- Послушайте, профессор. В настоящее время два десятка французских, американских, советских и китайских агентов полностью посвящают себя одному делу - слежке за вами. Ваша милая поездка по Италии, таким образом, обошлась одним лишь американским налогоплательщикам в пятьдесят тысяч долларов. Но вы по-прежнему представляете собой потенциальную угрозу. Невозможно угадать, что вы собираетесь теперь делать и для кого. До недавнего времени вы информировали о своей работе все великие державы. Превосходно. Я бы назвал это инстинктом самосохранения. Но вы вдруг перестали сообщать нам о результатах своих исследований, вы что-то замышляете. Мы не знаем, что именно, но ваше невротическое поведение говорит о многом; мы ведь давно вас знаем. Мы предполагаем, что вы сделали некое важное открытие. Рано или поздно наши лучшие физики, конечно же, догонят вас, но до тех пор страна, на которую вы по своему выбору станете работать, будет иметь огромное преимущество. Это, разумеется, заставит склониться чашу весов - или, как говорят, изменит "равновесие страха" - в пользу Запада, ну или в пользу Востока, как вам заблагорассудится… Но никто из нас не может позволить себе ждать сложа руки. Вам удалось дезинтегрировать дух, профессор. Мы в этом убеждены.
- Куда плывем, per piacere? - раздался голос гондольера.
Старр щелкнул очередной орешек. Матье почувствовал, как рука Мэй в его руке сделалась ледяной. Он взглянул ей в лицо: она стала похожа на утопленницу. Вот мерзавец, подумал он. Ему так хорошо удалось успокоить ее "метафизические" страхи, а теперь…
- Мэй, - прошептал он.
- Все в порядке, - сказала она. - Я не нуждаюсь в моральной поддержке. Нашему другу, кажется, есть еще что тебе сказать.
- И немало! - согласился Старр.
Он поднялся с сиденья, покрытого бархатом гранатового цвета.
- Мне неизвестно, продолжаете ли вы информировать русских или китайцев, но я хочу поговорить с вами откровенно. Если вы не выберете свой лагерь сейчас - а в ваших интересах сделать правильный выбор, - вы, вне всякого сомнения, будете ликвидированы. Ни Франция, ни Россия, ни Китай, ни мы, американцы, не можем мириться с риском, которому мы все подвергаемся из-за вашего непредсказуемого темперамента. Чтобы уж высказаться до конца: мы все предпочли бы скорее увидеть вас мертвым, чем зависеть от ваших невротических импульсов! Я могу поспорить на свой… дух, старина, что фактор неопределенности, каковой представляет из себя ваш мозг, будет устранен, чтобы в мире сохранилось равновесие сил, каким бы зыбким оно ни было. Возможный вариант - похищение. Запад и Восток следят за вами и следят друг за другом, как хищные птицы, но эта игра не может продолжаться долго. Я не знаю, кто именно прихлопнет вас, - я еще не получал никаких указаний на этот счет, - но у меня тут есть наготове самолет, и, если у вас осталась хоть капля здравого смысла, вы примете официальное предложение, которое мне поручено передать вам: продолжить свою работу в каком-нибудь спокойном и приятном уголке, к примеру в Калифорнии, на солнышке…
- Куда, per piacere? - повторил гондольер.
- Возвращаемся в "Даниели", - сказал ему Матье. - Кстати, к вашему сведению, полковник, я не только дезинтегрировал элемент. Я сделал следующий шаг.
Челюсти Старра сомкнулись.
- А можно точнее? Что именно вам удалось на этот раз?
- Вы вояка, полковник. Вдобавок - пентагоновского типа. Так что могли бы и догадаться. Это же очевидно. Прощайте. Знаете, всякий раз, когда я вас вижу, мне хочется спросить: ваша физиономия - результат пластической операции? Что, раньше было еще хуже?
Они высадили его возле моста Риальто; он стоял, все так же грызя арахис и подпирая плечом древние сокровища культуры.
XVIII
Шестого и седьмого августа они еще раз объехали Умбрию. Это была любимая Италия Матье. Свет, заливавший землю, и сама земля излучали радость и красоту, словно природа выбрала этот край, чтобы доверить ему послание, укладывавшееся в одно слово - счастье.
Они остановились на ночь в "Альберто Гоцци". Как всегда, за ними наблюдали, следовали по пятам, их "охраняли", и с некоторыми из своих телохранителей они даже вежливо здоровались. Матье показалось, что он заметил нескольких новеньких: их лица выдавали средиземноморское происхождение. Возможно, это были израильтяне. Евреи были решительно против второго Распятия.
Восьмого августа они отправились в Ассизи.
В шесть часов вечера девятого августа Матье вышел купить французских газет, оставив Мэй одну в номере. Он уже перешел на противоположную сторону улицы, когда раздался взрыв - и ударная волна швырнула его на землю; оконные стекла отеля разлетелись вдребезги; на этаже, где они жили, часть стены исчезла; в зияющее отверстие он увидел свой номер. Он закричал, сорвался с места, упал, поднялся, стал карабкаться по лестнице среди обломков; он нашел Мэй - недвижимую, распростертую рядом с перевернутой кроватью, без сознания; ее белый халат был весь в крови.
Лишь позднее он вспомнил вой сирен полиции и "скорой помощи", смутные, плохо различимые лица, среди которых было лицо Старра; он также вспомнил, что дрался, что его удерживали. Шок, вызванный этим злодеянием, заставил эмоциональные отходы, которые уже наложили отпечаток на его психику, проявить себя с силой, о которой он даже не догадывался. Он увидел покрытое грязью лицо Эразма, разглядывавшего свои окровавленные руки, увидел Христа - ему заталкивали в глотку отбросы, а его Крест возвышался на груде похожих на скелеты трупов из Бухенвальда, и их пожирали псы с человечьими лицами и люди с песьими головами, почти не отличавшиеся друг от друга; а Монтень подвергался содомии в самый разгар международной конференции ученых в Пагуоше, где читались доклады об усовершенствовании ГУЛАГа с целью сделать его рентабельным и после смерти узников, дабы избежать разбазаривания энергии. Паранойя, паранойя. И вдобавок еще, несомненно, мания величия, ведь ему казалось, что все это бесчеловечно, тогда как это было, наоборот, человечным, слишком человечным. Матье охватила такая ненависть, что, как позднее писал Старр в своем отчете, тогда-то, очевидно, он и принял решение. Масштаб действий немецких террористов был ничтожным, их отчаяние проявлялось в единичных убийствах, их преступлениям, совершаемым из ненависти, не хватало размаха; преступное коренилось не только в обществе, но и в самой природе человека, поэтому нужно было покарать его душу. Все это Матье выкрикивал в бреду, и Старр не упускал ни единого слова, хотя и был растерян: он так и не смог вычислить, какая держава попыталась устранить Матье, чтобы чаша весов не склонилась в пользу противника, которому этот гениальный безумец решил бы служить.
Матье пришел в себя в коридоре больницы, среди людей в белом и с изумлением слушал их спокойные голоса, исполненные профессиональной невозмутимости; затем - новый провал сознания, резиновые перчатки, плазма, емкости с кровью, ряд пустых стульев, кто-то трясет его за плечо и говорит:
- Идите. Она зовет вас.
Он вошел, склонился над ней и какое-то время удерживал руку в нескольких сантиметрах от ее щеки, не решаясь коснуться. И вот тогда он увидел ужас в ее расширившихся глазах, губы ее дрогнули.
- Машина… машина… - попыталась выговорить она.
Он непонимающе смотрел на нее.
- Машина… Умоляю тебя… Отгони ее… Я чувствую, что она… что она здесь… Я не хочу…
Издав короткий сдавленный крик, он бросился вон: машина осталась на больничной стоянке меньше чем в семидесяти пяти метрах; он прыгнул за руль, завел двигатель, тронулся с места и взглянул на стрелку уровня топлива. Она по-прежнему стояла на единице. Жива. Она жива. Не опоздал… Спасена. Он вряд ли понимал всю значимость этого слова, его изначальный смысл, абсурдный, устаревший. Он гнал машину, рискуя жизнью, и бросил ее у реки. Стрелка индикатора оставалась неподвижной. Спасена.
Она выжила.
Все, кто неделями и месяцами корпел, составляя отчеты для командования разведслужб, анализируя причины, подтолкнувшие Матье стать перебежчиком и выбрать для этого самую неожиданную страну, сходились в одном: подтолкнула его попытка покушения, целью которого был он, а жертвой стала его любимая женщина. У Старра же были более определенные соображения на этот счет. "Думаю, что Матье, как и его предшественники: Оппенгеймер, Ферми, Нильс Бор, Теллер, не мог ни отступиться, ни подойти к пределу осуществимого. Вероятно, он пытался как-то воспротивиться этому, пробовал даже все бросить, как он это уже сделал однажды в случае с французской термоядерной бомбой, однако "священное пламя", властная потребность расширять до бесконечности границы возможного подтолкнули его к мысли, что попытка убийства стала неким извинением, оправданием его поисков. Разумеется, на его выборе сказались озлобленность и ненависть к великим державам, которые он хотел "наказать", но глубинным мотивом было, как и у всех великих исследователей, стремление к совершенству. В заключение позволю себе ремарку, весьма неуместную в устах военного. Если наш мир когда-нибудь погибнет, то от рук творца".
Оправляясь от ран, Мэй провела месяц на озере Комо. Со Старром она общаться отказывалась. К Матье присоединилась второго ноября в Триесте. Согласно сведениям, полученным в начале расследования, последовавшего за их исчезновением, двадцать третьего ноября они арендовали судно и отправились в круиз вдоль далматинского побережья. Через три дня перепуганные рыбаки рассказали полиции, что в тридцати милях от Триеста двоих пассажиров взял на борт албанский траулер с вооруженным до зубов экипажем.
Полтора года спустя русские и американские спутники зафиксировали в Орлиной Долине, к северу от Тираны, первые установки.
Часть вторая ОРЛИНАЯ ДОЛИНА
XIX
После того как Джон Карриган, студент университета Беркли, изготовил в своей комнатенке в кампусе гранату с ядерным зарядом, а затем взорвал ею Белый дом в знак протеста против нейтронной бомбы, все кабинеты, службы жизнеобеспечения, покои президента и апартаменты его сотрудников были переведены под землю, на глубину тридцать метров, и прикрыты сверху свинцовым щитом десятиметровой толщины. Это был "щит позора", что-то вроде Берлинской стены: как и последняя, он отделял возвышенные устремления человеческого гения от того, во что они превращались на поверхности земли - не считая музеев, филармоний и библиотек.
Президент с отвращением склонился над "боровом". Потомок древнего рода фермеров был возмущен кодовым названием, которое военные дали этой новой технической дряни: оно оскорбляло всех славных свиней мира.
- Хочется заткнуть себе нос, - проворчал он. - Проектировали бы эти штуки так, чтобы они и пахли тем, чем им положено. И наши, и их.
Получасом раньше он расстался с лидерами Конгресса, а до того провел очередное совещание с русскими и теперь находился в Оперативном зале. Здесь определялись приоритетные цели во всех странах - как в союзных, так и в прочих: стартовые площадки, ядерные арсеналы, экспериментальные заводы, биологические и химические лаборатории. Вот уже шесть недель албанский "боров" возглавлял список приоритетных целей, ему был присвоен "красный уровень опасности", и он занимал верхнюю строчку на электронном табло, где оценивались риски - в зависимости от поступавшей информации - открытий в области науки и техники и общеполитической ситуации в разных странах. Эти приоритеты определялись компьютером и были известны как ПП - Предварительные Параметры, в просторечии "попа". Президент никогда не ложился спать, не взглянув на таблицу оперативных приоритетов, чей нрав был переменчивым и взбалмошным.
Вскоре после избрания - а это произошло пару месяцев тому назад - президента ждал небольшой сюрприз: он столкнулся нос к носу с "потенциально опасной приоритетной целью", расположенной в самих Соединенных Штатах. На биологическом факультете Стэнфордского университета начали проводить генные эксперименты, и последствия этих экспериментов, по мнению самих же ученых, были непредсказуемыми - они могли привести к созданию новых микроорганизмов и вызвать эпидемии, перед которым человек оказался бы бессилен.
Уже полтора месяца албанский "боров" бессовестно удерживал пальму первенства в списке приоритетов. Нередко, мучимый бессонницей, президент спускался в Оперативный зал и в тайной надежде смотрел на табло. Но "боров" не сдвигался с места, он по-прежнему был на самом верху.
- Интересно, что бы сказали американские граждане, если бы узнали, что в момент тяжелейшего кризиса - час "Ч", так, кажется, говорят - все силы его лидера сосредоточены на одном: не взять в руки сигарету, поскольку доктор запретил ему курить…
Помощник президента Рассел Элкотт и генерал Франкер, более известный как "Карманный Пентагон" первого лица государства, расплылись в улыбке. У Элкотта это вышло еще более-менее естественно, генерала же посетила тягостная мысль, что эта улыбка - единственный и довольно жалкий вклад, который армия смогла внести в историю.
Профессора Скарбинский и Каплан, генерал Франкер, Рассел Элкотт, Гарднер (первый чернокожий глава ЦРУ) и Роден (руководитель Пентагона) вместе с президентом рассматривали уменьшенную модель "борова", громоздившуюся на столе. "Боров" был приземистым сооружением, стоявшим на массивных лапах-столпах и увенчанным перламутровым куполом.
- Никогда не видел большей мерзопакости, - сморщился президент. - А как дела с нашим собственным "боровом"?
- Немного отстаем от русских, - сказал Каплан. - Мы должны исключить любой риск, поэтому дело идет небыстро. А у Советов бог знает сколько шпионов в Албании.
- А как же мы, у нас там кто?
- Американка, - ответил Рассел Элкотт. - Подружка Матье.
- Да будет благословенна ее попка, - сказал президент.
- И ежедневные разведданные, получаемые с помощью спутников и самолетов, - добавил Франкер.
- Да будет благословенна и твоя тоже, - сказал президент.
- Нам недостает некоторых деталей, - заметил Каплан. - Мы не в состоянии достоверно предсказать последствия дезинтеграции нуклона. С одной стороны, как показала авария в Мерчентауне, может иметь место… дегуманизация.
Ему не нравилось это слово - чересчур уж литературное.
- Или, если угодно, распад психики. Это что-то вроде нейтронной бомбы, которая, вместо того чтобы убивать, уничтожает душу.
- Мне казалось, что таких результатов обычно добиваются идеологическими методами, - сказал президент с ненавистью в голосе. - Вспоминается - представьте себе - господин Гитлер. Да и Сталин с этим неплохо справлялся. Я вам вот что скажу, друзья мои: использовать науку и технику для дегуманизации народов - это значит признать, что политика с этим не справилась!
- Есть еще один вариант, - сказал Каплан.
Профессор Каплан был еще очень молод. Стройный, с шапкой курчавых волос; в глазах, за стеклами очков, застыло мечтательное выражение, которое плохо вязалось с его научными достижениями: именно он в 1977 году сумел усовершенствовать лазер Кастлера и получить луч, способный сжигать спутники на любом расстоянии.
- Какой же? Продолжайте, старина, - сказал президент. - Мне он уже нравится, хотя я пока не знаю, о чем речь.
- Не исключено, что дезинтеграция духа будет иметь результатом направленный взрыв. Зона действия и границы этого взрыва поддаются расчету - для этого достаточно построить новый компьютер.
Президент тяжело опустился на стул.
- Хорошо, что Джимми Картер этого не слышит, - сказал он. - Узнай он, что человеческая душа способна довести нас всех до животного состояния и вообще - что она окажется такой разрушительной силой, он бы, наверно, перестал слушать Баха и Генделя, как делал это каждый божий день. Но вы продолжайте, продолжайте. Я хочу знать всю правду, даже если из-за нее перед нами встанет вопрос, который мне не по зубам. Я хочу сказать… - Он вздохнул и потер виски. - Вопрос об… истинной природе человеческой души. До сих пор, как вам известно, вокруг нее вечно поднимали шум.
Присутствующие старались не смотреть на президента. Как писала "Вашингтон Пост", своим избранием этот фермер из Небраски был обязан тому, что американский народ ощутил потребность в простоте. "Избиратели, видимо, сочли, что в эпоху сверхсложных мировых проблем Соединенным Штатам требуется президент, который не был бы сверхсложной личностью".
Президент был занят тем, что разглядывал свои ноги. Уже не одно десятилетие - начиная с чуда Гарри Трумена - принято было считать, что в случае первого лица государства "должность делает человека". Бывший фермер не так давно находился у власти, но у него уже сложилось свое мнение по этому вопросу: должность делает президента - так-то оно так, но, оказавшись у власти, человек меняется и может даже стать совсем другим. И в итоге, чем больше проходит времени, тем меньше президент, который управляет страной, походит на того, за кого голосовал народ.
Он поднял глаза:
- Похоже, у нас нет выбора?
Каплан уже готов был ответить: "Нет, господин президент", но вовремя спохватился: этот вопрос президент задал самому себе. И ни у кого из них не было полномочий давать ему совет, чреватый столь серьезными последствиями.
- Сколько у нас есть времени?
- Насколько нам известно, албанцы планируют устроить свою "технологическую премьеру" примерно через два месяца, - сказал Франкер. - Но заметьте, господин президент…
Он подошел к карте Албании, занимавшей всю стену.
- …"боров" находится в центре густонаселенного района. Жилые дома, больницы, дома престарелых… Все здания оборудованы коллекторами - таким образом была решена проблема энергетической подпитки. Но вот что интересно - как они, черт подери, собираются дезинтегрировать дух в столь людном месте без человеческих жертв? Однако это соображение имело бы смысл лишь в случае обычной атомной бомбы. Напомню вам, господин президент, что при дезинтеграции возникает восходящая сила. Она подобна лазерному лучу: вся эта высвободившаяся мощь с огромной скоростью устремится в космос…
- Скажите еще, что албанцы целятся в Господа Бога, - проворчал президент.
Генерал Франкер рассмеялся. Остальные тоже. Это немного разрядило обстановку, подумал Элкотт. Самого его мутило.
- Заметьте, - сказал президент, - даже то, что вы называете "обычной" атомной бомбой, целит в Господа Бога, хотим мы того или нет. Картер когда-то очень хорошо об этом высказался.
- На мой взгляд, человечеству еще рановато замахиваться на такие цели, - сказал Франкер.
- И слава Богу.