- Я говорю о королевстве моего отца. Но оставим это. Я сказала тебе, единственная моя забота - чтобы обитель Святого Петра оставили в мире… И так и будет.
- Ты это увидела в кристалле?
- Христианке не приличествует изрекать предсказания, - сказала Ниниана, но голосом чуть более чопорным, чем следовало, и он в упор посмотрел на нее; затем, вдруг утратив спокойствие, отошел на пару шагов в тень, заполнявшую комнату, потом вернулся на свет.
- Скажи мне, - сказал он отрывисто, - Что будет с Вортимером?
- Он умрет, - ответила она безразлично.
- Все мы когда-нибудь умрем. Ты же знаешь, что я с ним связан. Разве трудно тебе сказать, что случится этой весной?
- Я ничего не вижу и ничего не могу сказать. Но каковы бы ни были твои планы для королевства, было бы безумием дать начало даже крошечному шепотку об убийстве. И могу заверить тебя, что ты глупец, если считаешь, что смерть короля была чем-либо, кроме несчастного случая. Все видели двое конюхов и девчонка, с которой он был.
- А тот - он сказал что-нибудь, прежде чем его убили?
- Сердик? Нет. Только что это был несчастный случай. Он, кажется, больше думал о моем сыне, чем о себе. Это все, что он сказал.
- Мне так и сообщили, - сказал Камлах.
Вновь наступила тишина. Они смотрели друг на друга. Мать сказала:
- Ты не посмеешь.
Тот не ответил. Они стояли, неотрывно глядя в глаза друг другу, а по комнате, заставляя трепетать пламя факелов, гуляли сквозняки.
Затем он усмехнулся и вышел. Дверь закрылась за ним с громким хлопком, от которого по комнате пошла волна воздуха, сорвавшая с факелов пламя и закрутившая вихрем тени и свет.
Языки пламени угасали, и кристаллы стали тускнеть. Когда я выбирался из грота, таща за собой накидку, та порвалась. В жаровне зловеще багровели угли. Снаружи совсем уже стемнело. Спотыкаясь, я спустился с выступа и побежал к дверному проему.
- Галапас, - звал я, - Галапас!
Он был там. Его высокая сутулая фигура отделилась от сумрака за дверным проемом, и он вошел в пещеру. Обутые в старые сандалии полуобнаженные ноги посинели от холода.
Я остановился, не доходя до него двух шагов, но чувствовал себя так, будто упал ему на руки и зарылся лицом в одежды.
- Галапас, убили Сердика.
Он молчал, но молчание это было как утешающие слова и успокаивающие руки.
В горле стоял комок. Я глотнул.
- Если бы я не поехал сюда сегодня вечером… Я ведь сбежал и от него, не только от тех. Хотя мог бы довериться ему, даже о тебе рассказать. Галапас, если бы я остался… если бы был там… может, я смог бы сделать что-то.
- Нет. Там ты ничто. Ты это знаешь.
- Теперь я там меньше, чем ничто.
Я приложил руку к голове - она буквально раскалывались от боли. Перед моими еще полуслепыми глазами все плыло. Галапас ласково взял меня за руку и усадил у огня.
- Почему ты это сказал? Минутку, Мерлин. Расскажи мне, что случилось?
- Ты разве не знаешь? - удивленно спросил я. - Он подливал масло в лампы на галерее. Немного масла пролилось на ступени, а король наступил на него, упал и сломал шею. Сердик не был виновен, Галапас. Он только пролил масло, и все, и он шел назад, он правда шел назад, чтобы вытереть его, тут-то все и случилось. Поэтому его схватили и убили.
- И теперь королем стал Камлах.
Наверное, я какое-то время бессмысленно смотрел на него, глаза мои почти ослепли после видений, а голова в тот момент могла думать лишь о чем-то одном. Он мягко и настойчиво спросил:
- А твоя мать? Что с ней?
- Что? Что ты сказал?
Что-то теплое, на ощупь напоминавшее кубок оказалось в моей руке. Запахло тем же напитком, каким он угощал меня, прежде чем я погрузился в видения в гроте.
- Выпей. Тебе следовало спать до тех пор, пока я бы тебя не разбудил, тогда было бы полегче. Выпей все.
По мере того, как я пил, резкая боль в висках ослабевала, пока не превратилась в биение пульса, а окружавшие меня расплывчатые контуры вновь стали отчетливыми и обрели форму. Вернулась ко мне и способность мыслить.
- Прости. Теперь все в порядке, я снова могу думать, уже прихожу в себя… Я расскажу тебе остальное. Моя мать уйдет в обитель Святого Петра. Она пыталась заставить Камлаха пообещать, что он и мне позволит уйти, но он не обещал. Я думаю…
- Да?
Я заговорил медленнее, уже тщательно обдумывая каждое слово.
- Я не все понял из того, что смог увидеть. Думал о Сердике. Но, наверное, он намерен убить меня. По-моему, он воспользуется для этого смертью моего деда - скажет, что убийцей был мой раб… О, никто не поверит Камлаху, будто я мог это сделать, но если он и на самом деле запрет меня к монахам, а потом, немного погодя, я без лишнего шума умру, то к тому времени слухи уже утихнут и никто не посмеет поднять против него голос. К этому времени, если матушка моя будет всего лишь одной из монахинь обители Святого Петра, а не дочерью короля, у нее уже и голоса не останется, чтобы поднять. - Я глядел на него поверх сжатого в в ладонях кубка. - Почему меня так боятся, Галапас?
Он не ответил, но кивнул на кубок в моих руках.
- Допей. А потом, дорогой мой, тебе пора отправляться.
- Отправляться? Но ведь если я вернусь, меня убьют или запрут… Разве не так?
- Могут попытаться - если найдут.
Я страстно заговорил:
- Если бы я остался здесь, с тобой - никто ведь не знает, что я поехал сюда - а если даже узнают и приедут за мной, тебе это ничем не грозит! Мы за много миль увидим, как они поднимаются по долине, или заранее узнаем об их приезде, ты и я… Им никогда меня не найти, я мог бы прятаться в кристальном гроте…
Он покачал головой.
- Время для этого еще не пришло. Когда-нибудь, но не теперь. Спрятать тебя не проще, чем вернуть твоего сокола в яйцо, из которого он вылупился.
Я оглянулся через плечо на выступ, где, задумавшись как сова Афины, весь вечер сидел мерлин. Птицы на месте не было. Я провел по глазам тыльной стороной ладони и заморгал, не веря. Ничего не изменилось. Подсвеченные отблесками огня тени были пусты.
- Галапас, он улетел!
- Да.
- Ты видел, как он улетал?
- Он пролетел мимо, когда ты позвал меня в пещеру.
- Я… Куда он полетел?
- На юг.
Я допил последние остатки снадобья и перевернул кубок, жертвуя последние капли богу. Затем поставил кубок и потянулся за плащом.
- Я еще увижу тебя, правда?
- Да. Это я тебе обещаю.
- Значит, я вернусь?
- Я уже обещал тебе. Придет день, эта пещера со всем, что в ней есть, станет твоей.
Мимо него из ночи долетело холодное дыхание воздуха, колыхнувшее мою накидку и шевельнувшее волосы на затылке. Все тело покалывало. Я встал, закутался в плащ и пристроил на место заколку.
- Значит, едешь? - Он улыбался. - Веришь мне еще? Куда направишься?
- Не знаю. Полагаю, для начала домой. По дороге у меня будет время подумать. Но я все еще стою на тропе бога, я чувствую это. Чему улыбаешься, Галапас?
Но он не ответил. Встал, притянул меня, наклонился и поцеловал. Поцелуй был сухим и легким, поцелуй старика, подобный мертвому листу, в медленном падении задевающему живое тело. Затем подтолкнул меня к выходу.
- Иди. Я оседлал тебе пони, все готово.
Когда я спускался по долине, по-прежнему шел дождь. Маленькие и холодные капли его проникали всюду, собирались в складках плаща, стекали по плечам и смешивались со слезами, бежавшими по лицу.
Так я плакал второй раз в жизни.
11
Ворота конюшни были заперты. Собственно, на иное я и не рассчитывал. В тот день я выехал не таясь через главные ворота с соколом, и любой другой ночью мог бы рискнуть вернуться ими же с какой-нибудь байкой о потере сокола и о том, как искал его до самой темноты. Но только не сегодня.
И у ворот конюшни в эту ночь никто не будет ждать меня и вслушиваться во тьму, чтобы вовремя открыть дверь.
Хотя нельзя было терять ни минуты, я сдерживал нетерпеливого пони, заставляя его идти шагом, и спокойно проехал вдоль дворцовой стены в сторону моста. На ведущей к нему дороге толпились люди, горели факелы, доносился гомон; как только стал виден мост, дважды за несколько минут по нему во весь опор проносились по одному всадники, державшие путь куда-то на юг.
Вот и мокрые, обнаженные деревья фруктового сада нависли ветками над буксирной тропой. В одном месте на гребне стены была выемка, над ней-то и выступали ронявшие капли ветви. Я соскользнул со спины пони, подвел его под мою склонившую ветви над тропой яблоню, и здесь привязал. Потом забрался назад в седло, осторожно встал на него ногами, какое-то время балансировал и прыгнул, стремясь дотянуться до сука надо мной.
Он совершенно отсырел, и одна рука соскользнула, но другой удалось ухватиться. Я подтянул ноги, обвил ими сук, а перебраться затем через стену и далее вниз, в заросший травой сад было делом нескольких мгновений.
Слева от меня находилась высокая стена, за ней находился сад моего деда, справа - та голубятня и приподнятая терраса, где за прялкой любила сиживать Моравик. Впереди виднелись низкие неказистые постройки, там жили слуги. К моему облегчению, свет почти нигде не горел. Все огни и гул дворца сосредоточились теперь за стеной слева от меня, в главном здании. Откуда-то издалека, из-за дворца, приглушенная шумом дождя, доносилась суматоха улиц. В моем окне света не было. Я побежал.
Рассчитывал я лишь на одно - что его принесут сюда, на его старое место. Его тюфяк лежал теперь не поперек двери, а в углу, близ моей кровати. Здесь не было ни багрянца, ни факелов; он лежал в той же позе, как его швырнули. В полутьме я смог разглядеть лишь неловко разметавшееся тело; одна из рук откинулась вбок, неестественно изогнувшаяся кисть лежала на холодном полу. Было слишком темно, чтобы понять, какой смертью он умер. Я склонился и взял его за руку. Она уже остыла и начала коченеть. Нежно уложил ее на тюфяк рядом с телом, затем подбежал к кровати и сорвал с нее хорошее шерстяное покрывало. Укрыл им Сердика, потом вскочил, настороженно вслушиваясь, когда мужской голос что-то прокричал вдалеке, а в конце галереи послышался звук шагов и кто-то крикнул в ответ:
- Нет. Здесь он не проходил. Я смотрел за дверью. А пони уже на месте?
- Нет. И никаких следов. - И затем, в ответ на новый крик: - Ну, далеко он уехать не мог. Он частенько возвращается в это время. Что? А, ну ладно…
Звук шагов быстро удалился. Тишина.
Где-то в галерее стояла на подставке лампа. Сквозь полуоткрытую дверь в комнату проникало достаточно света и я мог видеть, что делаю. Тихо приподняв крышку моего сундучка, я извлек то немногое из одежды, что у меня было, в том числе и мой лучший плащ, а также запасную пару сандалий. Свернул в узел и сунул все это в сумку вместе с прочим своим имуществом - гребешком из слоновой кости, парой фибул, украшенной сердоликом пряжкой. Это можно было продать. Забрался на кровать и протолкнул узел в окно.
Затем снова бегом вернулся к Сердику, откинул покрывало и, встав на колени, ощупал его бедро. Кинжал они оставили на месте.
Я потянул застежку непослушными пальцами - не только темнота была тому причиной, - и она поддалась. Взял кинжал, пояс и все, что на нем было: мужской кинжал, вдвое длиннее моего и острый как бритва. Свой я оставил рядом с Сердиком на тюфяке. Может, он пригодится Сердику там, куда он ушел, но я в этом сомневался: ему всегда хватало голых рук.
Я был готов. Задержался на миг, глядя вниз, на Сердика, но перед моим невидящим взглядом, словно в мерцающем кристалле проходили картины того, как укладывают моего деда - с факелами, караулом и пурпуром. Здесь же не было ничего, кроме тьмы; собачья смерть. Смерть раба.
- Сердик, - произнес я вполголоса в темноте. Теперь я не плакал. Слезы прошли. - Сердик, покойся с миром. Я отправлю тебя тем путем, каким ты хотел, отправлю как короля.
Подбежал к двери, на мгновение прислушался, затем проскользнул сквозь нее в опустевшую галерею, снял со скобы висевшую на ней лампу. Лампа была тяжелой, масло плеснуло на пол. Конечно, ведь он только сегодня вечером ее наполнил.
Вернувшись в комнату, я поднес лампу к тому месту, где он лежал.
Тут я этого не предвидел, стало ясно, как он умер. Ему перерезали горло.
Даже не будь у меня намерения, все случилось бы точно так же. Лампа дрогнула в моей руке, и горячее масло плеснуло на покрывало. От фитиля отломился тлеющий кусочек, упал, и масло с шипением принялось. Я бросил лампу на мертвое тело и долгие пять секунд смотрел, как разбегается ослепительным взрывом огонь по маслу.
- Иди к своим богам, Сердик, - сказал я и торопливо выбрался в окно. Приземлился на узел и скатился в мокрую траву, затем подхватил его и побежал к стене, обращенной в сторону реки.
Чтобы не напугать пони, я выбрал место в нескольких ярдах за яблоней и перебросил сумку через стену в канаву. Затем назад к дереву, вверх по стволу, к высокому парапету.
Оседлав стену, я обернулся. Огонь набрал силу. Теперь мое окно светилось красным пульсирующим светом. Тревогу еще не били, но пламя заметят или дымом повеет через считанные мгновения. Я перебрался через стену, на мгновение повис на руках, затем разжал ладони. Когда я стал подниматься на ноги, высокая тень бросилась ко мне и нанесла удар.
Я упал, сверху меня прижало к грязной траве тяжелое мужское тело. На лицо мое опустилась, заглушая рвущийся крик, чья-то тяжелая рука. Рядом послышались быстрые шаги, лязг извлекаемого из ножен оружия и мужской голос, сказавший повелительно на бретонском наречии:
- Подожди. Сначала заставь его заговорить.
Я лежал не двигаясь. Это давалось без труда, ибо не только нападение первого из этих людей почти вышибло дух из моего тела, но и к горлу моему был приставлен нож. Затем, когда подал голос второй, схвативший меня с удивленным ворчанием привстал и на дюйм-другой отодвинул нож.
В его голосе прозвучала смесь удивления с отвращением:
- Это всего лишь мальчишка. - Затем, обращаясь ко мне, резко бросил по-валлийски: - Ни звука, иначе я перережу тебе горло, прямо здесь и прямо сейчас. Понял?
Я кивнул. Он отнял руку от моего рта и, вставая, поставил на ноги и меня, а затем прижал к стене; острие его кинжала покалывало мне ключицу.
- Что все это значит? Что ты здесь делаешь, удирая из дворца, как крыса, за которой гонятся псы? Вор? Давай, крысенок, пока я не придушил тебя.
Он встряхнул меня, будто я и в самом деле был крысой. Мне удалось выдохнуть:
- Ничего! Я ничего не сделал! Отпустите!
Другой произнес негромко из темноты:
- Вот что он перебросил через стену. Полная сумка добра.
- Что там в ней? - спросил поймавший меня. - Тихо, ты!
Ему не нужно было предупреждать меня. Мне показалось, будто уже пахнуло дымом и мелькнул первый отсвет пламени - зажженный мною огонь охватывал перекрытия потолка. Я даже постарался еще плотнее вжаться в черную тень под стеной.
Второй обследовал мой сверток:
- Одежда… Сандалии… А вот что-то вроде драгоценностей…
Он переместился вбок, на буксирную тропу, и теперь, когда глаза мои привыкли к темноте, я смог наконец, разглядеть его.
Маленький, похожий на ласку человечек, сутулый, с узким заостренным личиком под копной волос. Встречаться с ним мне никогда не доводилась.
Я облегченно выдохнул:
- Вы не люди короля! Но тогда кто же вы? Что вам здесь нужно?
Человек-ласка перестал рыться в моей сумке и уставился на меня.
- Не твое дело, - буркнул державший меня детина. - Спрашивать будем мы. Почему ты так боишься людей короля? Ты их всех знаешь?
- Конечно. Я живу во дворце. Я… я раб оттуда…
- Маррик, - резко сказал Ласка, - глянь-ка, там что-то горит. Шум стоит, как в осином гнезде. К чему тратить здесь время на беглого раба? Перережь ему горло и давай убежим, пока еще не поздно.
- Минутку, - отозвался детина, - он может что-нибудь знать. Слушай, ты…
- Если вы все равно намерены перерезать мне горло, - рассудил я, - с какой стати мне что-то говорить вам? Кто вы?
Он вдруг приблизил свое лицо, вглядываясь в меня.
- Что-то ты вдруг ладно закаркал, а? Не твое дело, кто мы. Раб, значит? Беглый?
- Да.
- Украл что-нибудь?
- Нет.
- Нет? А драгоценности в узле? И вот это - это ведь не одежда раба. - Он сжал ткань у меня на горле, так что я скорчился. - А этот пони? Давай, выкладывай правду.
- Ладно, - я надеялся, что говорю достаточно мрачно и испуганно, чтобы сойти за раба. - Я и правда взял несколько вещей. Это пони принца Мирддина… Я… я нашел его заблудившимся. Это правда, господин. Он уехал сегодня на этом пони и до сих пор не вернулся. Пони, наверное, сбросил его, ездок он плохой. И я… думал, мне повезло, его не хватятся долго, а когда хватятся, я буду далеко. - Я с мольбой потянул его за одежду. - Прошу тебя, господин, отпусти меня. Прошу тебя! Чем я вам помешаю?..
- Маррик, ради всего святого, у нас нет времени. - Пламя разбушевалось, языки его вздымались ввысь. Во дворце стоял крик, и Ласка потянул поймавшего меня за руку. - Прилив быстро спадает, и одним богам ведомо, там ли они еще в такую погоду. А эти-то как шумят, ты послушай; они окажутся здесь с минуты на минуту.
- Не окажутся, - возразил я. - Они будут слишком заняты, гася огонь, чтобы думать о чем-то еще. Он уже хорошо разгорелся, когда я уходил.
- Когда ты уходил? - Маррик застыл в неподвижности, он смотрел на меня сверху вниз, и хватка его чуть ослабла. - Так это ты запалил огонь?
- Да.
Теперь я привлек внимание обоих, даже Ласки.
- Зачем?
- Потому что я ненавижу их. Они убили моего друга.
- Кто?
- Камлах со своими людьми. Новый король.
Последовало короткое молчание. Теперь я мог лучше рассмотреть Маррика. Это был крупный, сильный мужчина с непокорными черными волосами и черными же глазами, в которых метались отблески пламени.
- И кроме того, - добавил я, - останься я там, меня тоже убили бы. Поэтому я поджег дворец и убежал. Пожалуйста, отпустите меня.
- А зачем им нужно тебя убивать? Теперь, конечно, убили бы, когда дом полыхает как факел, но какой смысл убивать до того? Что ты натворил?
- Ничего. Но я был рабом старого короля, и… Наверное, я много слышал. Рабы ведь все слышат. Камлах решил, что я могу стать ему опасен… У него свои планы… Они мне известны. Поверь, господин, - сказал я искренне, - я служил бы ему так же честно, как и старому королю, но ведь он убил моего друга.
- Какого друга? За что убил?
- Другого раба, сакса по имени Сердик. Он пролил масло на ступеньки, и старый король упал. Это был несчастный случай, но ему перерезали горло.
Маррик обернулся к приятелю:
- Ты слышал, Ханно? Это похоже на правду. Я слыхал то же самое в городе. - Затем снова обратился ко мне: - Хорошо. Теперь ты расскажешь нам еще кое о чем. Ты говорил, будто знаешь планы Камлаха?
Но Ханно снова перебил его; на этот раз в его голосе звучало отчаяние: