- Не могу. Если я сейчас замолчу, мне в голову полезут еще худшие кошмары. Так вот, сегодня я проснулась - и все было нормально. Нормальные пэрентсы, и у меня критические дни - значит, точно не беременная. И Пашка позвонил - извинялся за пятницу, так что мы помирились. И с его мамашей я говорила - я ведь ваш телефон у нее узнала. Помните, она активисткой в родительском комитете была? Разлюбезная такая, чирикала со мной: Лизанька то, Лизанька сё…
- А с Пашей вы не обсуждали… Ну… субботу? - осторожно спросила Ульяна.
- Нет. Я хотела сначала с вами поговорить. А то вдруг я правда чокнутая? А теперь я точно знаю, что нет. Ведь психические болезни - не заразные. Просто мы с вами попали в какую-то переделку.
- Ну, если следовать этой логике, попали в нее не только мы, - задумалась Ульяна. Она абсолютно не понимала своих ощущений. И даже к ним не прислушивалась. Ее вполне устраивало, что Лиза становится как бы ее поводырем в этой ситуации.
- Конечно! - воскликнула Лиза. - В вагоне нас было пятеро. Мы с вами, потом этот парень, блондинчик, помните? Еще был мальчишка. И чернявый жирдяй, который полез к вам приставать.
- Он вовсе не приставал, - укоризненно возразила Ульяна. - Он дал мне визитку…
Замолчав, она пошарила по карманам. Лиза, нетерпеливо ёрзая на стуле, подалась вперед.
- Вот!
На свет появилась серебристая карточка. Лиза бесцеремонно выхватила ее из рук учительницы.
- Так… Малаганов Аркадий Евгеньевич… Телефон… И тут еще на обороте что-то написано… "Каждый вечер с 8 до 10 в Летнем саду у памятника Крылова…" Он вам что-нибудь сказал?
- Он сказал позвонить, если произойдет что-либо странное, - послушно ответила Ульяна.
- Ну, - Лиза сделала ироническую мордочку. - Как вы считаете, это странное уже произошло или как? В Летнем саду сейчас холодновато. Будем звонить?
Империя Чжоу. Поздняя осень. 439 год до нашей эры
Девять человек шли берегом реки. Их фигуры, словно тени, скользили по серому склону обрыва. На размытой дождями земле оставались следы деревянных сандалий. Холодный ветер беспощадно трепал поношенную одежду путников.
Идущий впереди - сухой седобородый старик - остановился, опершись на посох. Спутники окружили его, почтительно ожидая, что он скажет. Но старик молча смотрел, как гнутся на ветру облетевшие ивы, как стелется вдоль дороги рыжеватая трава. Наконец он вымолвил:
- Как сказал учитель, когда придет холодная зима, увидишь, что сосны и кипарисы последними теряют свой убор.
Действительно, три кипариса темно-зелеными свечами возвышались над унылым осенним пейзажем. Путники вслед за своим предводителем углубились в созерцание. И только один, самый молодой, еще безбородый, спросил:
- Что значат эти слова, учитель Мао-Цзы?
Стоявший за молодым не задумываясь отвесил ему затрещину.
- Где твоя почтительность, юный У-Бо? Разве сейчас время задавать учителю вопросы? Он сам знает, когда и на кого расточать свою мудрость.
- Мудрость - это не чиновник, Хуань-Гун, - добродушно заметил старик. - У нее нет приемных часов. И глуп не тот, кто не понял и спросил. Глуп тот, кто не понял и промолчал.
У-Бо торжествующе обернулся к Хуань-Гуну. Тот недовольно потупился. Старик продолжал, не отрывая глаз от горизонта:
- Кипарис возвышается над остальными деревьями, как добродетельный человек возвышается над другими людьми. И когда приходят невзгоды, добродетельный человек крепче им противостоит. Вот как я понимаю слова учителя Кун-Цзы. Однако близится ночь. Нам пора подумать о крове. Где заночуем, Хуань-Гун?
Хуань-Гун склонил лысеющую голову.
- Не сочти меня дерзким, учитель. Но кто сейчас может думать о житейских делах, когда скорбь об оставившем нас И-Цзы еще так сильна?
Старик посмотрел на Хуань-Гуна с легким раздражением.
- Как несправедливо распределилась скорбь! Ты так печалишься об И-Цзы, хотя всего лишь один год внимал его поучениям! А я, который уже сорок лет назад был его названным братом, в день смерти учителя все еще могу рассуждать разумно. И даже в память любезного И-Цзы я не хочу быть съеденным волками.
Словно в ответ, над рекой разнесся волчий вой. Путники, вздрогнув, теснее прижались друг к другу.
- Пещера! - воскликнул У-Бо. - Выше по течению я видел пещеру.
Путники оживились. Новая волчья рулада еще больше их взбодрила. Не дожидаясь указаний предводителя, они вслед за юным У-Бо полезли вверх по обрыву.
Стемнело, и вход в пещеру был едва заметен. Он чернел, как врата преисподней. Из недр земли дышали могильный холод и тишина. Растолкав оробевших путников, Мао-Цзы с треском оторвал кусок своего одеяния и намотал на посох. В маленькой склянке на поясе оказалось масло. Сбрызнув им ветхую ткань, старик кресалом высек огонь. Факел вспыхнул. Мао-Цзы, не оглядываясь на спутников, шагнул в пещеру. У-Бо последовал за ним.
- Как сказал бы учитель, зажегший огонь во тьме - зряч, - весело заявил он, обернувшись к Хуань-Гуну.
Вскоре выяснилось, что пещера уже служила кому-то пристанищем. В ее глубине нашлась вязанка хвороста, а в углу - высокий кувшин с водой. Путники развели костер и расселись вокруг. Они выжали мокрые бороды и косицы и с удовольствием протянули озябшие руки к огню. Потом развязали свои котомки и принялись за скромный ужин. В меню были рис, тушеные овощи и немного рыбы - все, чем делились со странствующими конфуцианцами окрестные крестьяне.
- Ух, вкусно! - сообщил У-Бо, тщательно обсасывая рыбий хребет. - Учитель Мао-Цзы! Есть ли в "Беседах и суждениях" великого Кун-Цзы что-нибудь про еду?
- Тот, кто стремится познать правильный путь, но стыдится плохой одежды и пищи, не достоин того, чтобы с ним вести беседу, - тут же отозвался старик. Потом добавил несколько невпопад: - Любезный И-Цзы любил хорошо поесть…
В пещере наступило молчание. А вскоре послышалось тихое посапывание - путники засыпали один за другим. Заснул, поерзав на холодном полу, и непоседливый У-Бо. Только Мао-Цзы не спалось. Он смотрел на небо сквозь отверстие пещеры и видел, как ненастье сменилось безветренной звездной ночью. Обычно его старые кости задолго чувствовали такую перемену погоды. Но в этот раз они оплошали. Видно, земные ощущения понемногу угасают… Скоро, совсем скоро и его дух отправится в последнее странствие. Что ж… Философу следует относиться к смерти с любопытством.
У левого берега реки, у самой кромки, звезды загорались и гасли в воде. Глядя на них, Мао-Цзы мысленно перенесся в далекие дни, когда многие из умерших были живыми…
На утро, запив рис водой и погасив костер, путники вышли на дорогу.
Стоял ясный день. Воздух был по-осеннему холодным, но солнце приветливо рассыпалось по чахлой листве.
Через час конфуцианцев догнали солдаты.
В те дни по всей империи Чжоу шла междоусобная война. Власть императора - вана, сына Неба - ослабла. Силу набирали чжун-го - "срединные государства". Философы путешествовали по земле самого могущественного из них - царства Цинь. За него-то и сражался с соседями встреченный ими отряд.
Сражение, видимо, закончилось победой. Солдаты возбужденно переговаривались и шутили, несмотря на то, что двух их товарищей ранеными несли на носилках. Они не обратили внимания на оборванцев, почтительно приветствовавших офицера. Но офицер, статный вельможа с перевязанной головой, остановился.
- Любезный Мао-Цзы, не тебя ли я вижу?
- Твои глаза не обманывают тебя, господин Чэн, - старик поклонился еще ниже.
- Я рад, что ты здоров и по-прежнему топчешь дорогу. Вчера я видел любезного И-Цзы… Ребята, кто-нибудь помнит, что сказал толстяк И-Цзы?
- Он сказал, господин, что совсем здоров, - отозвался один из солдат. - И если его спутники не свернут с дороги и будут не слишком спешить, то он нагонит их не позже, чем через три дня.
Конфуцианцы растерянно переглянулись. Некоторые застыли с раскрытым ртом.
- Когда ты видел И-Цзы, господин? - звенящим голосом спросил У-Бо.
Офицер недовольно взглянул на нахального простолюдина. Мао-Цзы мягко отодвинул юношу в сторону. Когда он начал говорить, голос его дрожал.
- Прости мою настойчивость, господин Чэн, но не мог бы ты повторить, когда и где ты видел любезного И-Цзы?
- Вчера, - пожал плечами офицер. - В деревне, где мы остановились на постой.
- И… он был жив?
Офицер обернулся к солдатам. Весь отряд громогласно расхохотался.
- Вполне, мой дорогой Мао-Цзы! Не сочти за обиду, но ты и вполовину не выглядишь таким живым, как толстяк И-Цзы! Видел бы ты, как он наворачивал рис! Несчастная вдова, наверно, и сама не рада, что взялась его выхаживать!
Все еще смеясь, солдаты зашагали прочь. А конфуцианцы так и остались стоять на дороге.
- Ничего не понимаю, - развел руками Хуань-Гун. - Этот человек в своем уме? Или это мы все лишились рассудка?
- Надо вернуться в деревню и проверить, - предложил У-Бо.
- Что проверить? - накинулся на него Хуань-Гун. - Или ты, глупец, не видел И-Цзы мертвым? Или ты не присутствовал на погребении? Учитель, скажи ему… Учитель! Эй, учитель Мао-Цзы!
Мао-Цзы, приподняв длинные полы одежды, почти бегом припустил по дороге назад.
Вскоре после полудня философы, запыхавшись, вошли в деревню. Три дня назад здесь, в одном из крестьянских домов, умер их прежний предводитель. Мао-Цзы, держась за сердце, решительно постучал в дверь.
Та распахнулась. Пригибая головы, философы вошли в хибару. И застыли на пороге: в углу на циновке, с глиняной плошкой в руках, сидел И-Цзы - живой и здоровый. Увидев конфуцианцев, от удивления он просыпал рис себе на колени.
- Любезный Мао-Цзы! Почему ты вернулся?
У-Бо с тревогой посмотрел на старого учителя. У Мао-Цзы тряслись губы. Он силился что-то сказать, но не мог и только протягивал к старому другу высохшую дрожащую руку.
10 апреля, понедельник
Рабочий день полковника КГБ Антона Андреевича Корягина начался как обычно - с проверки почты.
Пока загружался компьютер, Корягин гимнастики ради несколько раз энергично прошелся вокруг стола, крытого красным сукном. За окном по Литейному громыхали трамваи. Этот звук давно уже стал неотъемлемой частью работы. Вроде как убери его - и невозможно будет сосредоточиться.
На мониторе, вздрогнув, установилась заставка - государственный герб. Устроившись в массивном кожаном кресле, Корягин ввел пароль и вошел в почтовый ящик. Писем накопилось много. А настроение у Корягин было вполне понедельничное - то есть нерабочее. И погода - эх, что за погода стоит! Сейчас бы кружечку пивка, да спаниеля Тишку на поводок, да в парк с внуком… Или на дачу к брату Борьке закатиться… Но Корягин, заказав по переговорному устройству чай, постарался сосредоточиться.
Плановые отчеты… Статистические сводки… Донесения агентов… В прежние, "досетевые" времена для того, чтобы доставить все это по назначению, понадобилась бы уйма человекочасов. А сколько бумаги… Корягин с ужасом представил себе пыльные кипы на красном сукне и любовно погладил компьютер по металлическому боку.
Антон Андреевич любил прогресс. Что плохого в том, что советские люди - не все подряд, конечно, а самые политически грамотные, проверенные и надежные - пользуются чудесами враждебной техники? Пусть империалисты размениваются на создание роботов-домохозяек и думающих машин. Пусть поработают на наш комфорт. У советской промышленности есть задачи поважнее.
Однако Сеть, или, как ее называют на Западе, Интернет, оказалась не только удобством, но и источником головной боли. Когда семь лет назад Комитет подключился к Сети, старики-ветераны были категорически против. Сеть - это интервенция, утверждали они, против духовного здоровья советского народа. А что, если Сеть выйдет из-под контроля? Вдруг найдутся горе-умельцы, из тех, кто сооружает радиостанции по чердакам, чтобы слушать вражеские голоса? Вы представляете, что тогда произойдет? Сколько разойдется антисоветских пасквилей? Какая информация окажется доступной?
Но молодежь была самоуверенна. Как Сеть может выйти из-под контроля? В стране будет существовать один-единственный сервер. К нему будет иметь доступ только Комитет.
Так все и было - до поры. Но старики оказались правы. Горе-умельцы нашлись. В Ленинграде, в колыбели революции, был создан подпольный сервер. По этому делу уже велось следствие особой секретности, и двое высших чинов были приговорены к высшей мере за халатность. Однако сервер, по-прежнему не обнаруженный и не блокированный, продолжал действовать. Об этом свидетельствовали гнусные анонимки, периодически приходящие на электронный адрес Большого Дома. Наглые молодые говнюки. Не понимают, с чем связались!
Постучав, в кабинет вошел помощник и поставил перед Антоном Андреевичем поднос. Чай был в стакане с подстаканником - серебряным, тяжелым, еще довоенным, украшенным серпами-молотами и снопами пшеницы. Этот подстаканник переходил от одного хозяина кабинета к другому и стал ритуальным - как и кусковой рафинад. В таком чаепитии было что-то ленинское. Что-то полное романтического духа первых лет революции, который сейчас товарищ Тропинина старается воскресить.
Антон Андреевич покосился на портрет генсека. Ямочки на щеках, каштановые локоны, седая прядь надо лбом, материнский взгляд карих глаз… Скромный костюм, блузка с бантом и значок коммуниста на лацкане.
Корягин не раз встречался с Тропининой, когда та приезжала в Ленинград. В присутствии прежнего генсека он чувствовал себя уютнее. И не только потому, что бывший был свой человек, из органов, андроповский выученик. Все-таки мужик - это мужик. А баба есть баба…
В бабе на государственной службе есть что-то, выражаясь поповским языком, богомерзкое. Ты смотришь на нее сверху вниз как на слабое и не слишком умное существо, ты расслаблен, а она вдруг - хвать! - львиной лапой да по живому.
И эта такая же. Вся из себя улыбчивая, неторопливая. Эдакая всесоюзная бабушка. Угощает пионеров пирогами собственной выпечки. А проект новой конституции на президиуме зарубила так ловко, что никто и пикнуть не успел. Дала-таки понять, кто в доме хозяин…
- Антон Андреевич! - помощник снова показался на пороге.
- Чего тебе, Кузнецов?
- А кто в Куйбышевский райисполком-то поедет?
- Не понял, - Корягин, отставив чай, недовольно уставился на помощника.
- Так в райисполком… Вы же вчера сказали, что сегодня решите, кого послать. Оттуда только что звонили, беспокоятся… Помните?
Корягин наморщил лоб и вспомнил, но смутно. Был звонок ему домой - действительно, из Куйбышевского райисполкома. Какая-то у них беда приключилась с документами. И действительно, он обещал в понедельник кого-нибудь прислать. И еще позвонил Кузнецову, чтобы тот ему сегодня напомнил. Но почему все это так смазано, словно события месячной давности?
Внезапно Корягина накрыло жуткое ощущение небытия. Вчерашний день - он как бы был: выходные в кругу семьи, борщ, все такое… Но как бы его и не было.
- Антон Андреевич! - переполошился помощник. - Вам плохо? Может, врача вызвать?
- Иди, Кузнецов, - Корягин слабо махнул рукой. - Да, скажи Сайко, пусть в Куйбышевский съездит.
Кузнецов ушел. Корягин сидел, заложив правую руку за борт пиджака. В груди потягивало. Под левую руку он положил мышь и прокручивал письма, сортируя их по степени важности. И в этот момент в углу экрана замигал красный конвертик. На личный адрес Корягина пришло еще одно письмо.
Корягин взглянул на обратный адрес - это был один из его непосредственных подчиненных. С чего бы это майору Шелесту слать ему письма, когда можно запросто подняться на один этаж, подумал Антон Андреевич, открывая письмо.
Оно оказалось зашифровано - по форме особо секретных документов. Введя пароль, Корягин запустил шифровальную программу и получил следующий текст:
"Товарищ Корягин!
Организация рада вновь видеть Вас в строю!
Сбой, имевший место в ночь с 7 на 8 апреля, произошел не так, как обычно. Это означает, скорее всего, что АМ изобретен и работает. В связи с этим руководство определяет три важнейших задачи:
во-первых, обеспечить работоспособность Организации в новых условиях;
во-вторых, установить строгий контроль над случайными "дельта";
в-третьих, и это архиважно, выяснить местонахождение АМ.
Мне поручено известить Вас о решении, принятом руководством. Вы возглавите ленинградский отдел".
А последняя строка была совсем фамильярной:
"Антон Андреевич! - писал Шелест. - Поскорее приходите в себя! Этот знак поможет Вам вспомнить. Жду вызова".
Знак? Только сейчас ошарашенный Корягин заметил, что к письму прилагается "скрепка". Он открыл ее. На экране появилось изображение иероглифа. И самое удивительное, что Корягин знал его значение. Это была древнекитайская цифра 9. Знак Девяти. Тайна Девяти Мудрецов…
Алые вспышки одна за другой промелькнули перед глазами. Сознание рвалось пополам - с такой болью, что Корягин вцепился ногтями в сукно, силясь не закричать. Но прежде, чем сполохи погасли, он с ужасом вспомнил еще одну свою жизнь.
Он потерял работу при Горбачеве. На его глазах развалилась система, которой он планировал посвятить жизнь. Корягин был мужик, он должен был кормить семью… Переборов стыд, он мыкался по поездам с польским товаром. Но стихийный рынок оказался к нему беспощадным. Корягин прогорел. Из-за этого начал пить и…
И - самое страшное, что он сейчас отчетливо это помнил, - умер. Больничная палата, рука, бесчувственная от уколов, потом куда-то пропал воздух… небытие. То самое небытие, которым веет от вчерашнего дня.
Мать в свое время заставляла его учить наизусть семейный архив. Но он запомнил только самую суть. Есть такое явление - Сбой. И есть Организация, объединившая людей, чувствительных к Сбоям. Корягин в эту ерунду не верил, а Организацию считал религиозной сектой. Когда мать называла ему высокопоставленных чиновников, якобы принадлежащих к Организации, он только пожимал плечами. Впрочем, этих имен было достаточно, чтобы отбить охоту вообще интересоваться такими делами.
Организация, если она существовала, тоже не интересовалась Корягиным. Однако теперь он понадобился…
К новому Сбою готовились 123 года - и все равно он застал врасплох. И оказалось, что в этой жизни Корягин занимает важный, ответственный пост. Организация соизволила его заметить. А для Корягина главным было, что здесь он жив.
Однако Антон Андреевич привык оправдывать доверие вышестоящих. Возглавить ленинградский отдел… Непросто это будет, ох, непросто… Но коммунисту не пристало бояться трудностей, усмехнулся он.
Корягин вызвал помощника и гаркнул ему, едва ступившему на порог:
- Майора Шелеста ко мне! Срочно!
В отличие от полковника Корягина Влад не знал, что с ним происходит. И не имел ни малейшей подсказки.
В понедельник утром будильник бесцеремонно ворвался в его сны. Влад открыл глаза и с недоумением оглядел чужую комнату. Потом долго, как после глубокого обморока, по крупицам собирал информацию о себе и о мире. Когда выстроилась более или менее полная картина, он обхватил руками горящую голову и застонал. Безумие, неожиданно поразившее его в пятницу вечером, продолжалось.
Долго ли он будет балансировать на грани болезни? Скорей бы определиться. Или идем на поправку, или пускаем слюни в лечебнице. Но тогда уж, будьте добры, в полном беспамятстве, чтобы не мучиться, как сейчас.