Я остановился. Переступила ногами лошадь, кто-то прочистил горло. Все молчали. Мне показалось, что Кадаль, державший меня слуга, немного отодвинулся.
Командир очень ровным голосом спросил:
- Рядом со стоячим камнем?
- Да, господин.
Он повернул голову. Пешие и всадники находились совсем рядом с камнем. Я видел его поверх плеч всадников; освещенный факелами, он вздымался на фоне ночного неба.
- Расступитесь, пусть он посмотрит, - сказал высокий человек, и некоторые из окружавших меня сдвинулись в сторону.
Камень был от нас футах в тридцати. У его подножия выбеленная изморозью трава была испещрена следами сапог и отпечатками копыт - но ничего больше там не было. На месте, где упал бык и хлынула из его горла черная кровь, лежала теперь лишь примятая изморозь да тень камня.
Человек, державший факел, приподнял его, чтобы посветить в сторону камня. Свет упал теперь и на задававшего мне вопросы, и тут я впервые увидел его вполне отчетливо. Он был не так молод, как мне показалось; лицо его было испещрено морщинами, брови нахмурены.
Глаза его были темными, а не голубыми, как у его брата, и сложен он был плотнее, чем мне поначалу показалось. На его запястьях и воротнике блеснуло золото, тяжелый плащ ниспадал длинными складками до пят.
Я произнес, заикаясь:
- Это был не ты. Извини, это… теперь я понимаю, мне все это привиделось. Никто не станет выходить с веревкой и коротким ножом на быка… и никому не под силу поднять быку голову и перерезать ему горло… это было одно из моих… это было видение. И там был не ты, теперь я вижу. А я - я думал, ты тот самый человек в шапочке. Прости.
Люди снова заговорили, но на этот раз в голосах их не было угрозы. Молодой офицер сказал совсем другим тоном, чем говорил до того:
- А как он выглядел, этот "человек в шапочке"?
Его брат быстро произнес:
- Не имеет значения. Не сейчас. - Он протянул руку, взял меня за подбородок и приподнял мне лицо: - Говоришь, тебя зовут Мирддин. Откуда ты?
- Из Уэльса, господин.
- А. Ты, значит, и есть тот мальчик, которого привезли из Маридунума?
- Да. Так ты знал обо мне? Ох! - Потеряв голову от холода и возбуждения, я лишь сейчас понял то, что следовало понять давным-давно. Я дрожал, как нервный пони от холода и от странного ощущения, в котором возбуждение мешалось со страхом. - Ты, верно, и есть тот самый граф; ты, должно быть, сам Амброзий.
Он не побеспокоился ответить.
- Сколько тебе лет?
- Двенадцать, господин.
- А кто ты таков, Мирддин, чтобы предлагать свои услуги? Что ты такого можешь предложить мне, чтобы я не зарубил тебя здесь и сейчас и не позволил этим господам отправиться, наконец, по домам с этого холода?
- Кто я такой, не имеет сейчас значения, господин. Я внук короля Южного Уэльса, но он умер. Королем там теперь мой дядя Камлах, но и это не в мою пользу - он желает моей смерти. Так что я не годен для тебя даже в заложники. Важно не кто я, а что я собой представляю. У меня есть что предложить тебе, милорд. Ты убедишься в этом, если сохранишь мне жизнь до утра.
- Ах да, ценные сведения и пять языков в придачу. И, кажется, видения. - Слова звучали насмешливо, но он не улыбался. - Внук старого короля, говоришь? И не сын Камлаха? И, конечно, не Диведа? Я и не знал, что у старика есть внук, если не считать камлахова младенца. Из того, что доложили мне шпионы, я понял так, что ты его бастард.
- Ему случалось иногда выдать меня за своего бастарда - чтобы спасти от позора мою мать, как он говорил, но сама она никогда не считала меня своим позором, а уж кому и знать это, как не ей. Матушкой моей была Ниниана, дочь старого короля.
- А. - Пауза. - Ты сказал была?
Я ответил:
- Она еще жива, но стала монахиней в монастыре Святого Петра. Можно сказать, она стала ею много лет назад, однако покинуть дворец ей дозволили лишь сейчас, после смерти старого короля.
- А твой отец?
- Она никогда о нем не рассказывала, ни мне, ни кому другому. Говорят, это был сам Князь Тьмы.
Я ожидал на эти слова обычной реакции - скрещенных пальцев или быстрого взгляда через плечо. Он не сделал ни того, ни другого. Он расхохотался.
- Тогда нечего удивляться, что ты предлагаешь королям помощь в возвращении их королевств и в видениях своих наблюдаешь за богами под звездным небом. - Затем он отвернулся и складки большого плаща заколыхались. - Пусть кто-нибудь возьмет его с собой. Утер, не мог бы ты еще раз одолжить ему свой плащ, прежде чем он умрет от холода?
- Не думаешь ли ты, что я соглашусь прикоснуться к этому плащу после него, будь он хоть сам Князь Тьмы во плоти? - осведомился Утер.
Амброзий засмеялся.
- Если ты помчишься на своем бедном коне в обычной манере, то тебе и без плаща будет достаточно тепло. И если твой плащ забрызган кровью Быка, то тебе он уже не годится, по крайней мере сегодняшней ночью, не так ли?
- Богохульствуешь?
- Я? - переспросил Амброзий с каким-то холодным безразличием. Брат его открыл было рот, но вовремя передумал, пожал плечами и вскочил в седло своего серого.
Кто-то накинул мне на плечи плащ, и - пока я пытался трясущимися руками снова завернуться в него - подхватил меня, закутал поплотнее и бросил, как узел, одному из всадников на крутящемся нетерпеливо коне. Амброзий взлетел в седло большого вороного коня.
- Вперед, господа.
Черный жеребец рванулся вперед, и плащ Амброзия взвился по ветру. Серый понесся следом. Остальная кавалькада вытянулась цепочкой и легким галопом помчалась вдоль тропы назад к городу.
5
Ставка Амброзия находилась в городе. Позднее мне стало известно, что на самом деле город вырос вокруг лагеря Амброзия и его брата, где они за последнюю пару лет начали собирать и обучать армию, бывшую до того лишь мифической угрозой Вортигерну, а ныне, с помощью короля Будека и войск половины Галлии, быстро становилась фактом. Будек был королем Малой Британии и кузеном Амброзия и Утера. Именно он приютил братьев двадцать лет назад, когда они - Амброзию исполнилось тогда едва двенадцать лет, а Утера не отняли еще от кормилицы, - были отправлены за море ради их безопасности после убийства Вортигерном их старшего брата-короля. До собственного замка Будека можно было камнем добросить от выстроенного Амброзием лагеря, а вокруг двух этих укреплений вырос город - причудливая мешанина домов, лавок и хижин, окруженная защищавшими их стенами и рвом. Будек был теперь стар и назначил наследником и графом-командующим своей армией Амброзия; ранее предполагалось, что братья будут рады остаться в Малой Британии и править ею после смерти Будека, но теперь хватка, которой Вортигерн держал Великую Британию, слабела, к Амброзию прибывали деньги и люди, и ни для кого не было тайной, что Амброзий присматривал для себя Южную и Западную Британию, в то время как Утер - уже в двадцать лет он был блестящим полководцем - удерживал бы, как на то надеялись, Малую Британию, что могло по меньшей мере на одно поколение создать между двумя царствами некий романо-кельтский оплот против варваров с севера.
Вскоре я обнаружил, что в одном отношении Амброзий был настоящим римлянином. Первое, что со мной сделали после того как меня, закутанного в плащ, сбросили у дверей его покоев, так это подхватили, развернули и - протестовать или задавать вопросы от усталости я был уже не в силах - отвели в баню. Уж здесь-то система отопления была в порядке, от горячей воды валил пар, и закоченевшее тело мое оттаяло за три болезненных, но восхитительных минуты. Тот, кто внес меня в дом - это был Кадаль, оказавшийся одним из доверенных слуг графа, - сам же и выкупал меня.
- По личному распоряжению Амброзия, - отрывисто бросил он, оттирая, умащивая и вытирая насухо мое тело, и потом он же стоял поблизости, когда я надевал чистую тунику из белой шерстяной ткани всего лишь размера на два больше, чем требовалось. - Чтобы убедиться, что ты опять не сбежишь. Он хочет поговорить с тобой, и не спрашивай меня, о чем. Такие сандалии в этом доме нельзя носить, одной Диа ведомо, где ты в них разгуливал. По крайней мере очевидно, где они побывали; это ведь коровье, верно? Можешь идти босиком, полы здесь теплые. По крайней мере, сейчас ты чист. Есть хочешь?
- Ты шутишь?
- Тогда пойдем. Кухня у нас здесь. Разве что, будучи внучатым бастардом короля, или кем ты там назвался, ты слишком горд, чтобы есть на кухне?
- Для этого именно случая, - изрек я, - так уж и быть, сделаю исключение.
Он сердито стрельнул в мою сторону глазом, а потом ухмыльнулся.
- Да, характер у тебя есть, в этом тебе не откажешь. Там-то ты славно с ними справился. Понять не могу, как ты смог так быстро придумать всю ту чепуху. Убаюкал их что надо. Наложи на тебя руки Утер, я не дал бы за тебя и пары булавок. Как бы то ни было, а слушать себя ты их заставил.
- Я говорил правду.
- О, разумеется, разумеется. Что ж, через минуту тебе предстоит пересказать все это еще раз, да постарайся не оплошать - он не жалует тех, кто впустую тратит его время, ясно?
- Прямо сейчас, ночью?
- Конечно. Там и выяснишь, доживешь ли ты до утра; он не тратит много времени на сон. Как и принц Утер, раз уж зашла о том речь, но тот-то и не работает. По крайней мере, не над бумагой, да уж, хотя, полагают, и он берет на себя какую-то часть чрезвычайно тяжелой работы - в иных направлениях. Пойдем.
За несколько ярдов до дверей кухни нас встретили запахи горячей еды и донеслось шипение жаркого.
Кухня представляла собой большую комнату, и мне показалась не менее величественной, чем обеденный зал у нас дома. Пол был выложен гладкой красной плиткой, у каждой стены находилось по высокому очагу; а вдоль стен были установлены разделочные плиты, под которыми хранились в кувшинах запасы масла и вина, и над ними высились полки с посудой. У одного из очагов мальчик с заспанными глазами разогревал в кастрюльке с длинной ручкой масло. Он подсыпал в топки древесного угля и на одной из них кипел уже горшок с супом, на решетке же плевались жиром и потрескивали колбаски; откуда-то тянуло жареной курицей. Я отметил, что несмотря на кажущееся недоверие Кадаля к моему рассказу, мне выделили прекрасную тарелку самианского фарфора; наверное, на таких же подавали к столу самого графа; вино было налито в стеклянный кубок, причем налито из глазированного красного кувшина с вырезанной на стенке печатью и табличкой "Особое". Подали даже прекрасную белую салфетку.
Поваренок - его, должно быть, оторвали от сна, чтобы он приготовил мне поесть - даже и не глянул, для кого он трудился; разложив пищу по блюдам, он торопливо почистил топки на завтра, еще быстрее помыл свои сковороды и затем, взглядом испросив разрешения Кадаля, отправился досыпать. Кадаль сам подавал мне и даже принес горячий, только что из пекарни хлеб - там как раз закончили выпекать первую партию на утро. Суп представлял собой вкусное варево из моллюсков, в Малой Британии такое едят почти ежедневно.
От супа поднимался ароматный горячий парок, и мне подумалось, что никогда раньше не доводилось мне есть что-либо столь же вкусное. Я думал так, пока не попробовал обжаренного в масле до хрустящей корочки цыпленка и приготовленных на решетке колбасок - коричневых, лопающихся от мяса и лука со специями.
Я подчистил тарелку свежим хлебом и помотал головой, когда Кадаль подал блюдо с сушеными финиками, сыром и медовыми лепешками.
- Нет, спасибо.
- Наелся?
- О, да. - Я отодвинул тарелку. - Это был лучший ужин в моей жизни. Спасибо.
- Что ж, - произнес он, - говорят, голод - лучшая подлива. Хотя я допускаю, что кормят здесь и правда хорошо. - Он принес чистую воду и полотенце, подождал, пока я ополосну руки и вытру их. - Теперь я, пожалуй, могу поверить и остальной части твоего рассказа.
Я глянул на него снизу вверх.
- Ты о чем?
- Манерам ты учился не на кухне, это точно. Готов? Тогда идем; велено не откладывать, даже если он будет работать.
Амброзий, однако, не работал, когда мы вошли в его кабинет. Стол его - огромное сооружение из итальянского мрамора - действительно был завален свитками, картами и письменными принадлежностями, а за всем этим в своем большом кресле сидел сам граф, но сидел вполоборота, опершись подбородком на кулак и глядя на жаровню, наполнявшую комнату теплом и слабым ароматом яблочного дерева.
Он не поднял головы, когда Кадаль обратился к часовому и тот, лязгнув доспехами, пропустил меня.
- Вот мальчик, господин. - Со мной Кадаль говорил совсем не так.
- Спасибо. Можешь идти спать, Кадаль.
- Да, господин.
Кадаль вышел. Кожаные шторы сомкнулись за его спиной. Лишь тогда Амброзий повернулся ко мне. В течение нескольких минут он разглядывал меня с головы до ног. Затем кивнул в сторону табурета.
- Садись.
Я повиновался.
- Вижу, тебе подобрали уже кое-что из одежды. Накормили?
- Да, спасибо, господин.
- Ты больше не мерзнешь? Если хочешь, подвинь табурет поближе к огню.
Он уселся в кресле прямо и откинулся на спинку; руки его покоились на резных подлокотниках в форме львиных голов. Между нами на столе стояла лампа, и в ее ярком ровном свете совершенно исчезло какое бы то ни было сходство между графом Амброзием и тем странным человеком из моего видения.
Ныне, глядя назад сквозь прошедшие годы, трудно представить мое истинное первое впечатление от Амброзия.
В то время ему должно было исполниться немногим больше тридцати, но мне было всего двенадцать и по мне он, конечно, был уже в почтенном возрасте. Но, думаю, на самом деле он казался старше своих лет. Это естественное следствие его образа жизни и того груза тяжкой ответственности, что лег на его плечи, когда ему самому было лишь немногим больше, чем мне тогда. Вокруг глаз его лежала сетка морщин, две глубокие складки пролегли между бровей, что говорило о решительности и, возможно, о вспыльчивости; твердо очерченный и правильной формы рот его редко посещала улыбка. Брови были темными, как и волосы, и могли бросать на глаза его тень, придававшую лицу грозное выражение. От левого уха до скулы шла едва заметная белая полоска шрама.
Нос был близок по форме к римскому, с высокой переносицей и заостренный, но кожа скорее загорелая, чем оливковая, и было нечто в его глазах, заставлявшее вспомнить скорее черноглазых кельтов, чем римлян. Это было открытое лицо, лицо (как счел бы я), которое могло омрачаться разочарованием или гневом, могло даже застыть, чтобы скрыть разочарование или гнев, но человеку с таким лицом можно верить. Он был не из тех, кого легко полюбить, и, конечно, не из тех, кто мог просто нравиться, его можно было либо ненавидеть, либо преклоняться перед ним. С ним либо сражались - либо шли за ним. Но или то, или другое - если уж ты оказывался рядом с ним, то уже не мог оставаться сам по себе.
Все это мне еще предстояло узнать. Теперь я плохо помню, что думал о нем тогда, помню лишь глубокие глаза, внимательно смотревшие на меня из-за лампы и пальцы его рук, сжимавшие головы львов. Но я запомнил каждое произнесенное им тогда слово.
Он рассматривал меня с головы до ног.
- Мирддин, сын Нинианы, дочери короля Южного Уэльса… и, как мне сообщили, посвященный в тайны дворца в Маридунуме?
- Я… разве я так говорил? Я лишь сказал им, что жил там, и иногда кое-что слышал.
- Мои люди перевезли тебя через Узкое море, потому что ты сказал им, будто владеешь тайнами, которые будут полезны мне. Разве не так?
- Господин, - начал я почти в отчаянии, - я не знаю, что может тебе быть полезно. К ним я обращался на том языке, который, как мне казалось, они поймут. Я думал, что они собираются убить меня. Я спасал свою жизнь.
- Понимаю. Что ж, теперь ты здесь и не пострадал. Почему ты покинул свой дом?
- Потому что стоило умереть моему деду и оставаться там стало опасно. Моя мать собиралась уйти в монахини, дядя мой Камлах уже пытался однажды убить меня, а его слуги убили моего друга.
- Твоего друга?
- Моего слугу. Его звали Сердик. Он был рабом.
- Ах да. Мне рассказывали. И говорили, что ты поджег дворец. Ты поступил, наверное, немного крутовато?
- Наверное, да. Но должен же был кто-то оказать ему последние почести. Он ведь был мой.
Брови его пошли вверх.
- Ты считаешь, это было причиной или долгом?
- Господин?
Я обдумал его слова, затем медленно произнес:
- Я полагаю, и тем, и другим.
Он опустил взгляд и посмотрел на руки. Убрал их с подлокотников, и теперь они были сцеплены перед ним на столе.
- Твоя мать, принцесса. - Он произнес эти слова, как будто мысль эта непосредственно следовала из сказанного им ранее. - Они и ей угрожали?
- Конечно же, нет! - Мой тон заставил его обратить взгляд на меня. Я торопливо пояснил: - Прости, милорд. Я лишь хотел сказать, что грози ей опасность, как бы я мог оставить ее? Нет, Камлах никогда ее не тронет. Я ведь сказал тебе, она долгие годы говорила о своем желании уйти в обитель Святого Петра. Не припомню, чтобы она не приняла какого-нибудь христианского священника, случись тому попасть в Маридунум, и сам епископ, приезжая из Каэрлеона, останавливался обычно во дворце. Но мой дед никогда не разрешил бы ей уйти в монастырь. Он часто ссорился из-за нее с епископом и из-за меня тоже… Видишь ли, епископ хотел окрестить меня, а мой дед и слышать об этом не желал. Я думаю, он хотел использовать это как способ подкупить мать, чтобы она сказала ему, кто мой отец, но она так и не сказала, и вообще ничего не рассказывала. - Я замолчал, спрашивая себя, не слишком ли я болтлив, но он смотрел на меня неотрывно и, кажется, внимательно. - Мой дед поклялся, что она никогда не уйдет в монастырь, - добавил я, - но как только он умер, она испросила разрешения у Камлаха, и он позволил. Он бы и меня запер, потому я и убежал.
Он кивнул.
- Куда ты собирался направиться?
- Не знаю. Маррик правильно сказал мне в лодке, что все равно пришлось бы ехать к кому-то. Мне всего двенадцать, и поскольку я не могу быть себе господином, то нужно было найти господина. Я не хотел ни к Вортигерну, ни к Вортимеру и не знал, куда еще можно податься.
- Значит, ты уговорил Маррика и Ханно оставить тебя в живых и доставить ко мне?
- Не совсем так, - признался я. - Поначалу я не знал, куда они направляются, и просто говорил все, что на ум приходило, чтобы только спастись. Я вверил себя в руки бога, и он поставил меня на их пути, и судно тоже оказалось на месте. Вот так я и добился, чтобы они взяли меня с собой.
- Ко мне?
Я кивнул. Пламя в жаровне колыхнулось, и тени заплясали. На щеки его надвинулась тень, как будто он улыбался.
- Тогда почему ты не подождал, пока они так и сделают? Зачем было прыгать с корабля с риском замерзнуть до смерти в ледяном поле?
- Потому что я боялся, что на самом деле они не собираются доставить меня к тебе. И мне подумалось, что они могут сообразить, насколько малая от меня тебе польза.
- Поэтому ты по своей собственной воле сошел на берег среди зимней ночи, в чужой стране, и бог швырнул тебя прямо ко мне под ноги. Ты, Мирддин, и твой бог, когда вы вместе, представляете собой довольно мощное сочетание. Я вижу, у меня нет выбора.
- Милорд?