Я дал знак поднять факел - и потерял дар речи. Это огромная полость точно в сердце горы, эта тьма, едва затронутая сиянием факела, это мертвое спокойствие воздуха, когда слышишь и чувствуешь биение крови в жилах - конечно, это было то самое место. Я узнавал каждую отметину на скале, узнавал саму эту покрытую следами и трещинами от рубил, а затем взломанную напором воды поверхность. Тут был и терявшийся во тьме свод, а в углу, где стояла помпа, виднелась груда проржавевшего металла.
А вот и сырой блеск на поверхности стены, но уже не полоска, а целый занавес сияющей влаги. Там, где были лужи и потеки воды под навесом, теперь широкое, тихое озеро. Не менее трети зала ушло под воду.
Воздух здесь пах как-то странно, дыханием вод и живой скалой.
Откуда-то сверху капало, и каждый удар капели порождал звук, чистый, как теньканье маленького молоточка по металлу. Взяв из рук Сердика теплящийся еще пучок прутьев, я подошел к краю воды. Поднял огонь как можно выше над водой и посмотрел вниз. Ничего не увидел. Огонь отражался от глади вод, как от полированного металла. Я ждал. Свет струился, мерцал и тонул во тьме. Вода не отражала ничего, кроме меня самого; отражение напоминало призрак в зеркале Галапаса.
Я вернул факел Сердику. Тот не сказал ни слова. Все это время он глядел на меня испуганно и как-то искоса.
Я тронул его за руку.
- Теперь можно возвращаться. В любом случае, факел уже почти погас. Пойдем.
Всю дорогу - по извилистой галерее, мимо груд земли и обломков, через выход в морозный полдень - мы хранили молчание.
Небо было голубовато-бледным. На его фоне зимние деревья стояли хрупкие и тихие; как кости, белели березы. Донесся снизу и зазвучал в застывшем звенящим металлом воздухе настойчивый призыв рога.
- Они отправляются.
Сердик ткнул факел в замерзшую землю - загасить. Я начал пробираться сквозь заросли вниз. Голубь все еще лежал там - холодный и уже окоченевший. Кречет тоже был здесь, он отполз от тела своей добычи и уселся рядом с ней на камень, сгорбившийся и неподвижный; он не шевельнулся даже при моем приближении. Я подобрал вяхиря и бросил Сердику.
- Сунь его в седельную сумку. Мне ведь не нужно просить тебя не болтать обо всем этом, правда?
- Да уж не нужно. Что ты делаешь?
- Он не может двигаться. Если мы оставим его здесь, через час он замерзнет и умрет. Я возьму его.
- Осторожнее! Это ведь взрослый сокол.
- Он не тронет меня.
Я подобрал мерлина; спасаясь от стужи, он распушил перья и показался мне на ощупь мягким, как совенок. Я натянул кожаный рукав куртки на левое запястье пониже, и сокол, изо всех сил вонзив когти, уцепился за него. Глаза его были теперь полностью открыты, и дикие темные зрачки неотрывно следили за мной.
Однако сидел он спокойно, сложив крылья. Слышно было, как бормочет себе что-то под нос Сердик, нагнувшись там, где я устраивался поесть и собирая мои вещи. Затем он добавил нечто, прежде не слыханное мной:
- Идем, молодой хозяин.
Когда я влился в хвост свиты моего деда, и мы отправились дальше, в Маридунум, сокол покорно остался сидеть у меня на запястье.
10
Не пытался он покинуть меня и по прибытии домой. Осмотрев его, я обнаружил, что в той погоне за вяхирем и при падении у него повреждены несколько перьев; я подлечил их, как учил меня Галапас, и после этого сокол сидел на ветке грушевого дерева за моим окном, кормясь из моих рук и не пытаясь улететь.
Отправившись к Галапасу, я прихватил с собой и его. Это было в первый день февраля; прошедшей ночью морозец спал и под утро пошел дождь. День выдался свинцово-серым, низко висели облака, под порывами ветра колебались струи дождя. Во дворце свистели сквозняки, и на двери спешно навешивались занавеси, люди же кутались в шерстяные одежды и старались держаться поближе к жаровням. Казалось, над дворцом нависла серая тяжелая тишина. После возвращения в Маридунум я почти не видел деда, он часами держал совет со своими приближенными, и ходили слухи о ссорах и криках, когда он совещался один на один с Камлахом. Однажды, когда я пришел в комнату матушки, мне сказали, что она молится и не может встретиться со мной. Я мельком увидел ее через открытую дверь и мог бы поклясться, что склонившись перед святыми образами, она плакала.
Но в горной долине все шло по-прежнему. Галапас принял сокола, похвалил мою работу над его крыльями, затем посадил птицу на укрытый выступ близ входа в пещеру и пригласил меня подойти к огню и погреться. Зачерпнув для меня из кипящего на медленном огне горшка тушеного мяса и заставив поесть, лишь затем он согласился выслушать мой рассказ. Я поведал ему все, вплоть до ссор во дворце и слез моей матушки.
- Это была та самая пещера, Галапас, могу поклясться! Но зачем? Там ведь ничего не было! А кроме этого ничего не случилось, совсем ничего. Я старался разузнать как только мог, и Сердик среди рабов поспрашивал, но никто не знает, о чем договорились короли и почему мой дед ссорится с Камлахом. Но кое-что он мне сказал. За мной следят. Люди Камлаха. Если бы не это, я приехал бы раньше. Они сегодня уехали, и Камлах, и Алун, и другие, поэтому я сказал, что еду на заливные луга обучать сокола и приехал сюда.
И поскольку он хранил молчание, я повторил с озабоченностью, сделавшей меня настойчивым:
- Что происходит, Галапас? Что все это значит?
- О видении твоем и находке пещеры я ничего не знаю. О причинах же ссор во дворце, кажется, догадываюсь. Ты знал, что у Верховного короля от первого брака были сыновья - Вортимер, Катигерн и молодой Пасцентий?
Я кивнул.
- Кто-нибудь из них был в Сегонтиуме?
- Нет.
- Я слышал, что они порвали с отцом, - произнес Галапас, - и Вортимер собирает свое собственное войско. Говорят, что он хочет стать Верховным королем, что Вортигерну, кажется, грозит мятеж, и как раз тогда, когда это ему меньше всего кстати. Королеву его многие ненавидят, это ты знаешь, мать же Вортимера была доброй британкой, и кроме того, молодым нужен молодой король.
- Значит, Камлах стоит за Вортимера? - быстро спросил я, и Галапас улыбнулся.
- Кажется, да.
Я немного поразмыслил над этим.
- Что ж, как говорится, когда грызутся волки, добыча достается воронам.
Поскольку я родился в сентябре, под Меркурием, ворон был моим знаком.
- Может быть, - ответил Галапас. - Но скорее всего, тебя запрут в клетку раньше, чем ты этого ждешь.
Он сказал это отсутствующе, как бы унесясь мыслями куда-то далеко, и я вернулся к тому, что заботило меня больше всего.
- Галапас, ты сказал, что ничего не знаешь ни о моем видении, ни о пещере. Но ведь это… В этом должна чувствоваться рука бога.
Я глянул вверх, на выступ, где сидел сокол - задумчивый и терпеливый, с полузакрытыми глазами-щелками, в которых отражался огонь.
- Так и есть.
Я заколебался.
- А не можем ли мы выяснить, что он… что все это значит?
- Хочешь снова войти в кристальный грот?
- Н-нет, не хочу. Но, может быть, я должен это сделать. Скажи, как ты считаешь?
Чуть помедлив, он тяжело произнес:
- Да, по-моему, тебе следует войти. Но сначала я научу тебя еще кое-чему. На этот раз ты сам должен сотворить себе огонь. Не так… - Он улыбнулся, когда я потянулся за веткой, пошевелить тлеющие в золе угли. - Положи ее. Перед тем как уехать, ты попросил показать тебе что-нибудь настоящее. Это последнее, что мне осталось показать тебе. Я не понимал… Ладно, не буду об этом. Нет, сядь, дитя, книги тебе больше не нужны. Смотри сюда.
О том, что случилось затем, я писать не буду. Как я уже сказал, это было первое пришедшее ко мне волшебство - и будет последним, которое я забуду. Я нашел его несложным - даже творить огонь, холодный, как лед, и бушующее пламя, и вспышки, ударом кнута пронзающие тьму. Только этому искусству и обучил он меня, не считая некоторых приемов лечения. И это правильно, ибо я был молод, чтобы учиться большему, а искусство это таково, что если ты непригоден или не готов, оно может ослепить тебя.
* * *
Когда мы закончили урок, снаружи было уже темно. Галапас поднялся на ноги.
- Я вернусь через час и разбужу тебя.
Он сдернул висевшую на зеркале и скрывавшую его накидку, закутался в нее и вышел.
Гул пламени был, словно стук от копыт коня, несущегося в галопе; как кнут, щелкнул яркий, длинный язык. С шипением, похожим на женский вздох, развалилось полено, и тысяча горящих ветвей затрещала, будто гомонящая, перешептывающаяся, сплетничающая толпа…
Все расплылось в великом ослепительном сиянии тишины. Зеркало вспыхнуло. Я поднял накидку, уже приятно сухую, и забрался с ней в кристальный грот. Сложив накидку, улегся на нее, вглядываясь в сходящуюся надо мной усеянную кристаллами стену.
Языки пламени окружали меня пылающими рядами, один за другим, наполняя воздух, пока я не оказался в сотканном из света шаре, как бы внутри звезды. Свет становился все ярче и ярче, пока вдруг не лопнул - и наступила тьма…
Копыта несущегося галопом коня выбивали искры из гравия римской дороги. Вновь и вновь щелкала плеть всадника, но лошадь и так уже неслась во весь опор, широко раздувая алые ноздри, выдыхая струи пара в холодный воздух. Всадником был Камлах. Далеко позади, отстав почти на полмили, мчалась остальная молодежь, его свита, и еще дальше, далеко позади, ведя на поводу охромевшего и насквозь промокшего коня, шел доставивший вести королевскому сыну гонец.
В городе пылали факелы, по улицам бежали навстречу несущемуся галопом коню люди, но Камлах не обращал на них внимания. Он вонзил в бока коня шипастые шпоры и напрямик промчался через город, по крутой лестнице и далее, во внешний дворик королевского дворца. Здесь также пылали факелы. Рыжая шевелюра на мгновение вспыхнула в их свете, когда он соскочил с коня и швырнул поводья поджидавшему рабу. Взбежал по ступеням, - сапоги из мягкой кожи ступали бесшумно, - и дальше, вдоль ведущей в комнату его отца колоннады. Быстрая темная фигура на мгновение исчезла в тени под аркой, затем Камлах широко распахнул дверь и вошел.
Гонец не солгал. Смерть была быстрой. Старик лежал на резной римской кровати, кто-то набросил на него покрывало из пурпурного шелка. Как-то удалось закрепить его нижнюю челюсть - взлохмаченная седая борода смотрела в потолок, и маленькое изголовье из обожженной глины под шеей поддерживало голову прямо, тело медленно остывало и твердело. Его поза никак не давала понять, что у старика сломана шея. Черты старческого лица начали уже западать, сжиматься, будто смерть стачивала плоть вокруг торчащего носа, оставляя его в одиночестве возвышаться на равнине цвета холодного свечного воска. Лежавшие на губах и на закрытых глазах покойного монеты мерцали в свете факелов, прикрепленных у всех четырех углов ложа.
В ногах кровати, меж факелов, стояла Ниниана. Она стояла очень спокойно и прямо, одетая в белое, сжимая распятие в сложенных на груди руках, низко склонив голову. Когда дверь открылась, она не подняла глаз, ее взор был по-прежнему обращен на пурпурное покрывало; в нем не было скорби, казалось, она смотрит на все из какой-то немыслимой дали.
Сбоку встал ее подошедший брат, стройный в своих черных одеждах, двигавшийся с какой-то хищной грацией, которая, казалось, сотрясает комнату.
Он подошел прямо к кровати и встал над ней, глядя на отца сверху вниз. Затем протянул руку и положил ее на мертвые ладони, сцепленные поверх пурпурного шелка. Рука его на мгновение задержалась, потом отдернулась. Глянул на Ниниану. В нескольких шагах позади нее, в тени, копошилась и шепталась маленькая толпа мужчин, женщин и слуг. Среди них стояли, молча глядя сухими глазами, Маэль и Дуах. И Диниас - он неотрывно смотрел на Камлаха.
Камлах заговорил очень мягко, обращаясь к Ниниане:
- Мне сказали, произошел несчастный случай. Это на самом деле так?
Она не ответила и не шелохнулась. Он смотрел на нее мгновение, затем, раздраженно пошевелив рукой, глянул за ее спину и возвысил голос:
- Один из вас пусть ответит мне. Это несчастный случай?
Вперед выступил мужчина, один из слуг короля, звали его Мабон.
- Это так, милорд.
Он в нерешительности облизнул губы. Камлах оскалился.
- Во имя всех дьяволов ада, что тут у вас происходит?
Затем увидел, куда обращены их взоры и посмотрел на свое правое бедро, где без ножен был заткнут за пояс его кинжал. Он был по рукоять в крови. С нетерпеливым отвращением фыркнув, Камлах вытащил кинжал и отбросил от себя так, что тот ударился о стену с тихим, но отчетливо прозвучавшим в тишине звоном.
- Чья это кровь, думаете вы? - спросил он, всё еще приподняв верхнюю губу. - Всего лишь оленья. Когда пришла весть, мы только что добыли оленя. Я был в двенадцати милях отсюда, и я, и мои люди.
Он смотрел на них во все глаза, будто подбивая высказаться. Никто не шевельнулся.
- Продолжай, Мабон. Тот человек сообщил, что король поскользнулся и упал. Как это случилось?
Мужчина прочистил горло.
- Все вышло как-то глупо, господин, просто несчастный случай. С ним даже не было никого. Это случилось в малом дворике по дороге к комнате слуг, там, где стерты ступени. Один из людей нес масло - заправить лампы. Он пролил немного на ступени и не успел вернуться, чтобы подтереть, как по лестнице, немного торопясь, прошел король. Он… его там в это время не ждали. Ну, милорд, он и поскользнулся на масле и упал вниз, прямо на спину, и ударился головой о камень. Так все и случилось, милорд. Это видели люди, они могут засвидетельствовать.
- А тот, по чьей вине все случилось?
- Один из рабов, милорд.
- Им занялись?
- Милорд, он мертв.
Пока они разговаривали, в галерее произошло какое-то волнение - прибыла свита Камлаха и проследовала за ним в комнату короля.
Они протискивались в комнату, пока говорил Мабон, и теперь, тихонько подойдя к принцу, Алун тронул его за руку.
- Об этой новости знает уже весь город, Камлах. За воротами собирается толпа. Ходит множество слухов - так недалеко и до беды. Тебе нужно показаться и поговорить с ними.
Камлах быстро глянул на него и кивнул.
- Иди присмотри за ними, хорошо? Бран, поди с ним, и Руан. Заприте ворота. Скажите людям, что я скоро выйду. А теперь все остальные - вон.
Комната опустела. Диниас задержался в дверях, но не удостоился даже взгляда и последовал за остальными. Дверь закрылась.
- Ну, Ниниана?
Все это время она не глядела на него. Теперь она подняла глаза.
- Чего ты хочешь от меня? Как Мабон сказал, так и было. Он не сказал тебе лишь, что король дурачился со служанкой и был пьян. Но это несчастный случай, и он мертв… а ты со всеми своими друзьями был в двенадцати милях отсюда. Поэтому теперь ты король, Камлах, и ни один мужчина не сможет показать на тебя пальцем и сказать: "Он хотел смерти своего отца".
- И ни одна женщина.
- А я так и не говорила. Я лишь сказала тебе, что со ссорами здесь теперь покончено. Царство твое - а теперь, Алун прав, тебе было бы лучше пойти и поговорить с людьми.
- Сначала с тобой. Почему ты стоишь, будто тебя это никак не касается? Будто тебя здесь с нами как бы и нет?
- Возможно потому, что так оно и есть. Кто ты, брат, и чего ты хочешь, меня не заботит, я лишь хотела бы попросить тебя об одном одолжении.
- А именно?
- Позволь мне уйти сейчас. Он бы не позволил, но ты, я думаю, разрешишь.
- В обитель Святого Петра?
Она склонила голову.
- Я ведь сказала тебе, меня ничто здесь больше не заботит. И уже довольно давно не заботит, а теперь, когда идут все эти толки о вторжении, о войне весной, и сплетни о перемене власти, о смерти королей - и того меньше… О, не нужно так на меня смотреть, я не дура, и отец беседовал со мной. Но тебе нечего меня бояться; ничто из того, что я знаю или могу сделать, не помешает твоим планам, брат. Заверяю тебя, что ничего теперь не хочу от жизни, кроме одного - разрешения уйти с миром и жить в мире. Мой сын также хочет лишь этого.
- Ты сказала "попросить об одном". А получается, уже о двух.
Впервые что-то шевельнулось в ее взоре; может быть, страх. Она быстро сказала:
- Но ведь так всегда собирались сделать, ты сам собирался, еще раньше, чем того же захотел отец. После приезда Горланда ты, конечно, понял, что даже если верхом, с мечом в руке и тремя тысячами людей за спиной сюда явится отец Мерлина, я не пойду к нему? Мерлин не может навредить тебе, Камлах. Он навсегда останется всего лишь безымянным бастардом, и ты знаешь, что он не воин. Ведают боги, он не в силах причинить тебе вред.
- Тем более, если запереть его в монастырь? - голос Камлаха звучал вкрадчиво.
- Тем более, если запереть его в монастырь. Камлах, ты дурачишь меня? Что ты задумал?
- Этот разливший масло раб, - сказал он. - Кто это был?
Снова что-то мелькнуло в ее глазах. Затем веки опустились.
- Сакс. Сердик.
Он не шевельнулся, но изумруд на его груди вдруг сверкнул на черном фоне, будто у него подскочило сердце. Она яростно бросила:
- Не притворяйся, будто ты сам догадался. Как ты мог догадаться?
- Это не догадка, нет. Когда я въехал во дворец, он гудел от шепотков, будто разбитая арфа. - Внезапно он с раздражением добавил: - Ты стоишь здесь как призрак, сложив руки на животе, будто там у тебя по-прежнему бастард, которого нужно защищать.
На удивление, она улыбнулась.
- Ну конечно. - И затем, когда изумруд вновь подпрыгнул: - Нет, не глупи - откуда мне сейчас взять другого бастарда? Я лишь хотела сказать, что не могу уйти, пока не буду знать - ты ему не угрожаешь. И нам обоим не грозит то, что ты собрался сделать.
- Собрался сделать - вам? Клянусь тебе, ничего…