Все это было - ну и что?! И потом, какое имеет значение эта злосчастная мечеть?! Подумаешь, мусульмане тоже смогут сходить помолиться своему пророку. В конце-то концов, все они обманщики - что Магомет, что еврейский Моисей, да и Христос тоже. Разница же между ними лишь в том, что один из них умер на кресте, а двое - в почете.
Черт побери, да какова главная цель всех этих крестовых походов?! И что нужно папе, безжалостная мясорубка, уносящая жизни десятков тысяч людей, или все-таки возможность для любого верующего спокойно явиться в тот же Иерусалим и без помех поклониться и гробу господню и прочим святым местам?!
Если первое, тогда святой отец в Риме должен откровенно сказать: "Хочу крови. Хочу, чтобы ее было не просто много, а чтобы она лилась ручьями, жадно впитываемая этой иссохшей каменистой землей во славу Христа". Тогда можно винить императора за то, что он не пролил ее.
Но нет. Поганые лживые уста не изрекают такого кощунства. Григорий IX говорит совсем другое, и в то же самое время его ставленник, иерусалимский патриарх Герольд Лозаннский отказывается возложить корону иерусалимского короля на чело Фридриха. Да что корона, когда он даже не желает совершить простое богослужение в храме.
Ох, какая обида раздирала душу императора.
"Ну, хорошо, ты, как верный пес, по указке своего римского хозяина всячески игнорируешь меня, но при чем здесь остальные верующие?! Почему нужно отдавать в высшей степени загадочный приказ архиепископу Цезареи, чтобы он наложил интердикт на все святые места, пока их не покинет император?
Да тут еще верные слуги папы, тамплиеры и госпитальеры, которые рады насолить. Впрочем, оно и понятно, ведь во главе обоих орденов стоят родные братья, так что тут как раз ничего удивительного. Хотя когда одного из братцев, не в меру ретивого Гарэна, тяжело ранили в приграничной стычке с воинами султана Дамаска и на его место встал Бертран де Тесси, то все равно ничего не изменилось.
И ведь это еще додуматься надо до такой подлости - дать знать египетскому султану, что я намереваюсь совершить паломничество пешком и почти без свиты к берегу Иордана. Даже дату указали, стервецы. А я ведь тогда еще не получил предупреждения от своего доверенного человека, что папа договорился с храмовниками относительно моего убийства. Если бы ал-Камил не оказался таким порядочным и не переправил это письмо мне, то я непременно погиб бы.
Да и с венецианцами, которые, стоило только мне уехать, начали все смелее и смелее нападать на мои владения в Сирии, тоже все ясно. Этим продажным душам лишь бы напакостить удачливому сопернику по торговле. А ведь я, в отличие от них, не только подарил христианам святые места. Я, между прочим, еще и возвратил свободу всем несчастным детям, томившимся, подобно древним евреям, в египетском рабстве, после своего знаменитого детского крестового похода!
А кто их продал султану Каира? Да все те же венецианцы. Правда, они открещиваются, но ведь всякий знает, что корабли, которые забирали их из Марселя якобы для переправы на святую землю, принадлежали именно этим торгашам, лишенным совести и чести.
Но самое обидное, что спустя всего два года все тот же Григорий IX, совершив крутой поворот, уже предписывает великому магистру тамплиеров Пьеру де Монтегю исполнять договор 1229 года "во имя мира и поддержания спокойствия на Святой земле". Договор, который заключал опять-таки я!"
Может быть, все это и не всплыло в памяти императора - он мог и умел наступать на горло собственным эмоциям, но не далее как месяц назад верные люди донесли ему, что Рим затих не к добру. А всего неделю назад окончательно выяснилось, для чего в Германии еще летом объявились папские легаты. Оказывается, для того, чтобы подыскать на месте наиболее надежного и сильного претендента на императорский престол.
Мало того. Легаты эти были посланы не только в Германию, но и в другие страны. Не далее как вчера прискакал гонец из Франции с письмом, в котором доверенный человек, ездивший с Фридрихом в Палестину, сообщал, что императорская корона предлагалась брату французского короля, а кому еще - остается только гадать.
Ну как тут не взвыть от досады. Спрашивается, а зачем он пять лет назад вернул все земли, которые захватил в Папской области? Зачем возмещал убытки защитникам папы и даже уплатил штрафы? Выходит, он зря взял на себя обязательство не облагать духовенство налогами, вывел его из-под власти королевского суда, поклялся не оказывать давления на исход выборов епископов и аббатов?
Нет, правильно ему говорил этот, как его, Евпа-тий Ко-ло-врат, - даже мысленно он смог произнести трудное слово лишь по складам. - Хуже нет, когда сами духовники забывают слова Христа: "Богу - богово, кесарю - кесарево".
И тут же в памяти Фридриха всплыло прошлое. Так рдеющие угли старых конфликтов покрываются пеплом времени и становятся не видны, но налетает ветерок свежих обид и смахивает серую пыль, с новой силой раздувая затухающий было жар.
- Ах ты, старая сволочь! Да если бы ты не путался у меня под ногами и не науськивал своих слуг на моих людей, то мой договор был бы гораздо выгоднее! Конечно, человеку свойственно преувеличивать свои деяния и заслуги, но достаточно вспомнить, что писал тебе, римская крыса, великий магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца. А я ведь тебе, трухлявой образине, как на подносе принес не только Иерусалим, но и Вифлеем, и Назарет, и весь путь паломников от самого моря, от Яффы и Акры до Иерусалима, - зло бормотал он себе под нос, самолично строча письмо королю всех славян Константину I. - Ты еще и натравил на меня моего родного сына Генриха, которого мне теперь приходится ссылать в Италию, поближе к тебе, дряхлая перечница!
Затем он устало откинулся на кресле и довольно усмехнулся, вновь мысленно обратившись к зловещей сгорбленной тени старика, сидящего в Риме: "Я теперь, подобно Понтию Пилату, умываю руки. Вот только, если память мне не изменяет, то седьмой прокуратор Иудеи не просто сполоснул свои ручонки, но еще и послал на смерть Христа. Так что и ты, ветхое чучело, не дождешься от меня не только помощи, но даже нейтралитета. К тому же глава этого восточного похода имеется - любимец папы Вальдемар II. Ну что ж. У него уже есть опыт. Пускай попробует обуздать норовистых русичей, а я буду жалеть лишь о том, что не увижу, как они снова начнут лупить все святое воинство, получив мое предупреждение. Причем бить нещадно. Как там говорил посол? Что-то вроде по хвосту и по гриве.
Вот так и было вручено это письмо очередному посольству, прибывшему из Рязани. Впрочем, в самом послании не было ничего особенного - обычный обмен любезностями, не более. Кроме того, в нем содержались тонкие намеки на то, что неплохо было бы им со временем породниться.
Разумеется, его нынешний наследник Конрад еще мал, но зато он представляет собой весьма выгодную партию, поскольку со временем получит трон империи. А то, что принцесса Анастасия Константиновна несколько постарше, - даже хорошо, поскольку юноша попервости всегда нуждается в наставлениях более опытной женщины.
Зато в приватной беседе, которая состоялась далеко за полночь в укромной комнатке фамильного замка Гогенштауфенов, Фридрих был более откровенен. Давно успев убедиться в безусловной преданности главы посольства своему господину, он без обиняков заявил, что пусть король Константин не обращает внимания на содержимое письма, которое сегодня было вручено для отправки на Русь. Гораздо важнее то, что нельзя доверить бумаге.
Пускай послы поспешат с возвращением и предупредят своего короля, что крестовый поход состоится где-то через полгода, примерно в апреле - мае. После чего Фридрих сообщил не только примерные места высадки, но и общее количество ее участников.
Было от чего впасть в шок даже такому человеку, как Евпатий Коловрат. Боярин, умудренный житейским опытом, побывавший во многих переделках и не раз заглядывавший в глаза смерти, на сей раз растерялся.
Чтобы понять нрав человека, достаточно посмотреть на его поступки. Но это обычного человека, да и то лишь отчасти. У Фридриха же…
С одной стороны, одна только его затея с Иерусалимом дорогого стоила. В ней император проявил лукавство и гибкость, блестящую дипломатию и мастерство виртуозных комбинаций. Но это с одной, а есть еще и другая сторона.
Он же мог проявить и дедовскую надменную жестокость, и отцовскую неумолимую твердость. Достаточно просмотреть, как он лихо примучивал тех же италийцев, как отдал всю Германию папскому престолу, потакая монахам-изуверам. Да что далеко ходить. Один кровавый Конрад Марбургский чуть ли не двадцать лет не только читал проповеди о необходимости крестового похода, но и усердно сжигал еретиков по всей Германии.
Словом, полностью раскусить этого человека было бесполезно и пытаться. Нельзя распутать клубок нитей со сплошными узлами противоречий. К тому же он никогда не был до конца искренен со своим собеседником, а тут…
- Скорее всего, мы разделимся. Я поведу верные мне отряды рыцарей через Венгерское королевство, если, конечно, Бела IV нас пропустит через свои владения, а основная часть вместе с Вальдемаром II поплывет по морю и высадится под Ревелем, - закончил Фридрих.
"А ведь не врет латинянин, - пристально глядя в глаза Фридриха, уверился Евпатий Коловрат. - Ей-ей не врет".
Он склонил голову в знак того, что все понял, после чего произнес:
- Наш государь Константин никогда не забывает своих друзей, ни явных, ни тайных. А одну из услуг он сумеет оказать вашему величеству уже во время этого похода. Я так мыслю, что пойти в него вызвалось много знатных рыцарей, среди коих имеются и враги императора?
- В превеликом множестве, - подхватил Фридрих.
- Если выйдет так, что все они поплывут морем, то уже к осени ты можешь недосчитаться кое-кого из них. Конечно, выгоднее брать их в плен, но для своего союзника, пускай и тайного, наш царь охотно поступится своей выгодой. А самому императору я бы посоветовал не торопиться. Да и не думаю, что угорский владыка Бела так охотно пропустит вас. Если же кто-то из твоих ворогов пойдет с тобой, то лучше всего послать его полк первым.
- У тебя быстрый ум, посол, - только и сказал восхищенный Фридрих. - Но я надеюсь, что эту тайну не узнает никто кроме твоего государя.
- Будьте покойны, ваше величество, - низко склонил голову посол. - Мой государь любит говорить: "Если я решу, что мой боевой шлем знает мои тайные помыслы, то я немедленно расплющу его, причем сделаю это собственноручно". А тут и так получается целых три человека - император, посол и царь. И без того много.
- Но некоторых из моих недругов я только предполагаю уговорить отправиться в поход, поэтому их имена смогу сообщить не сейчас, а много позднее. Ты же, как я понимаю, столько времени ждать не будешь, - нахмурился Фридрих.
Коловрат несколько замялся, но затем вымолвил:
- Я слышал, что больше всего на свете император любит сарацинские клинки из дамасского булата. Как знать, может, скоро ему предложат купить один из них.
На этом они и расстались, довольные друг другом.
Коловрат через пару дней убыл обратно на Русь, а император начал такую активную подготовку к походу, что даже неистовый старец Григорий IX затих в Риме, настороженно наблюдая, как ненавистный Гогенштауфен усердствует в сборе войска и призыве всех герцогов, маркграфов, пфальцграфов и просто графов на борьбу с могущественным схизматиком.
По такому случаю Фридрих советовал всем забыть все свои обиды и по-христиански простить их, как это делает он сам. Учитывая, что самым первым, кого он навестил, был его злейший враг - герцог Брауншвейг-Люнебургский Оттон I, это рвение было явно не показным.
Многие обратили внимание на воистину просветленное лицо императора, которое светилось во всепрощающей улыбке, когда он покидал замок гордого Вельфа.
Только никто не заметил, как, уже уезжая и добившись согласия Альбрехта на участие в походе, Фридрих загнул палец на левой ладони и тихонько шепнул, кривя губы в той самой кроткой христианской улыбке, о которой потом донесли римскому папе:
- Один.
Затем его визиты последовали один за другим, и через пару месяцев, выезжая из очередного замка, на сей раз от маркграфа Браденбургского Иоганна I, он уже просто сжал свою крепкую могучую ладонь в кулак и произнес несколько устало:
- Пять.
Словом, поведение императора было столь благочестивым, что Конрад фон Лихтенау, пробст монастыря Урсперга, не преминул отметить это в своей хронике.
А где-то в конце февраля, когда император вернулся из очередной прогулки по соседям, его навестил улыбчивый немецкий купец. Был он родом из Мекленбурга, во всяком случае говорил с явно выраженным северным акцентом, сглатывая гласные. Внешность его была и вовсе непримечательная - торгаш как торгаш, разве что несколько непривычно молод.
Его поначалу и вовсе не хотели пускать к императору, но он показал такую великолепную саблю, которую хотел продать великому Фридриху II, что слуги, зная пристрастие своего господина к сарацинскому оружию, не решились отказать. Представ перед императором, купец ловко извлек саблю из ножен и показал опешившему Фридриху надпись на клинке. Латинские буквы гласили: "Русичам можно верить".
- Славная сабля, ваше величество, - заметил купец и ловко провел пальцем по надписи, отчего та мгновенно размазалась, став неразборчивой. - Прошу прощения, - тут же засуетился он. - Кажется, я несколько запачкал свой товар, а это не дело, - и он мгновенно извлек откуда-то кусок полотна, стирая ее окончательно.
Закончив наводить блеск на сверкающем лезвии, он аккуратно свернул тряпицу и уставился на Фридриха, но ошеломленный император продолжал молчать, и купец тихонько напомнил:
- Его величество так усердно трудился всю зиму. Неужто его труды были напрасны и он никого не сумел уговорить на воистину святое дело - проучить схизматиков и обратить в истинную веру язычников? Я, конечно, простой торговец, и это не мое дело, но если бы его величество поделился со мной, чем увенчался его тяжкий труд, то я не просто внимательно выслушал бы его, но и от души порадовался бы за императора.
- Ты что же, имена тоже на клинке писать станешь? - К Фридриху только теперь вернулся дар речи, и теперь он стремился за нарочитой грубостью скрыть свою недавнюю оторопь.
- Как можно, - несколько виновато улыбнулся купец. - Ведь этот булатный клинок останется у государя. К тому же зачем лишние письмена - бумага не прочна, а чернила легко размываются водой. И вообще, некоторые сведения нельзя доверять ничему и никому. Один мудрый человек заметил: "Если я решу, что мой боевой шлем знает мои тайные помыслы, то я немедленно расплющу его, причем сделаю это собственноручно".
В точности повторенные за послом слова разогнали последние сомнения хозяина замка, а купец продолжал свою журчащую речь:
- По роду занятий мне приходится заключать такие сделки, которые не стоит выводить пером, так что я привык запоминать, - и он вновь вопросительно уставился на императора.
- А постарше никого не нашлось? - проворчал ради приличия Фридрих.
- Увы, ваше величество. Но поверьте, что молодость - это единственный недостаток, который с годами непременно проходит, так что к следующему разу я обязуюсь немного исправиться.
- Тогда слушай, - произнес император. - Во-первых, это герцог Брауншвейг-Люнебургский Оттон I. Во-вторых, пфальцграф Рейнский Отто II. Третий - это бургграф Нюрнберга Конрад I. Моя печаль будет столь же велика, как полноводный Рейн, если я узнаю, что все трое погибли, ибо я так сильно их люблю, что…
Он скрипнул зубами, очевидно, от того неизбывного горя, которое вдруг его охватило при одной лишь мысли о гибели столь славных мужей, но был несколько бесцеремонно перебит купцом:
- Прошу прощения, ваше величество, но если вдруг мне придется быть поблизости от места прошедшего сражения и я увижу погибших воинов, то как мне отличить этих славных рыцарей, чтобы устроить им достойное погребение?
- Разумно, - кивнул император. - Значит, так. Если ты увидишь на белом серебряном поле черных горностаев, то…
- И снова прошу великодушного прощения вашего величества, но я плохо разбираюсь в гербах, - тут же перебил торговец. - Эти горностаи, они что, так и изображены на щите в виде зверьков?