- Транс, - без тени иронии сказала Танука. - Вуду. Разговор с духами. И это не от бога и не от дьявола, просто такие люди всегда "на грани". Ты не смотри на меня так. Это всегда было, даже очень давно, в каменном веке. Только раньше шамана в племени готовили с детства, под присмотром старого - посвящали, учили камлать, разговаривать с духами, лечить больных, "летать" в астрале, всё такое. А сейчас, если появляется такой человек… Чего лыбишься? - неожиданно рассердилась она. - Небось думаешь, такие уже не рождаются? Фиг тебе: рождаются, ещё как!
- Хочешь сказать, у Игната такая же фигня?
- Угу. А попёрся он туда один и совершил ошибку. Уж не знаю, что случилось. Только чувствую, что он где-то рядом… Историю про Фрэнка Марино помнишь? Ну, у Севрюка сидели, помнишь?
- Фрэнк Марино? - Я нахмурился. - Фрэнк Марино… А, ну да: это тот парнишка, к которому явился Джими Хендрикс после смерти. Ну и что?
- Да ничего. Просто подумай снова: с чего ты зажигал так вчера на концерте? М-м?
Я опять похолодел от затылка до поясницы.
- Так ты думаешь, это было… - пробормотал я.
- Ничего я не думаю, - грубо прервала меня Танука, посмотрела в окно (мы как раз проехали Полазну) и вдруг потребовала: - Достань рыбу.
- Что? - растерялся я.
- Рыбу, говорю, достань. И воды мне дай…
Я вытащил ставридку. Танука надорвала пакет, высыпала на ладошку горстку сухих рыбных ломтиков, остальное выбросила в форточку, набила рот и принялась жевать, давясь и запивая минералкой.
- Помедленней, куда ты! - попытался урезонить я её. - Давишься, как сова.
- Я не сова!
Боже, опять этот испепеляющий взгляд… Чего я такого сказал-то?
Проглотив последний кусок, она полезла рукой под волосы, долго там возилась, расстёгивая пряжку, наконец сняла ошейник, свернула его в улитку шипами вовнутрь и спрятала в карман.
- Не беспокой меня, о'кей? - попросила она.
- Спать будешь?
- Типа того, - буркнула Девчонка.
Она накрылась жилеткой, надвинула бейсболку на глаза и отвернулась к окну. С тем она и уснула или притворилась, что уснула. А я бездумно смотрел на экран телевизора, где бегали, взрывали и стреляли друг в дружку какие-то мужики. Признаться, разговор заставил меня задуматься и (чего греха таить) немного напугал. Ну, насчёт Игната - это мы и сами с усами, потом я с девочкой на эту тему отдельно поговорю. А вот насчёт остального… В самом деле, кто знает, какие демоны таятся в неокрепшей душе! (Мне опять пришёл на память Сито: "А с гитарой шутки плохи. Ей надо душу продать".) И вот в пятнадцать лет мальчишка берёт гитару, в семнадцать выходит на сцену, в двадцать пляшет на краю, ширяется, таблетки жрёт и сам не знает, с чем заигрывает. А в двадцать два, глядишь, его уже нет - с моста сиганул, или от передоза кеды в угол двинул, или что другое в этом роде.
Есть такое выражение расхожее: "дух рок-н-ролла". Странно, что так говорят только про него. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сказал "дух джаза" или "дух блюза". Нет, конечно, говорят иносказательно, там: "ветер прерий", "дуновение джаза", "дыхание готики"… но никак не "дух".
А кто у нас умеет разговаривать с духами?
Вот то-то и оно…
Мне вспомнился странный случай, связанный с музыкой. Была в СССР в начале девяностых группа "Чолбон" из Якутии, так их солист был шаман в четвёртом поколении, с бубном выступал. У северных народов, как известно, трансовая культура очень сильна. Ну, ребята и зажигали - обе столицы на уши ставили. На фестивали ездили, диск записали на "Мелодии", Троицкий их хвалил… А кончилась их карьера вот чем: явились в клуб старейшины местные, якутские. Посидели, покурили, послушали музыку, покачали головами и говорят: слишком высоко вы, ребята, летаете, туда вам нельзя. Завязывайте: опасное это дело. И группы не стало. Вот.
Мои размышления прервало назойливое жужжание мобильника. Я подумал, что пришла очередная SMS, но это оказался Михалыч. Я долго медлил - отвечать, не отвечать, но Артур был настойчив, и я решился: будь что будет.
- Жан? - позвал Артур. - Жан, ты где?
- Я в автобусе еду, а что?
- Слушай, надо встретиться. Я тут в милиции сижу… Я похолодел и подумал, что ослышался: между Пермью и Березниками "мёртвая зона" - сеть уже сейчас ловила на два с плюсом, голос то и дело пропадал, а к ментам безобидный Михалыч мог попасть разве что по рассеянности.
- Где-где? - на всякий случай переспросил я.
- В милиции.
- Ты как туда попал? Тебя что, замели?
- Нет, я сам. Я заявление пишу.
- Какое заявление? Зачем?
- У тебя рисунки те остались? - не слушая меня, спросил Артур. - Ты их ещё себе на комп сбрасывал, помнишь?
- А, эти… Остались, наверное. А в чём дело?
- Так я звоню сказать, чтоб ты их не стирал. Меня вчера какие-то гопники побили во дворе на Плеханова. Камеру раскокали, палец сломали… Ну и бумажник дёрнули. А там флэшка лежала.
- Ни фига себе… Ты сам-то цел?
- Да цел я, цел. Палец только…
- Ты вот что, слушай: я сейчас не могу, я в автобусе еду. Давай денька через два я тебе перезвоню, мы всё обговорим. Лады?
- Ага.
- И слышь, ты это… Не болтай там про меня, в милиции, хорошо?
- А что так? - насторожился тот.
- Ну, просто - не болтай, - отшутился я. - Бережёного Бог бережёт.
- Ага… Ну, спасибо. Пока!
Михалыч дал отбой, а я откинулся в кресле и попытался успокоиться. Откинуться получилось, успокоиться - не очень. Плохи мои дела, ой плохи… В самом деле сдаться, что ли, пока не поздно?
Или уже поздно?
Пока я разговаривал, что-то произошло: экран телевизора погас, автобус замедлил ход, принял к обочине и затормозил. Я выглянул в окошко и хмыкнул: остановки вроде поблизости не наблюдалось. Солнце пекло немилосердно. Сразу за пыльной обочиной начиналась луговина, слышно было, как стрекочут в траве кузнечики. А дальше…
А дальше сердце у меня упало, ибо на дороге, чуть позади нас, стояла милицейская машина с синими полосками.
Шофер открыл переднюю дверь, в салон поднялись две женщины и громогласно потребовали предъявить билеты для контроля. За ними влез сержант милиции - мордатый, толстый, с пятнами пота на серой рубашке и фуражке. Влез он как бы для проформы, чтоб народ не возникал, но по тому, как он держался, всматривался в лица пассажиров, хмурил брови и усиленно делал вид, что он тут ни при чём, я понял: амба, всё, тут наша с Танукой поездка и закончится. Но спорить с контролёрами не стоило. Перед поездкой мы разделились, мой билет остался у меня, а Танукин, соответственно, у неё. Я принялся тормошить свою подругу:
- Танука, просыпайся. Просыпайся… Доставай билет: проверка.
Девчонка выглянула из-под жилетки, подняла голову, и я отшатнулся.
- Ё-моё!..
Я с места не вставал после того, как она уснула полчаса назад, иначе бы поклялся, что девчонку подменили: так она преобразилась. Лицо как будто сделалось полнее, глаза разъехались к вискам, взгляд стал раскосым, каким-то восточным. Обликом Танука теперь смахивала на карикатурную лисичку из советского мультфильма, разве что с чёрными глазами. Только одежда и волосы остались прежние. Дышала она сосредоточенно и тяжело, на лбу блестели капли пота.
- Ты… Что с тобой?
Танука прижала палец к губам: "молчи", дала мне свой билет и со скучающим видом стала пялиться в окно.
Я отдал билеты. Контролёрша проверила их, пробила щипцами и пошла дальше, а сержант задержался возле нас. Я старался не глядеть в его сторону. Был он краснорож, одышлив - откровенный гипертоник. Жара на него действовала уничтожающе, я готов был спорить, что у него сейчас зверски болит голова и перед глазами всё двоится. Если так, нам везло. Как и предрекала Танука, на неё страж порядка внимания не обратил, а вот меня рассматривал пристально и долго. Мне показалось даже, он хотел что-то сказать, может, потребовать документы, но передумал, напоследок задержал взгляд на моём плече, где некогда была татуировка, поджал губы, поморщился и двинулся в хвост автобуса. Дальше проверка покатилась как по маслу, а ещё через пять минут троица покинула автобус, двери закрылись и мы продолжили свой путь.
Я с тревогой повернулся к Тануке - та совсем обмякла в кресле и дышала через раз. Взгляд её был тревожен. Губы шевельнулись. "Прости", - послышалось мне.
- Простить? - засуетился я. - За что? Тебе плохо? Может, выйти хочешь? Остановить автобус?
Танука покачала головой и знаком попросила меня приблизиться. Я наклонился.
- Супрастин, - выдохнула она мне в ухо.
Чёрт, какой же я дурак - не распознал отёк! А ещё врач!.. Конечно, у девчонки аллергия.
- Супрастин? Где?
- Рюкзак… карман…
Вот теперь я по-настоящему испугался. Я стянул с полки её рюкзачок и торопливо зашарил по карманам. Нашёл упаковку с таблетками, выдавил ей на ладошку две штуки и протянул бутылку - запить. Танука сделала несколько глотков, благодарно кивнула и опять отвернулась к окну. Я накрыл её жилеткой и на всякий случай придвинулся ближе, чтоб заметить, если она, не дай бог, опять начнёт задыхаться. Однако лекарство помогло: уже через пять минут её дыхание выровнялось, Танука успокоилась. К деревне Чёлва, где автобус делает остановку, она приехала уже вполне в нормальном виде. Проигнорировав торговок пирожками, обступивших автобус, девушка сразу направилась через дорогу к ближайшим кустам, где её обильно вырвало. Мы купили в придорожном кафе новую бутылку воды и до самых Березников не сказали друг дружке ни слова. И только уже на въезде в город Танука нащупала мою руку, слабо улыбнулась мне и ободряюще кивнула: всё в порядке, - и я успокоился.
- Это рыба? Это из-за неё, да? - спросил я. Она кивнула. - Так ты нарочно?
- Угу. Прости. Так было лучше всего.
- Я с тобой с ума сойду! Откуда тебе знать, что лучше, что хуже? Ещё скажи, ты заранее знала, что будет проверка.
Девчонка улыбнулась.
- Чувствовала, - сказала она.
Из всех пассажиров мы оказались чуть ли не единственными, кто ехал до конца, до самого автовокзала. Там же находился и второй вокзал - железнодорожный. В его пустом и гулком зале с высокими потолками Танука сверилась с часами, с расписанием и заметно повеселела.
- Ну? Мы успели? - поинтересовался я.
- Да.
- Куда теперь?
- В Яйву.
Она направилась к кассам, где без лишних слов взяла два билета на электричку в сторону Александровска, после чего мы вышли проветриться на улицу. Девушка ещё не отошла от шока, ёжилась и часто покашливала, прочищая горло.
- Яйва, Яйва… - Я наморщил лоб. - Это что? Посёлок? Город?
- Городок на речке. Яйвинская ГРЭС - может, слышал?
- А, да, припоминаю. Зачем нам туда?
Танука вздохнула и полезла в рюкзак за жевательной резинкой.
- Там один чел живёт, - сказала она, разворачивая обёртку. - Он обещал помочь. Его зовут Андрей. Андрей Зебзеев.
- Он кто? Тоже музыкант?
Танука покачала головой.
- Нет, - сказала она. - Он шаман.
- Шаман?! - Я от удивления выпучил глаза. - То есть как это? Настоящий шаман?
- Ну да, шаман. Чего ты вылупился?
- Нет, но… - Я поправил очки. - Всё-таки это как-то… неожиданно.
- "Неожиданно" бывает, когда слабительного переешь… Чёрт! - Она сморщилась и резко выплюнула жвачку. - Как есть хочется! Пойдём купим чего-нибудь.
- У нас пирожки есть, - напомнил я.
- Смотреть на них не могу…
Было совершенно тихо. Оба вокзала находились далеко от города, в промзоне. Вокруг раскинулись болотистые пустоши с трубами паровых магистралей и опорами ЛЭП. Со всех сторон дымили заводы, только к городу тянулся зеленеющий бульвар, безлюдный и непроходимый, заросший акацией и терновником. То и дело с этой стороны, плавно покачиваясь, подкрадывались троллейбусы. Практически пустые, без, пассажиров, они долго стояли с распахнутыми дверьми, стрекоча мотором, потом так же неторопливо уезжали прочь. Березники - индустриальный город, детище первой пятилетки, однако, несмотря на это, всё вокруг дышало неторопливой провинциальностью. Дороги, трубы, провода - все эти приметы цивилизации не смогли нарушить странноватую дикость здешних мест: кусты малины на обочине, подёрнутое ряской озерцо, осока, рогоз… Мои знания о Березниках исчерпывались тем, что здесь жил поэт Решетов да начинал свою карьеру актёр Георгий Бурков. По ту сторону вокзала, далеко за рельсовыми путями возвышались громадные серовато-бурые терриконы какой-то шахты. Ветра не было, и тополиные пушинки медлительно и тихо, как планктон, кружили в нагретом воздухе. В траве надрывались кузнечики. День клонился к вечеру, тени уже удлинились. Возле крыльца лежал брошенный шланг, из него ленивой струйкой бежала вода и растекалась по асфальту. У киоска, словно конфетти, блестели рассыпанные копейки; среди них, как мячики, скакали воробьи. Пахло креозотом, застоявшейся водой и хлором.
Посреди площадки, где троллейбус делал разворот, торчал бетонный куб какого-то загадочного монумента с барельефами. Там была и надпись, но разглядеть сё отсюда у меня не получилось, а подходить я не хотел.
- Это что за памятник? - спросил я свою спутницу.
- Где? - Танука обернулась. - А, этот… Бронепоезду номер два. Его красные построили в Гражданскую, отправили на фронт, а белые узнали и устроили засаду - как раз где-то здесь. Взорвали рельсы спереди и сзади и перебили всех. Им Деменев командовал.
- Что ж у них, разведчиков толковых не было?
- Все пути не разведаешь.
- А кому памятник-то?
- Ну, я так думаю - всяко не белым… Если тебе так интересно, сходи в наш музей, краеведческий: там про этот бронепоезд много чего написано.
"Наш музей", - машинально отметил я. Странно. А ведь я почти забыл, что она как раз отсюда родом, из Березников.
Зал ожидания был обветшалый, но светлый и просторный: потолки высокие, окна тоже не по-уральски огромные, во всю стену. Народу практически не было, все топчаны пустовали, только возле буфета четверо парней призывного возраста угощались пивом.
- Я возьму соевого мяса и томатный сок, - оглядев витрину, объявила Танука. - А тебе что?
- Мне ничего не надо, - запротестовал я. - Если только зелёного чаю и яблоко. А разохочусь, так сяду на пенёк, съем пирожок… Мне бы руки помыть. Где тут туалет?
- Вон там, - показала она, - по коридору и направо. Я проплутал довольно долго. Туалет оказался грязный, удивительно запущенный, с единственной ржавой раковиной и латунным краником, из которого сочилась тёплая вода. Когда я оперся на неё кулаками, чтобы посмотреться в зеркало, раковина чуть не рухнула. Я долго тёр ладони треснувшим бесформенным куском хозяйственного мыла, как вдруг зацепился взглядом за надпись, сделанную чёрным маркером прямо над умывальником:
"ВЧЕРА БЫЛ САМЫЙ СТРЁМНЫЙ СЕЙШЕН В МОЕЙ ЖИЗНИ".
Сердце моё замерло: я узнал почерк Игната. Буквы печатные, но ошибиться я не мог: уж слишком хорошо я помнил эту его манеру писать с левым наклоном и ставить чёрточки над "т" и не ставить под "ш".
Что Сорока делал в Березниках? Здесь написано про сейшен. Если он играл, то где и с кем? А главное, когда?
Я окинул взглядом всё пространство стены передо мной, надеясь обнаружить дату или что-то в этом роде, но остальные надписи были самого педерастического характера, нередко ещё и с номерами телефонов. Против воли я прочёл парочку, и на меня накатило отвращение.
В зал ожидания я возвращался с чувством, будто вымытые руки стали грязней, чем были до того, а вернувшись, застал следующую картину. Танука, видимо, взяла заказ и выбрала столик у окна. Это было ошибкой: ребятки с пивом переместились к ней и теперь гыгыкали и гнули пальцы. Плохо дело, с тревогой отметил я: парни-то на взводе. Тётка за буфетной стойкой равнодушно смотрела в окно. Мрачное лицо Тануки не предвещало ничего хорошего. Я выругался в сердцах: проклятая девчонка притягивала неприятности, как магнит железные опилки. Четверо против одного - не мой расклад, но надо было что-то делать, выводить её из-под огня. Я снял очки и двинулся на выручку.
- А тогда чё ты такая крашеная? Чё ты крашеная, а? - игриво напирал один - чернявый парнишка с меня ростом. Бутылка в его руке была почти пуста. - Ты чё, типа хиппи, да?
- Отвали, козёл.
- Кто козёл? Я козёл? Пацаны, она меня козлом назвала!
- Так, стоп, стоп. - Я подошёл и осторожно вклинился между парнями и девушкой. Оглядел по очереди всех четверых. - Мужики, вам чего? Какие-то проблемы?
Двое переглянулись, третий приложился к бутылке, четвёртый подался вперёд.
- У меня проблемы? - Он ткнул себя в грудь. - Это у тебя сейчас будут проблемы, понял? Твоя баба?
- А хоть бы и моя. Чего вы к ней прицепились?
- А тебе чё? Ты чё сам такой крашеный? Может, ты пидор?
- Сам ты пидор, - сквозь зубы сказала Танука, на секунду опередив меня.
Парни напряглись. Плохой признак, лучше б заржали… Я сделал Тануке знак молчать и снова повернулся к заводиле.
- Я не пидор, - мрачно сказал я. - И считай, что я тебя не услышал. А ты следи за базаром.
- Чё это мне следить за базаром? Ты чё наглеешь? Пацаны, он наглеет! Чё ты наглеешь, а? Ты кому это говоришь, петух крашеный?
- Народ, хватит, - сделал я последнюю попытку примириться. - Хватит. Разойдёмся по-хорошему.
- А если не по-хорошему, тогда чё? Ну чё ты мне сделаешь? Ты чё, блатной, что ли? Чё ты мне сделаешь? Хабалку свою на меня спустишь?
Уговоры были бесполезны: парень явно вошёл в штопор и хотел развлечься, однако видно, что остальные трое колеблются и драки не хотят. Но тут у Тануки лопнуло терпение.
- Ты чего разорался, гопарь поганый? - закричала она. - Что тебе надо от нас? Чего привязался? Пей своё пиво и вали отсюда! А то я сейчас моргну - и вы все умрёте!
- Да? - весело изумился тот.
- Да!
- Сама вали отсюда, пидораска!
Я против воли стиснул зубы. Поганая всё-таки штука, словесная брань… И вроде ничего особенного - так, слова, но так иногда хочется дать в морду! Во мне всё кипело. Извинений требовать бессмысленно: шпана не понимает нормального языка. Десять лет эпохи бескультурья взрастили целое поколение разнузданных, озлобленных волков, с которыми бесполезно разговаривать. Они как питекантропы, понимают только язык силы: у кого морда шире, тот и прав. Выезжать на понтах было поздно, оставалось драться или бежать. Или - и то и другое.
- А ну заткнись, - потребовал я, - или уйди. А то сейчас ответишь за базар.
- Чё? Чё ты сказал?! А ну, иди сюда! Сюда иди!
И он рванулся к нам. Один приятель хотел его удержать, другой кинулся помогать. Возникла заминка. Я крикнул Тануке: "Беги!", ухватил стоячий круглый столик, крутанул его и по касательной толкнул на хулиганов. Тарелки, бутылки, стаканы полетели на пол, гремя и разбиваясь, стол рухнул на бетонный пол. Буфетчица натренированным движением захлопнула решётчатую створку. Парниша отскочил - "Ах, сука!" - но тут же кинулся в драку.