А новые рода войск взять. Например, те же инженерные сотни, которые теперь имеются при каждой тысяче. Мастеровитых людей учить не надо, а вот добиться согласованности, доведенной до автоматизма, чтобы, к примеру, увеличить скорость наведения тех же переправ, - это тоже время. Иной раз не часы - минуты решают, например, при сборке гуляй-городков.
Да что говорить. И без того ясно - каждое дело своего догляда требует. Ну, хотя бы изредка.
У Миньки тоже работы выше крыши. Да, от стекла он отошел. Его нынче по рецептам изобретателя простые мастера теперь производят, но к основному помещению пристроечка приделана, где экспериментальная лаборатория устроена. Там умельцы сидят, которым скучно по шаблону трудиться, потому как душа чего-то нового жаждет. Не каждый день, но заглядывать туда надо - ободрить, вникнуть, а может, и советом помочь.
С оружием тоже мороки не оберешься. У коваля над душой стоять ни к чему - народ прямой, грубоватый, цену себе знают, так что и послать могут. Туда. А сам металл до ума довести!.. Тут снова догляд требуется, чтобы сталь была - чистый булат.
Литье взять, так тут хоть вообще не отходи. Первые колокола потому и отправляли куда подальше - в Великий Устюг, на Онегоозеро, в Санкт-Петербург, Яик, Уфу и так далее, что звук у них был нечистый. То дребезжит немного, то эхо не отдается, гула такого нет, какой сам Минька помнил - был как-то на экскурсии в Ростове Великом. Там, в приграничных городах, важно не это, а громкость звучания, потому что главная его цель - не на молитву народ собирать, а об опасности предупредить да на бой собрать.
Поэтому в стольной Рязани колокол на целых пять лет позже появился, чем в древнем Семендере на Кавказе. Зато и звук у него - заслушаешься. Когда патриарх впервые его услышал, Миньку расцеловал. Целует, а у самого по щекам слезы катятся. Изобретатель эти слезы не забыл - всего через два года целый перезвон над столицей несся. Веселый такой.
А взять типографию. С ней сколько мороки было. Поначалу изобретатель и вовсе не вылезал из печатного цеха - даже ночевал там. Теперь люди сами справляются, и, надо сказать, - неплохо. Во всяком случае, почти в каждой деревеньке, если только в ней не меньше десятка дворов, обязательно имеется библия, к которой приложена азбука, причем с новым гражданским алфавитом.
Ее и вовсе таким тиражом ахнули - закачаешься. Целый год трудились, пока полсотни тысяч не настряпали. Попутно работали переплетчики, готовили обложки из досок, а их толщина чем меньше, тем лучше, значит, снова Миньке думать надо, чтоб такой станочек смастерить, под который только бревна подкладывать осталось, а дальше он сам нарежет - только шлифуй да кожей обтягивай.
И ведь помимо своих дел все время товарищам на выручку приходить надобно. То ты им, то они тебе, иначе никак. Тот же алфавит взять, к примеру. Прежний-то был освящен не просто временем, а еще и учителями-просветителями - Кириллом да Мефодием.
Церковные иерархи чуть ли не бунт закатили: "Не надобно нам никакой новизны. Яко пращуры наши слово божественное чли, тако же и нам надобно - чтоб в слово в слово, не отступаясь ни на буквицу, ибо от господа си откровения дадены и грех в них хоть что-либо менять!"
Пришлось подключаться всей четверке и составить не только наставление - какие буквы убраны, а какие изменены, а еще и пояснение - для чего все это необходимо.
У церкви, конечно, дисциплинка еще та, но с армейской ее не сравнить. Одними приказами не отделаешься - убедить надо. А как убедишь, когда чуть ли не половина иерархов на первом поместном соборе всея Руси брыкалась да посохами об пол стучала. Перед тем как алфавит утвердить, шумели и гомонили чуть ли не две недели.
К тому же в той азбуке помимо буквиц имелась еще и новая цифирь. По ее поводу и вовсе чуть ли не все служители божьи дружно взвыли. Дескать, к чему от басурман это непотребство перенимать? Куда как проще: буква "аз" означает "один", "веди" - "два", ну и так далее. А значки эти нам не надобны.
Пришлось Мефодию напомнить им, что тут имеется взаимосвязь. У буквы "иже", означавшей восьмерку, и "наш" - полсотни, изменены начертания, другие же: I - десяток, S - семерка, омега - 800, кси - шестьдесят, пси - 700 и фита - 9 - вовсе выброшены.
Так ведь все равно попы не согласились. Наоборот, сочли это за новое доказательство того, что и алфавит не подлежит замене. Особенно в этом старики упирались. Очень уж страшным им казалось переучиваться.
Но через неделю дебатов Константин выложил на стол веский козырь. В самый разгар спора он ввел в покои патриарха, где проходил этот съезд, престарелого отца Авву - монаха из Выдубецкого монастыря во имя Святого Михаила-архангела.
Этот монах был уже в летах, когда в Киеве княжил буйный Рюрик Ростиславич. Он и самого князя хорошо помнил, да и как забыть, когда вон она - ряса, князем даренная, доселе хозяину служит.
Что и говорить, покровительствовал Рюрик их обители, потому она и не пострадала, когда через три года его союзники-половцы после взятия Киева вычищали все церкви и монастыри в городе и окрестностях. Тогда они не только содрали все серебряные оклады с икон, похватали утварь и золотые священные сосуды, но еще и забрали - опять-таки с княжеского соизволения - всех монахинь помоложе да покрасивше себе в усладу, а прочих, включая и монахов, на невольничий рынок купцам генуэзским.
Всех дозволил ограбить Рюрик Ростиславич, даже для Десятинной церкви и храма Святой Софии исключения не сделал, а вот в Выдубецкий монастырь соваться степнякам запретил. Потому и уцелел отец Авва со своей братией.
Телом Авва, несмотря на большие лета, был еще крепок, глаз имел зоркий, а ум живой и до знаний новых весьма охочий. Поэтому, когда Константин за два дня до открытия собора пожаловал в монастырь в поисках охотников для спешного изучения новой азбуки, цифири, а также чтения и свершения арифметических действий, отец Авва, не долго думая, вызвался самым первым.
Потом и другие грамотеи сыскались, но, как ни чудно, чуть ли не самым лучшим среди всех оказался именно этот старец. Не на лету, конечно, схватывал, но все равно на удивление быстро. Может, потому, что не хотел лицом в грязь ударить перед царем, который самолично взялся за его обучение, но, скорее всего, смышленость у него была от природы. Да и желание тоже многого стоит. Пожалуй, подороже всего остального.
Следом за Аввой вошел игумен Питирим, а позади его еще две монахини из монастыря Святой Ирины. Первой игуменья Феофания шествовала, следом - Елизавета. Обе тоже в изрядных летах. Сестру Елизавету по части цифири Минька с благословения патриарха обучал - самому Мефодию из-за собора недосуг было.
Странная вереница во всеобщей тишине проследовала к креслу, где восседал Мефодий, чинно выстроилась в одну шеренгу, дружно, как по команде, повернулась к присутствующим, перекрестилась, поклонилась, после чего взял слово Константин:
- Новое обучение, против коего вы, святые отцы, ноне восстаете, на самом деле легкое. Кто грамоту не ведает - ему все едино, а кому она известна - переучиться пустяк малый. Доказать вам это могут отец Авва и сестра Елизавета. Чтение и счет они знали и ранее, но новую азбуку впервые увидели лишь в тот день, когда открылся ваш собор. О том их настоятели, кои для того сюда и позваны, могут вам подтвердить, так что никакого обмана здесь нет. И вот теперь, спустя всего седмицу…
Константин взял со стола листы бумаги и протянул их отцу Авве. Тот неспешно принял их, откашлялся и принялся читать.
- Заучил, поди, яко молитву, и всего делов, - фыркнул кто-то из задних рядов.
Соседи скептика тут же загомонили, обсуждая - заучил или правда читает.
- Один из вас сейчас пройдет со мной в соседнюю келью и наговорит любое, а я все это новыми буквицами запишу, - тут же предложил государь и скомандовал скептику: - Пошли, что ли, Фома неверующий. А вы, чтоб не скучать, сестру Елизавету на новую цифирь проверьте.
Через час спорить никто не решался.
- Коли простые монахи и монахини сумели за единую седмицу все освоить, не стыдно ли вам, святые отцы, подавать всей пастве пагубный пример своим запирательством? - подытожил Константин, когда гости удалились. - И не лучше ли вам, вместо того чтобы далее запираться, ныне же приняться за переучивание? Ведь патриарх Мефодий всему этому уже научен.
Кто усовестился, а кто просто притих и затаился, не желая перечить государю, если уж он так решительно настроен. Это с виду царь спокоен да смирен, говорит вежливо, на людишек не рычит, плетью не машет. А коли что не по его - на расправу он тоже скор. Всем ведомо, как пару лет назад за непомерное корыстолюбие он ростовскому епископу Кириллу велел великую схиму принять. А патриарх царя поддержал, не переча ничуть. Так что ни к чему на рожон лезть.
А отца Авву с тех пор было не узнать. Он и с собора-то уходил, задрав голову так, что борода торчком стояла, как копье. Да и было с чего. Как ни крути, это же получается, что именно он - простой монах, утер нос всем церковным иерархам. Государь, конечно, тоже немного подсоблял, но в основном-то он сам.
С тех самых пор, беседуя с монахами обители, он все свои речи начинал так:
- Это было за три лета до того, как к нам в обитель приехал сам царь Константин и мы с ним…
Со временем, по мере успешной борьбы с собственной скромностью, рассказ монаха начинал приобретать иные черты, а уже года через три он и вовсе важно повествовал:
- Ну как же, помню я брата Алексия, упокой господь его душу. А скончался он как раз спустя лето после того, как приехал в обитель царь Константин и сразу шасть ко мне в келью. Ну я что ж, поднялся неспешно, благословил его и строго так вопрошаю: "Почто ты, царь, мой покой порушил?" Он же говорит жалостливо: "Смилуйся, отче, не изгоняй. Дозволь просьбишку малую". "Проси, - говорю я ему, - но гляди. Ежели с безделицей какой, так иди себе подобру-поздорову, не мешай моей молитве". А он мне опять ноги целует и кричит: "Выручай, святой старец, ибо без тебя не смирить мне епископов с митрополитами…"
Понять старика было можно. Хоть все обители обойди, а где ты еще такого монаха найдешь, чтобы его сам царь буквицам новым обучал. Лучше и не трудиться попусту - все равно не сыскать.
Азбуку же, по которой отец Авва учился, он перед смертью завещал ему в домовину положить - не захотел расставаться с ней. Так и лежал в гробу, прижимая ее руками к груди. Иные при отпевании перешептывались боязливо: "И как теперь без Аввы государь обходиться будет? Тяжко ему придется".
Происходило такое не только с принятием нового алфавита. Едва один человек из их квартета что-то затевал, как тут же выяснялось, что ему нужна помощь остальных, иначе никак.
Потому и редко, крайне редко баловали друзья своих домочадцев. Взять самого Константина. Две девчонки у него. Старшенькая, Светлана, которую во крещении нарекли Анастасией, считай, уже невеста, красавица писаная, а много ей отцовского тепла досталось?
То же самое крошка Дара, Дарена, Дарьюшка. Ее патриарх Ириной назвал. Маленькая, веселая, а проказница такая, что только держись. И тоже безотцовщина. Ведь те часы, что Константин провел с ней, по пальцам перечесть можно.
А Ростиславу взять. Любимая и желанная, она в каждых неудачных родах виноватила себя одну - ушла ведь из монастыря, да и ранее не мужа венчанного любила, как должно, а чужого князя. Вот и получает теперь кару, да какую - двух дочерей и трех сыновей в домовину уложили, и каждому не больше двух месяцев было, а то и вовсе мертвенькими рождались.
- За то господь и карает, - вздыхала тоскливо.
Не помогало и то, что сам патриарх отпустил уже ей все эти грехи, причем неоднократно.
- А ведь виноват на самом деле ты, - как-то хмуро заметил владыка в откровенной беседе с Константином.
Тот даже опешил поначалу.
- Ты про грехи, что ли?! - возмутился он. - Или на дружбу с волхвами намекаешь?
- А чего на небо заглядываться, когда истина гораздо ближе лежит, - ответил Мефодий и напомнил: - Думаешь, церковь просто так инцест воспрещает?
- Ты что, владыка, белены объелся, - искренне удивился Константин. - Мне Ростислава ни мать, ни дочь, ни сестра.
- А ты слыхал такое - до седьмого колена браки между родней воспрещены? Эх, меня на Руси не было, когда ты ее под венец повел, - сокрушенно вздохнул владыка.
- А при чем здесь седьмые коленки?
- При том! - сурово обрезал патриарх. - Ее отец - это твой брат, хоть и двоюродный! Забыл?!
Константин так и сел. А ведь и впрямь. Сам же прекрасно помнил, что мать Мстислава Удалого, она же бабка Ростиславы, ему самому доводится родной теткой. Крепка, видать, оказалась кровь Доброславы, дочки рязанского князя Глеба Ростиславича.
- И что мне теперь делать, владыка Мефодий? - спросил он подавленно.
- Да ты уже и так все сделал. Остается только жить, - туманно ответил патриарх. - На молитву тебя не гоню - ее из-под палки честь вдвойне грешно. Да и о какой молитве можно говорить, коли ты… Монастыри обходить если, - протянул он задумчиво. - Так для этого тоже вера надобна. Ладно, чего уж. Наследник есть, ну и пускай… Ты бы ей самой внимания побольше уделял, - посоветовал он.
А когда его уделять, коли он до глубокой ночи сидит над бумагами: отчеты, донесения, доклады, сведения… Либо читает, либо сам пером строчит. Для этого другого времени нет. Днем-то не поработаешь, днем - люди. Да тут еще и, смешно сказать, одно время лекции писать приходилось, и не одну. Сейчас-то уже полегче стало, а поначалу…
Указ об основании рязанского университета Константин подписал еще в 1231 году. Причем, вспомнив, как весело праздновали его сокурсники Татьянин день, он специально датировал его именно 25 января. Пускай хоть здесь все остается по-старому - тут можно. Ну, подписать-то подписал, а где преподавателей сыскать?
Разумеется, еще задолго до этого дня все русские посольства, которые ехали на Восток, среди разнообразных задач имели одно неизменное поручение - поиск ученых людей. Западных это не касалось.
С немытой и закостеневшей в своем невежестве Европы спрашивать мудрецов-философов все равно что мыть грязные руки в нечистотах и верить, что они и впрямь станут чище. Университеты, отданные к тому времени на попечение папы римского, включая и парижский, усердно трудились исключительно над богословием, да и там преимущественно над тем, как бы половчее обосновать величие папского престола.
С востоком иное. В подмогу послам он разработал опознавательную схему, основывающуюся на ключевых именах Ибн Сины, Омара Хайяма, Бируни, аль-Фараби и так далее. Предполагалось, что те люди, которым знакомы эти талантливые ученые - философы, врачи, математики, астрономы и просто вольнодумцы-поэты, и сами заслуживают особого внимания. Ну а дальше по обстановке.
Понятно, что всем, кто выезжает, заниматься непосредственным поиском будет недосуг. В конце-то концов, не за этим они едут в далекие страны. Точнее, не только за этим - иных поручений хватает. Поэтому в каждое из посольств включался особый человечек, что-то типа атташе по культуре, образованию, медицине и градостроительству. Вот его-то деятельность и была целиком направлена на поиск и приглашение таких людей.
Понятно, что далеко не всегда такие поиски заканчивались удачей. Очень часто сконфуженные "атташе" по приезду на Русь сконфуженно разводили руками, но бывало и иное.
Так, в 1232 году, аккурат незадолго до открытия медицинского университета, - Константин сдержал слово и основал его следом за первым, только годом позже, - на Руси в помощь царскому лекарю Мойше появился блистательный Ибн-Бейтар.
Это в той "официальной" истории он осел в Дамаске, где впоследствии и умер. А в этой он просто до него не успел доехать. Божен Чудинкович, пребывая в атабекском Мосуле, не преминул пообщаться со знаменитым арабским историком Ибн-аль-Асиром и в разговоре с ним уловил любопытное для себя имя.
Потом была личная встреча, и в конечном итоге заядлый путешественник согласился поехать в неведомые земли, где, как он предвкушал, его глазам откроются новые невиданные травы, цветы и деревья.
К сожалению, для научных изысканий времени у него оставалось не так уж и много, его отнимала работа со студентами, но зато с каким удовольствием летом, во время студенческих каникул, он бродил по новым местам, имея охранную грамоту от самого царя и наиболее одаренных учеников в качестве сопровождающих.
Свой титанический труд "Джами мафрадат эль-адвие", подаренный царю в 1237 году, он все равно написал на арабском, но это уже было несущественно. В обязательное обучение студентов входила не только медицина как таковая, но и углубленное знание арабского языка - в эти времена без него все равно было не обойтись.
Так что буквально через два года его книга "Свод простых лекарств", включившая в себя в алфавитном порядке свыше четырех тысяч пищевых и простых лекарственных веществ из "трех царств природы", была не просто переведена на русский язык, но и напечатана.
А ведь он приехал не один. Вместе с ним прибыл и его ученик Ибн-Аби Осайбиа, которого Божен Чудинкович после долгих уговоров Ибн-Бейтара согласился взять за компанию. И не прогадал.
Двадцатидевятилетний ученик, который ради того, чтобы путешествовать с учителем, бросил свою каирскую больницу, впоследствии сам вырос на Руси в крупного врача и ученого. Право же, знаменитая рязанская лечебница была ничем не хуже больницы в Дамаске, которой ему в этой истории так и не удалось поруководить.
Случались и другие удачи, например с приездом двух учеников самого Аверроэса. В Египте, откуда они прибыли, оба вели полунищенское существование, питаясь нерегулярными крохами со стола султана, которые доставались им лишь благодаря поддержке визиря Ибн-аль-Кифти, зато на Руси…