В туалете было людно. Слоился дым, и не только табачный. В полном молчании мы разошлись по кабинкам и встретились на выходе, у раковин. Я наконец увидел себя в зеркале. Господи, ну и рожа! Глаза навыкат, волосы как иголки, под глазами круги - не иначе хитрая деваха переборщила с тенями. Я наклонился над раковиной и стал смывать боевую раскраску. Меня всё ещё колотило, руки слушались плохо.
- Классно сыграл, - сказал Кабанчик.
- Спасибо, - фыркая, ответил я. - Ты тоже сработал как надо. Отличный звук сделал! Супер просто.
- Жан, - медленно сказал Кабанчик, - я хочу тебе одну штуку сказать, чтоб ты знал.
- Какую?
- Я не рулил концерт.
Я повернул к нему мокрое лицо. Наморщил лоб. Сдул стекающие с носа капли и пригладил волосы.
- Не понял… Как - не рулил? А кто рулил?
- Не знаю. У меня пульт накрылся. Пока Дарк играл - всё работало. И ваши когда начали, тоже было всё о'кей. А на третьей песне - раз! - и отрубилось всё.
- Что отрубилось?
- Всё отрубилось. - Он махнул рукой. - Полетело на хрен. Пульт, аппаратура… Всё.
Я стоял и тупо моргал.
- На третьей? - спросил я. Кабан кивнул. - Да нет, бред какой… Ты что несёшь? Не может быть: я ж слышал, и все слышали: классный был звук!
- Звук был, в том-то и дело… Ты не куришь? - Я помотал головой, Кабанчик достал сигарету, прикурил и продолжил: - Пульт погас. Я думаю - капут, дирекция свинтила, или питание вырубилось, или ещё что-нибудь. И тут до меня доходит: звук-то есть! М-музыка играет! И вижу: тебя понесло. Ну, ты, конечно, дал… Не поверишь, мне казалось - у тебя шесть пальцев на руке… А я сижу, ничего понять не могу: как так? - фигня какая - аппарат накрылся, а звук прёт. М-мясо! Всем звукам звук, никогда не слышал.
- Может, ты напутал чего?
- Может быть… Одно скажу: даже если пульт работал, то твоя гитара стопудово отрубилась. Жан, ты ведь знаешь, что там было, да? Что у них там? Портостудию они приволокли, да? Тогда чего в обход меня-то? А? Да говори, чего молчишь! Чес-слово, я ничего не понимаю, я ёкнусь сейчас… Что это было?
Я молчал, холодея спиной. Так вот почему не вышла третья группа…
- Кабан, я без понятия. Правда, не знаю. Ты ж видел - я перед началом подошёл. Поговори с другими!
Сигарета в пальцах Кабанчика догорела. Он медленно успокаивался.
- Ладно, - сказал он. - Ладно… Слушай, последнюю вещь ты играл… блюз этой, как её… собаки этой. Чья она?
- Не знаю… Слышал где-то.
Самое смешное, что я не врал.
Я вышел. Было темно и прохладно. Танука дожидалась меня у дверей. Ветер с Камы теребил её волосы. У меня к ней было сто вопросов, тысяча, но я так устал (да и она была не в духе), что решил повременить, задал только один:
- Куда мы сейчас?
- Не знаю. Никуда не хочется… Может, поехали к тебе?
- Ко мне? - растерялся я. - С чего вдруг?
- Так… Надо же куда-то ехать, где-то ночевать. У тебя есть где прилечь? Раскладушка какая-нибудь?
- Диван есть… А не боишься?
Танука хмыкнула:
- Тебя, что ли?
Мгновение я колебался, потом махнул рукой. Спорить не хотелось.
- Ладно. Поехали.
Троллейбусы шли полупустые. Мы залезли в "семёрку" и меньше чем через полчаса были уже возле Комсомольской площади. По дороге я вспомнил, что в холодильнике у меня шаром покати, мы зашли в магазин, где затарились по полной: купили сыру, томатного соку, хлеба, творогу на утро, пачку майонеза, две пачки макарон и большую стеклянную банку растворимого кофе. Не взяли только вина, хотя мелькнула такая идея. Я оторвал от общей грозди возле кассы два пакета-майки, еле запихал в один покупки, а не поместившуюся банку сунул во второй и доверил Тануке.
- Не кокни смотри.
- Уж как-нибудь! - фыркнула та. Пакет, однако, взяла. Дорогу от магазина до моего дома мы одолели за пять минут. Но если снаружи были обычные летние сумерки, то в подъезде царила тьма египетская. Ни одна лампочка не горела. Однако… Мы поднялись на третий этаж, где я стал рыться в карманах, отыскивая ключ. Танука так и не удосужилась вернуть мне очки, я забыл попросить, а сейчас было не до того. Наконец ключ нашёлся, я почти вслепую нашарил замочную скважину… и тут услышал сверху дробный топот каблуков и почти сразу вслед за этим - крик Тануки:
- Жан, берегись!
Я едва успел оглянуться и закрыться от удара. Сумка с продуктами шмякнулась на пол. В следующее мгновение на меня набросились какие-то типы и стали выкручивать руки. Нападающих было двое или трое; краем глаза я успел увидеть - а скорее, угадать, как Танука, завизжав, накинулась на них сзади, размахивая руками. Пакет описал дугу, что-то грохнуло, упало и разбилось. В коридоре метались тени, слышались пыхтение и ругательства. Суматоха помогла мне вырваться - я высвободил левую руку и ударил вслепую, резко, во всю силу, как учил мой тренер по карате, потом добавил ногой. Один из нападавших вскрикнул и отшатнулся, второй в ответ ударил меня, ему на помощь поспешил третий, и через минуту меня распластали на полу. Воцарилась тишина. Кто-то харкал, сопел и отплёвывался, в промежутках тихо матерясь. Бить меня перестали, я лежал мордой в пол, с заломленными руками, и вдруг почувствовал, как у меня на запястьях защёлкиваются наручники.
Чёрт, неужели менты?.. Мне только этого не хватало!
- Вот блядство! - тем временем гнусаво выругался кто-то. - Весь нос мне разбил… Ну-ка, поднимите его!
Меня рывком подняли и припечатали к стене так, что за шиворот посыпалась побелка. В лицо упёрся луч фонарика. Я невольно зажмурился.
- Он? - спросил сопевший.
- Вроде он…
Фонарик отвели. В желтоватом мечущемся свете я наконец разглядел, что передо мной действительно мент в форме с сержантскими лычками, а два других мента держат жат меня под микитки. Чуть поодаль, у лестничного пролёта, на полу распростёрлось чьё-то тело. Сердце у меня упало: показалось, это Танука, но тут же я понял, что ошибся - слишком крупный чел. Сержант посветил туда и стало ясно, что это ещё один полицай. Лежал он вниз лицом и вроде как без чувств: затылок в крови, рядом пакет из гастронома. Из прорех наружу лезли осколки стекла - банка разбилась, пол вокруг был усыпан кофейным порошком. Ничего не скажешь, крепко его девка отоварила… Сама Танука куда-то исчезла, во всяком случае на этаже её не было.
Блин, лихорадочно думал я, а блин, а ведь это статья. "Оказание сопротивления при задержании", с отягчающими. Лет на пять потянет, общего режима. Вот уж вляпался так вляпался…
Левый глаз у меня заплывал, браслеты резали запястья.
- Чёрт… - прохрипел я. - Эй… Стойте, погодите! Товарищ сержант, это какая-то ошибка… Нахрен вы так накинулись? Я ж не знал, что это вы! Я ж ничего не сделал!
- Заткнись, - сердито бросил милиционер с фонариком. Он всё время вытирал нос тыльной стороной ладони, смотрел на кровь и морщился. - Сейчас мы разберёмся, сделал ты или не сделал… - Он повернулся к напарникам. - Где сикуха?
- Да чёрт её знает! - раздражённо ответил тот, что справа. - Убежала.
- Куда?
- Да какая разница! Если наверх, то никуда не денется, а если вниз, там тоже наши перехватят…
"Наши"… Я смутно припомнил, что видел за кустами во дворе синий милицейский "бобик" с погашенными фарами, но не обратил на него внимания - и впрямь, с чего бы? А вот поди ж ты…
Я снова попытался навести мосты и оправдаться.
- Товарищ сержант, ну я ж ни в чём не виноват, в чём дело-то?
- Тамбовский волк тебе товарищ…
Снизу послышались торопливые шаги, замелькали лучи фонарей и показались ещё два мента.
- Девку задержали? - прокричал им сержант.
- А? Нет! Какую девку? - Шедший первым вышел наконец на лестничную площадку и остановился, изумлённо поводя фонариком. - Бля-я… Вы чё тут? Это как вас угораздило? Это кто там лежит, Ленчик, что ли? - Луч фонарика переместился с лежащего на меня. - Это этот его?
- Да нет, это та шмара… Вот же блядство - весь нос мне расквасил… Сюда давайте! Точно никого не видели?
- Да точно, точно.
- Нашатырь есть?
- В машине, сейчас сбегаю.
- Давай быстрее. И бинт захвати! - Он обернулся ко второму: - Серый, давай наверх, тащи сюда эту сучку.
Я облизал пересохшие губы.
- Это ошибка… - пробормотал я. - Вы не имеете права…
- Заткнись, я сказ-зал, - раздражённо повторил сержант, щупая пульс у оглушённого сослуживца.
- Дайте телефон! - закричал я, дёргаясь и обдирая мел со стены. - Дайте мне позвонить!.. Вы не имеете права! Мне положен один звонок, дайте позвонить!..
Сержант встал, приблизился и снова посветил мне в лицо.
- Сейчас я тебе, сука, объясню, что тебе положено, что не положено, - сказал он. - Сейчас тебе будет и звонок, и телефон, и право, и лево… А ну, держите его!
Он переложил фонарь в другую руку, а затем профессионально и быстро двинул мне под дых. Я захрипел, согнулся как креветка и повис у ментов на руках; перед глазами поплыли круги. Упасть мне не дали, и сержант успел ударить меня туда ещё раз, а напоследок засветил по морде. За глазами будто бомба взорвалась; голова моя мотнулась, из носа закапала кровь. "Хватит, Дэн, хватит, - урезонил его один из ментов. - А то селезёнку порвёшь".
Тут меня вырвало (в основном водой и "энергетиком"), и мент брезгливо отодвинулся. Наверное, только это и спасло мою селезёнку.
- Сволочь… - еле выдавил я, когда снова обрёл способность дышать. - Сволочь серожопая… что ж ты делаешь…
- Это тебе за нос, торчок сраный, - процедил сержант сквозь зубы и запрокинул голову: - Серый, ну чё там у тебя?
На лестнице опять замелькал луч света.
- Да нет тут никого!
- Как нет? Может, спряталась где? Ты получше посмотри, получше!
- Да негде здесь! Наверное, в квартиру постучалась.
- Чёрт, - недовольно выругался сержант и опять вытер под носом, - теперь придётся весь подъезд опрашивать… Морока, бля. Ладно, всё. Ведите этого в машину!
Менты без лишних слов подхватили меня и потащили вниз по лестнице. Я не сопротивлялся, только бездумно переставлял ноги и смотрел, как тёмные кляксы падают мне под ноги и на футболку. В голове царила ватная, глухая пустота. Мыслей не было.
И когда в моём кармане зажужжал мобильник, мне было уже не до него.
5
ВОЙНА ТАНУКИ
Нынче уже никто не помнит, что тануки способны принимать и другой облик.
Хаяо Миядзаки
Ненавижу насилие! Вообще терпеть не могу драться и при любых обстоятельствах стараюсь этого избежать. Может быть, поэтому меня всё время раздражали вопросы моей спутницы - могу ли я убить кого-нибудь, могу ли я ударить, и всё такое прочее. Есть люди (я сам лично знаю таких), которых хлебом не корми - дай помахать кулаками, причём им совершенно пофигу, чем кончится махаловка, - собственному поражению они рады так же, как победе, главное - адреналин. Возможно, поэтому я когда-то записался в школу карате кёкусинкай и самым честным образом отзанимался там три с половиной года. У меня поставлен удар, тренер находил у меня неплохие задатки… Но меня всегда подводили глаза. Да, зрение - моя беда. Как ни старайся, в карате ударов по голове не избежать, да и драться в очках затруднительно. Я прекратил тренировки. Несколько раз потом эти занятия спасли мне если не жизнь, то здоровье. Но теперь, отчасти из-за них, я влип в историю.
Показания с меня снимал опять какой-то странный тип: высокий лоб, челюсть слабая, но выдающаяся, как таран у греческой биремы, и такой же длинный нос, близко посаженные глазки плюс немыслимый начёс на рыжей голове. Мне положительно везло на диковатых персонажей. Если давешний следователь напомнил мне старшего Симпсона, то этот был копия Бивис. Я так и ждал от него характерного: "Хе-хе, гхм, ха, хе-хе!" По счастью, до этого не дошло, иначе я бы в эту ночь точно тронулся.
А вот с обвинениями было тяжко. Милиция всё выставила, как ей выгодно, - по их словам, в подъезде горел свет, и я намеренно "оказал сопротивление", "нанёс побои", "причинил тяжкие повреждения" и т. д. То, что я раньше работал в органах, лишь отягчало мою вину: по высочайшему велению по стране катился вал разоблачений "оборотней в погонах". Тема была модная, и, думаю, они надеялись под этим соусом повесить на меня два-три нераскрытых дела. В общем, спорить было бесполезно. Я лишь настоял, чтоб мои показания дословно внесли в протокол, прочёл и подписал, после чего меня препроводили в "обезьянник".
За ночь, проведённую за решёткой на улице Белинского, я многое чего успел передумать. Я складывал и поворачивал так и этак все кусочки этой странной головоломки и не мог найти ответа. Одно я мог сказать определённо: в мою жизнь безжалостно и резко вторглось что-то непонятное. И цель, и средства этого "чего-то" оставались для меня тайной за семью печатями. Ведь как я жил? За исключением небольших и вполне понятных сомнений, я всегда был атеистом (ну, во всяком случае, агностиком) - я верил, что Вселенная бесконечна и принципиально непознаваема. С миром "тонким", обиталищем всего паранормального, я вовсе не контачил и считал его выдумкой глупцов и шарлатанов. Но за последние четыре дня всё резко изменилось. Маленькая светловолосая девочка с глазами цвета ночи каким-то непонятным образом выбила меня из колеи, и я подозревал, что она это сделала нарочно. И меня не очень даже интересовало, как она это проделала, интересовало только зачем. Чего она хотела от меня добиться? Или конечной целью было выступление в ДК сегодня вечером? Но в том концерте тоже было столько странностей, что я не мог сказать наверняка не только, как я смог сыграть, но был ли это вообще я! Ответов я не находил. Ни одного. Что хуже - я не мог даже сформулировать вопрос. Собака. "Блюз чёрной собаки", - сказал мне Ситников во сне. Я вдруг со странным чувством вспомнил, что в знаменитой песне Black Dog из репертуара "Лед Зеппелин" нет ни единого намёка на собаку - речь идёт о женщине:
Hey, hey, mama, said the way you move
Gonna make you sweat, gonna make you groove!
Oh, oh, child, way you shake that thing
Gonna make you burn, gonna make you sting!
Watch your honey drip, can’t keep away…
У этого хита довольно странная история. Неожиданное название, никак не связанное с текстом песни, обусловлено тем, что во время записи этого номера в студию регулярно забегала огромная чёрная собака, которая потом мистическим образом куда-то исчезала.
Уснуть не удавалось: перевозбуждение от концерта смешалось с болью от побоев и усталостью. Меня трясло, рассечённые пальцы саднило, нос распух, дышать приходилось ртом, от этого всё время хотелось пить. Однако пить мне не давали, видимо, чтоб лишний раз не водить в туалет. Я прислонялся к стене, пытался задремать, но просыпался от малейшего звука или даже просто так. Всю ночь в отделении не было покоя - приводили каких-то бомжей, гулящих девиц в коротюсеньких юбках, разное хулиганьё в наручниках и пострадавших в синяках, и просто - задержанных "для профилактики". Часть из них после допроса подсаживали к нам, других куда-то увозили. Один раз в "обезьяннике" случилась драка, один раз опергруппа загрузилась в машину и срочно выехала на задание и обратно до утра уже не вернулась. А утром меня вывели минут на десять в туалет и к телефону, я позвонил Олегу Тигунову на мобильный, тот всё выслушал, сердито обозвал меня мудилой и пообещал приехать, как только сможет. А я опять стал ждать и впервые за эти два дня заснул. Это был не сон в обычном смысле слова, а некое пограничное состояние между сном и явью. Частью своего сознания я сознавал, что сплю, но это была очень маленькая часть меня, усталая и равнодушная.
А сон опять был ярок и пугающе реален. Во сне был каменный утёс, то ли у моря, то ли у большого озера. На макушке его был установлен телеграфный столб, а может быть, опора ЛЭП. А я дурацким образом висел на проводах, как Кощей Бессмертный из бородатого детского анекдота про электрика, только это было совсем не смешно. Утёс и сам по себе оказался велик, а опора ещё добавляла ему высоты. Наверху было очень холодно. Собственное тело казалось мне лёгким и высохшим. Как я попал сюда, зачем - я не мог ответить. Мне казалось в этом сне, что я вишу так не одну неделю и даже не один месяц. Провода гудели под напором ветра, я всем телом ощущал их вибрацию. Однако вместо тока сквозь меня "транслировались" звуки - дикий и неупорядоченный шум, в котором мне, как ни странно, чудился странный ритм на грани восприятия. И я стал слушать. Этот ритм был сложен из наката волн, из шороха прибоя, шелеста песка и гальки на глубоком дне. Я слушал дни. Я слушал ночи. И однажды пелена вдруг спала, звук прорвался и сквозь хаос стала проступать Музыка. Я слышал крики чаек, посвист ветра и движение облаков, гудки далеких кораблей и плеск летучих рыб. Я слышал крики радости, сигналы SOS, гул проводов и грохот сталкивающихся льдин… Вся музыка мира была теперь во мне, надо было только слышать то, что нужно. И настал миг, когда я понял, что не могу заставить её умолкнуть. Понял - и ужаснулся. Шорохи шагов, жужжание пчёл, автомобильные гудки, журчание ручья, стоны боли, выстрелы, рёв самолетов, гул цунами, грохот извержения вулканов - всё сливалось в Великую Мелодию Бытия. Я был распят на пике мироздания и слушал ритм Вселенной. Время шло, но тишина не приходила ко мне. Мне было страшно. Моя голова кружилась. И вдруг я услышал голос. "Эй! - окликал он меня. - Э-эй!" Я опустил взор и далеко внизу, у самого подножия, увидел маленькую фигурку с выбеленными волосами. Почему-то я сразу решил, что это Игнат. Заметив, что я его увидел, он помахал рукой и прокричал: "Эй, как ты там?" Я открыл рот, чтоб ответить, - и проснулся.
- Эй! - услышал я уже наяву. - Жан, как ты там? Да проснись ты наконец! Эй!
Кто-то тряс меня за плечо. Я замычал, открыл глаза - и увидел Олега.
- А, Олег… Здравствуй.
- Здорово тебя отделали, - сочувственно сказал тот. - Ну что, пошли поговорим.
Олег был в штатском - водолазка, штиблеты и, несмотря на жару, пиджачная пара. Меня сразу поразила странная полуухмылка, не сходившая с его лица; притом что в остальном он выглядел серьёзным и сосредоточенным. Если не считать этой улыбочки, Олег за те два года, что мы не виделись, нисколечко не изменился, по-прежнему походил на молодого Александра Маслякова. В сопровождении конвойного меня отвели в дальний конец коридора, где Олегу освободили кабинет, после чего мы остались вдвоём.
- Закуривай. - Олег залез в карман и выбросил на стол пачку сигарет.
Я сглотнул пересохшим горлом и покосился на дальний конец стола, где в солнечных лучах посверкивал графин со стаканом на горлышке.
- Олег, я не курю… Дай лучше воды, а то сдохну сейчас, чес-слово. Всю ночь не пил.
- Ах да, я и забыл. - Олег подвинул мне графин и раскрыл папку с моим делом. - Ну что, давай разбираться. Ты хоть знаешь, в чём тебя обвиняют?
- Догадываюсь…
Вода в графине была затхлой, тёплой, застоявшейся, но я заметил это, лишь когда осушил подряд три стакана. Я допил последний и умолк, прислушиваясь.
- Нет, Жан, не догадываешься.
- А чего тут гадать? - Мне полегчало, и меня помаленьку стала разбирать злость. - Нападение при исполнении - так? Известное дело: сначала контрольный в голову, потом кричим: "Руки вверх!" Понабирали всякой швали, что хотят, то и творят!
Олег молча выслушал меня и покачал головой.
- И всё-таки нет, - сказал он. - Дело посерьёзнее.