. После она занялась моим сменным жилетом.
Сполоснув его, она разложила оба жилета рядом… выложив сушиться всю мою одежду, Наани занялась стиркой своей собственной.
Когда она разложила ее сушиться, сердце мое вдруг поняло, что Дева все это время была одета в мой грубый для ее кожи подпанцирный костюм. Вязаная шершавая ткань конечно же раздражала ее тело, а я расхаживал в мягкой одежде, хотя давно мог отдать ей второй жилет.
Немедленно воспылав гневом на себя самого, я устыдился того, что заставил ее идти в неподходящей одежде, даже не подумав об этом. Еще более было мне обидно то, что, зная свое неудобство, Наани ничего не сказала мне о нем.
Однако к раздражению примешивалась и великая нежность; трудно было не заметить всю самоотверженность ее возвышенной любви. Словом, сердце мое раздиралось противоречивыми чувствами, ибо орган этот норовист в груди человека - мужчины и женщины. Итак, Наани терпела ради меня, стремясь сослужить мне тайную службу и до поры скрывая ее.
Повернув одежду на горячем камне, она занялась моими ушибами. А потом села отдохнуть, и я оглядел ее милые ноги, и растер их мазью; особой нужды в этом не было, однако прикосновение к этим маленьким ступням всегда радовало меня.
Когда вещи высохли, Наани вернула мне мои вещи и попросила повернуться спиной и побыстрее одеться. Когда я почти закончил с делом, она подошла и встала передо мной в подпанцирном костюме, стройная и изящная. Я привлек ее к себе и поцеловал, но Наани сразу же отошла от меня, чтобы принести мой панцирь, и помогла мне застегнуть все застежки, очень тихая и серьезная.
После, когда я оказался в полном вооружения, она взяла меня за руку и опустила ее себе на талию, припала к моей груди и приготовила губы для поцелуя… и были они полны боли и счастья. Поглядев на меня из-под полуприкрытых ресниц, она вдруг негромко рыкнула, изображая свирепого зверя, чтобы я не надеялся на второй поцелуй; я рассмеялся от всего сердца, удивленный такой игривостью, а Дева бросилась ко мне в объятия. Рычание это получилось столь милым, что я частенько просил повторения, однако она возвращалась к этой игре, лишь находясь в соответствующем настроении.
Затем Дева отодвинулась от меня (я как всегда не противился) и велела мне охранять ее, пока она почистит снаружи свой плащ.
Он высох очень быстро, потому что вода не проникла в него; потом я помог Деве забраться в пещеру, передал ей снаряжение и плащ и поднялся туда сам, прихватив с собой камень, который по нашему обычаю пристроил у входа в пещеру.
Воистину мы предельно устали, ибо прошло уже двадцать и три часа после нашего пробуждения. Как было заведено, Дева положила мне под голову ранец и кисет, а сама взяла вместо подушки свой узелок. Потом Наани подоткнула вокруг меня плащ, убедилась, что Дискос в моих руках, после этого с миром поцеловала в губы, подлезла под плащ, излучая покой и любовь, и отошла ко сну.
Я проснулся через восемь добрых часов, вода шипела, а проснувшаяся Наани готовила завтрак, приподнявшись на локте, я убедился в том, что камень остался на месте, и слегка поворчал оттого, что она не разбудила меня. Обменявшись поцелуем, мы приступили к трапезе. Поев, мы собрали пожитки, спустились вниз из пещеры и отправились в путь.
В тот день мы шли восемнадцать часов и ели и пили через каждые шесть часов, как обычно.
На четырнадцатый час я заметил, что Дева очень устала; хотя я и старался идти помедленнее. Тогда я взял ее на руки, а она как всегда отказывалась, опасаясь, что утомит меня. Но я не обращал внимания на протесты, посмеивался и нес ее, как младенца. Вообще-то ей нравилось у меня на руках, только Наани всегда боялась, что я слишком устану.
Я нес ее тогда четыре часа, и на восемнадцатом мы спустились к той части ущелья, где находился уступ, на котором по пути вверх по ущелью, прежде чем уснуть, убил паука, как вы, быть может, помните. Я помог Деве взобраться на карниз, который вновь послужил нам убежищем; спали мы спокойно и не претерпели вреда.
Теперь на нашем пути нередко попадались огромные скорпионы, иногда вовсе не собиравшиеся уступать мне дорогу; ленивые и жирные, они были с человеческую голову; я отбрасывал их в сторону добрым пинком, словно мяч, убив при этом троих. К счастью, меня защищал панцирь, ведь жало такого насекомого сулило верную смерть.
Повсюду мы замечали змей, однако они не приближались к нам, потому что я старался держаться открытых мест, а всякая вредоносная живность обычно укрывалась в темноте между огромных камней. Дева всегда шла за мной, по уже проверенному пути.
Иногда я нес Наани, и она обращалась к воспоминаниям о прежних днях нашего невероятно далекого прошлого; возможно, вы сочтете странным, что мы говорили о нем в столь жестоком и опасном пути, ведь мы принадлежали к тому грядущему веку, а не к нашему настоящему, и сегодняшнее бытие казалось нам, окруженным грозными опасностями, всего лишь сном, туманным видением; Тем не менее, покидая то ущелье, мы много говорили о настоящем; чаще всего это случалось, когда какая-нибудь фраза пробуждала воспоминания, забытые благоуханные сны. Поймите же, насколько святой была эта память для нас… она казалась далеким туманом, внутри которого сияют золотые огни, священным страданием духа… так тихий рассвет вселяет в сердце непонятную и сладкую боль.
Однажды Дева даже всплакнула у меня на руках - совсем тихо, стараясь, чтобы я ничего не заметил. Я промолчал, усматривая в ее слезах понятную скорбь по отцу и людям Малого Редута, навсегда оставшимся в отдаленном крае, и был прав, потому что Наани вскоре почувствовала облегчение, утерла глаза и уютнее прижалась ко мне.
Примерно в середине второго дня мы миновали пещеру, где я спал по пути наверх; я сказал об этом Наани, и она выразила намерение заглянуть туда, однако для этого следовало влезть по скале на добрых двадцать футов, и я не хотел, чтобы она без необходимости рисковала своей милой жизнью.
По пути мы нередко замечали странных тварей, таившихся между камнями; они не приближались к нам, однако я держал Дискос наготове; глаза мои всегда смотрели по сторонам, уши были настороже, а дух всегда помогал мне.
Теперь, когда ущелье привело нас вниз. Дева удивлялась теплу и густоте здешнего воздуха. Она даже пролила немного воды, - как было и со мной - пока не привыкла к столь бурному кипению.
Закончив каждый переход, мы спали по восемь часов в безопасном месте, а потом шли снова, и Дева охотно слушала мои рассказы о стране, к которой мы приближались.
Наани нередко задавала вопросы; она уже предвкушала свидание с морем - как счастливый ребенок, никогда не видевший его.
Мы все еще находились в ущелье, посреди огненных ям и жерл; и пламя тут и там вырывалось из земли, освещая стены ущелья, которые вновь погружались в тень, после того как угасал язык огня. Нередко свет и бормотание огненных ям сменялись предельной темнотой. Время от времени мимо нас проползала змея, пробегал громадный скорпион, или некое движение в тени очередного большого камня извещало меня о затаившемся чудище, поэтому я держался настороже и всегда держал наготове Дискос.
На шестом часу четвертого дня я показал Деве уступ, на котором в первый раз заночевал в ущелье.
Еще пять часов мы шли во мраке, и на одиннадцатый час вдали показалось зарево. Взяв Деву за плечи, я показал ей далекий отблеск огней ждавшей нас великой страны.
И мы побежали вниз, спотыкаясь и оступаясь, но это не останавливало нас: с детским счастьем мы бежали к свету. А на двенадцатый час перехода перед нами открылся чудесный Морской Край.
Глава XIII
Путь домой вдоль берега
Наконец мы вышли из скорбного и унылого ущелья, прорезавшего великие горы, которое я называл про себя Восходящим Ущельем. И остановились - сразу же у подножья гор.
Возбужденно дыша, Наани оглядывалась вокруг, и в глазах ее сияли изумление и ликование, - ведь позади нас остались области, полные великих ужасов.
Потом она обернулась, поглядела во тьму ущелья, испугалась и бросилась к свету Страны Морей, вновь остановилась и вновь поглядела назад, - с трепетом и облегчением - удивляясь простору и великому морю. Охваченная радостным изумлением, Наани то смеялась, то плакала и все время оглядывалась по сторонам, полной грудью впитывая живительный плотный воздух: ведь за всю свою жизнь она никогда не видела сразу столько света.
Оба мы ощущали, что здесь незачем шептать, как во тьме унылой теснины, и Дева, как ребенок, закричала, чтобы ей ответило эхо, милый голос ее таял на широком просторе.
Из темных гор за нашей спиной раздалось эхо, и мы немедленно оглянулись оттого, что звук этот был одновременно и похож на настоящее эхо, и чем-то отличался от него. В его звучании угадывались мрак и ужас, так что мы бросились бежать и, наконец, задыхаясь, остановились лишь там, где ощутили себя полностью свободными от чар ущелья, от странной власти его, источник которой - как нам показалось тогда - лежал где-то в сердце великих гор.