Квартира была пуста. Пуста не в смысле "шаром покати", нет. Мебель была: шкаф, диван, всё такое. Не хватало следов индивидуальности - картин, рисунков, фотографий, постеров с рок-звёздами, мягких игрушек, цветов, аквариума, вязаных салфеток, клетки с канарейкой и других деталей, которые дают представление о хозяевах. А тут - ничего. Квартира выглядела как номер в дурной гостинице: кухня, комната, коридор - и всё. Лишь на кресле стояла маленькая корейская магнитола, а в углу за ним - складной мольберт, на диване лежала пара девчачьих журналов, да ещё чёрная стеклянная кружка без рисунков притулилась на столике. Я потянул носом: пахло кофе и пряностями - корицей, карри и ещё чем-то, чего я не смог опознать.
Пока я так стоял, девица флегматично меня рассматривала, прислонившись плечом к стене. На ней были тонкие зелёные шорты до колен и белый хлопковый топ без рукавов с рисунком под ацтекскую татуировку. Своих татуировок, насколько я мог видеть, она не имела, как не носила серьги или пирсинг. Ни единой цацки, ноль косметики, только лак на ногтях. Прямо хоть сейчас пакуй в коробку и сдавай в музей. Руки она сложила на груди, и я не видел сгиба локтей, но тут девчонка поймала мой взгляд, криво усмехнулась, опустила их и демонстративно завела за спину. Показались вены - чистые. Ну хоть тут всё в порядке: терпеть не могу общаться с нариками, тем более девчонками.
- Тапочек нет, проходи так, - сказала Танука (сама она была босиком). - Зачем ты меня искал?
- Так тебя зовут Танука? - повторил я свой вопрос.
- Ну, меня. Ты что-то говорил насчёт Игната.
Я решил обойтись без вступлении и сразу взял быка за рога.
- Игнат пропал. Исчез. В пятницу вечером уехал с друзьями на дачу и до сих пор не вернулся. И на звонки не отвечает.
- А я здесь при чём? - Танука подняла бровь.
- Да, в общем, ни при чём. Дело в том, что мне позвонила его сестра и попросила помочь. Никто из друзей не знает, где он. Я нашёл твой адрес у Игната и решил заехать. Вот.
Я показал фотографию с "чёрным квадратом". Танука взяла её, перевернула и посмотрела на меня.
- А ты что, мент, что ли?
- Да нет. - Я поморщился. - Говорю же: я просто друг его сестры, а она попросила помочь… Слушай, если честно, мне некогда - у меня сегодня с утра день какой-то идиотский. Если ты что-то знаешь, помоги с ним связаться, если нет - запиши мой телефон: восемь, девятьсот двенадцать…
- Не надо. Не диктуй. Я всё равно не запомню.
Я умолк, а девчонка всё смотрела на меня, и под её непроницаемым взглядом мне сделалось не по себе. Она не спорила, не требовала, чтобы я ушёл, не огрызалась, как это любят тинейджеры, на тему, что Игнат уже не маленький и сам способен о себе позаботиться. Просто стояла и молчала.
- Ты вправду торопишься или за дурочку меня держишь? - вдруг поинтересовалась она.
- Я… - начал я и сбился. - Погоди, погоди. С чего ты взяла…
- Кофе хочешь?
- Хочу, - неожиданно для себя сказал я. - Только без молока.
Та пожала плечами и прошлёпала на кухню. Ковры в квартире отсутствовали как данность.
- Молока всё равно нет, - сообщила она, набирая воду в ковшик. - Тебе повезло, а то с утра и воды не было. Как тебя звать?
- Евгений, - сказал я. - Ты же видела документ.
Танука чиркнула спичкой, долго смотрела на пламя и только потом подожгла газ. Загасила спичку в пустой консервной банке.
- Это мама с папой тебя так зовут. А друзья?
- Друзья? Жан. Или Женя.
В раковине что-то упало и звякнуло.
- Жан? - переспросила Танука.
- Жан.
Пауза.
- Если прикалываешься, типа по-французски, то правильно - Эжен.
Я уселся на подлокотник заскрипевшего старого кресла и посмотрел на часы. Разговор мне нравился всё меньше. Не хватало ещё, чтобы какая-то соплячка меня учила.
Я снова взглянул на неё трезвым взглядом. Как в той песне из фильма "Три мушкетёра": "А сколько же вам лет, дитя моё?" - "Ах, много, сударь, много - восемнадцать!" Как сдвинулось с переменой эпох восприятие возраста! В сущности, кто были те мушкетёры? Мальчишки, девчонки. Д'Артаньяну было восемнадцать. Арамису и Портосу - тоже около двадцати. Миледи - двадцать два, Констанции - двадцать пять. Лорду Бэкингему, военному министру, - двадцать три! Атосу было тридцать, он считал себя стариком. Юнцы вершили историю, если вдуматься. Не то что сейчас.
С недавних пор я обратил внимание, что после того, как тебе стукнет тридцатник, время становится как бы "двухслойным". С одной стороны - в отношении внешних событий, - оно заметно ускоряется, и это ужасно: никуда не успеваешь, начинаешь что-то упускать, память всё чаще подводит, месяцы сжимаются до размеров недели… Врачи говорят, с возрастом в мозгу происходят необратимые изменения, думать начинаешь медленней - и вот вам результат. А с другой стороны, при личном восприятии, вроде как застываешь. Ощущаешь себя где-то на тридцать. Ага. Тридцать один - вроде как и не было. Тридцать два - пролетело - не задело. Немножко спотыкаешься на тридцати трёх, но это понятно почему. Однако потом всё продолжается как раньше. И не можешь взять в толк, отчего так - то ли вправду наступила относительная стабильность, то ли просто не хочется думать, что уже разменял четвёртый десяток. Что-то подобное, помню, было после двадцати: пока не стукнуло двадцать девять, всё казалось - вот они, мои двадцать, рядом, рукой подать. Ан, нет - Федот, да не тот.
Блин, да что ж это такое! С какого момента я начал ощущать себя старым? Я был самым младшим в классе, меня всегда (или почти всегда) окружали люди старше меня, в крайнем случае - ровесники. Куда вдруг все подевались? Ведь в круглых датах нет ничего особенного. В сущности, что такое числа? Просто условность, придуманная человеком. А мы продолжаем считать, отмечать, чему-то радоваться, огорчаться, делать выводы на основе такой бредятины, как календарный возраст. Всё-таки люди очень привязаны к условностям. И вот сидишь, бывало, смотришь на девчонку, думаешь: совсем взрослая, девятнадцать уже. Немножко не ровесница, ведь мне… мне… господи!
Подсчитаешь - вздрогнешь…
- Я не прикалываюсь, мне всё равно, - угрюмо бросил я. - Это со школы, я привык. Так ты знаешь, куда подевался Игнат?
- Нет. - Танука вернулась в комнату. - Не знаю. Но я его предупреждала.
- Предупреждала? О чём? - Я почувствовал, что начинаю сердиться. Эта девушка меня раздражала. - Слушай, может, хватит играть в загадки, а? О чём предупреждала? Он что-то задумал? Решил уехать, умотать куда-нибудь? Да говори же, не тяни резину!
- Чего ты так бесишься? Может быть. Не знаю. Может быть.
- "Не знаю!" - передразнил я её. - Он не оставил записки ни друзьям, ни сестре, я не нашёл у него в комнате вообще ничего такого, только кучу фоток и рисунок собаки на стене.
- А… - Танука поправила волосы. - Это я рисовала.
- Знаю. - Я порылся в кофре и выложил фотки. - Надеюсь, он не задумал какой-нибудь глупости?
Танука рассеянно перебрала карточки и снова ушла, чтоб вернуться с кофе.
- Вряд ли. Я знаю не больше тебя. Держи.
Я принял кружку, глотнул чёрной обжигающей жидкости и прислушался. Почему-то я всегда прислушиваюсь, когда что-то пью.
В этой квартире прежде всего поражала тишина. Казалось бы, одна из главных городских площадей, крупная транспортная развязка, рядом оживлённая улица - должно быть шумно. А за окном тишина. Конечно, тут дворы, но всё же…
Кофе был крепкий, ароматный и без сахара. Как раз такой, какой я люблю. Я сделал ещё пару глотков и почувствовал, как тиски, с утра сдавившие мне голову, помаленьку разжимаются.
Танука будто ждала этого момента.
- Не злись, - сурово и как-то слишком по-взрослому сказала она. - Я скажу всё, только сперва хочу спросить… Ты только честно скажи: ты играешь на гитаре? Играешь? Это важно.
- Да что за важность? Ерунда какая! Нет, я ж говорил уже… Бренчал по подъездам в школьные годы, и всё.
Танука покусала губу.
- Видишь ли… Как бы тебе объяснить…
Я отставил кружку. Терпеть не могу, когда девчонка начинает разговор с этого проклятого "видишь ли".
- Договаривай, - жёстко сказал я, почти потребовал.
- Боюсь, ты просто не поймёшь. В последнее время Игнат… искал звук.
Мне показалось, я плохо расслышал.
- Искал звук? - изумлённо переспросил я. - Что ты городишь! Что это значит?
Танука поморщилась.
- Я же говорила, что ты не поймёшь! Ну, как бы тебе сказать… Я не знаю. Если б ты был гитарист или хотя бы музыкант, ты понял бы, а так… Так бывает: отчего-то человек делается как одержимый. А Сорока… Я его встретила на вечеринке в "Готовальне", нас подружка познакомила.
"Готовальней" назывался - клуб не клуб, кафе не кафе - подвальчик на Сибирской, 58, там готы тусовались по воскресеньям.
- Это вы там фоткались?
- Ага. Он меня потом к себе домой потащил, я думала, он перебрал и трахнуть меня хочет, а оказалось, он не пьёт вообще и у него сеструха дома. Так и просидели. Он только про музыку весь вечер и трындел. Он… - Танука повертела пальцами, посмотрела в окно и сдалась. - Он хороший. Только он звук ищет. Кстати, у них концерт быть должен. Скоро.
- Послезавтра, - вставил я. - А пса зачем нарисовала?
- Не знаю… Захотелось. Он попросил что-нибудь готическое. А там надпись эта на стене, дурацкая, и мне почему-то пришло в голову…
Я слушал и мрачнел всё больше. Уже второй раз в отношении Игната прозвучало слово "одержимый", и это мне совсем не нравилось. Но если Инга говорила просто об одержимости как таковой, то Танука высказалась более-менее ясно. Напрасно она думала, что я не пойму. Фотографом, как и любым художником, тоже иногда овладевают навязчивые идеи. Так, однажды я затеял снимать дом возле рынка, предназначенный под снос, и никак не мог найти нужный ракурс. По полдня там вертелся, возле дома этого, ночами не спал, вскакивал, всё казалось: ещё чуть-чуть - и получится. Хороших цифровиков тогда ещё не было, я шесть плёнок извёл, до сих пор иногда достаю эти снимки и перебираю, - не могу понять, что там не так! Странный дом. Таких теперь не строят. Или другой случай: как-то я встретил девушку на улице и просто помешался - так захотелось сделать её портрет. Только не подумайте, что я хотел затащить её в постель: если вам кажется, что пригласить девчонку на фотосессию - это классный способ "подъезда", то в студии вы никогда не работали и явно насмотрелись дешёвого порно. Даже если у вас есть готовая задумка - как снимать, где, в чём, часа полтора уходит только на поиск нужного ракурса и установку освещения, а после пяти-шести часов съёмок просто валишься с ног, какой тут секс. Но на ту девчонку я просто запал. Выпросил у неё телефон и с неделю преследовал её, как маньяк, пока она не согласилась прийти, да и то с другом. А в итоге ничего не вышло. То есть вышло, но… Она страшно зажималась перед камерой - глаза пустые, тело деревянное, не то Мальвина, не то Буратино. И толку, что лицо красивое, фигура что надо и кожа как бархат. Как мы её ни причёсывали, как она ни изгибалась - ни одного путного снимка, хоть тресни! Уж на что Лёшка Хорошев, осветитель наш, которого мы в шутку зовём "светитель Алексей", - человек железной выдержки, и тот потом долго курил в коридоре и глядел на меня, как на врага. Наконец не выдержал. "Слушай, - говорит, - Жан, скажи честно, что ты в ней нашёл?" А я стою пень пнём и ничего ответить не могу.
Если имелась в виду такая одержимость, то я вполне понимал Игната.
Тем временем девчонка решила, что теперь её очередь спрашивать.
- А ты почему всполошился?
- Мне позвонили сегодня утром. Сказали, что Игнат пропал.
- Кто звонил? Его сестра?
- Нет. Я не знаю кто. Вообще, мне не звонили, а прислали SMS. Без адреса.
Не изменившись в лице, Танука протянула руку, взяла с полки маленький мобильник, потыкала кнопочки и протянула его мне, экранчиком вперёд.
- Такую? - спросила она.
Я прищурился, прочёл и похолодел.
- Блин…
"nОМОGuJАНу!!!" - гласила надпись.
- Что за… Кто это тебе прислал?
Танука спрятала телефон и рассеянно покачала головой:
- Я не знаю. Я ещё подумала: что за Ян такой? Нет у меня никаких знакомых Янов. А ты, оказывается, Жан. Я её чудом не стёрла, думала, кто-то придуривается или это SMS-игра такая, типа "найди друга", у меня ими весь телефон бывает забит.
Я хмыкнул: о такой возможности я не подумал. У Игнат есть приятель, Сашка Фролов (тоже, кстати, из их тусовки) здоровый лоб, но я не раз видел, как он обменивается сообщениями, а потом как ошпаренный носится по городу, заглядывая в трещины, водосточные трубы и вытаскивая послания записки, планы, телефонные карты, пачки из-под сигарет… Н жизнь, а сплошные казаки-разбойники. Кто знает, если подумать, куда все эти игры могут завести.
- Слушай, как по-твоему, что с ним случилось?
- Да не знаю я. - Танука поморщилась. - Думаю, что ничего. Просто он ушёл.
- Ушёл?
- Угу. Бывает так, накатывает - хочется всё бросить к чертям и бежать куда подальше. - Девушка подняла на меня глаза. - У меня такое было, - серьёзно сказала она, - классе в девятом. Достали дома, в школе, церковь ещё эта. Всё достало, в общем.
- В смысле? - не понял я. - Какая ещё церковь?
- Ну… - Она замялась. - Последние два года я училась в частной школе, художественной…
- Так ты художница?
- Учусь. - Она сдвинула тюль и уселась на подоконник. - В художественной академии, первый курс. Так вот. Там дурацкие порядки, в этой школе, все очень религиозные. - Она повела плечами. - Знаешь, это не вера, а именно показушная такая религиозность. Будто они хотят показать всем, какие они типа правильные. Они требовали, чтоб мы читали молитву перед занятиями, устраивали по воскресеньям какие-то дебильные коллективные походы в церковь и запрещали девушкам ходить в школу в брюках - а вот это меня особенно бесило!
- А это-то при чём?
- Из принципа! - сверкнув глазами, объявила она. - Я была самой старшей в классе, а выглядела младше всех - у меня в четырнадцать были проблемы с гормонами, я перестала расти. Дома у меня почти нет взрослых платьев, одна мини-юбка, да и та кожаная. Я и пришла в ней. А меня отругали и обозвали шлюхой. Особенно лютовал один препод - знаешь, по-моему, он скрытый педофил… Он и обозвал. А я облила его краской.
- Облила краской?
- Ага. - Она поболтала ногами и посмотрела в окно. - Вылила ему на лысину целую банку серебрянки. Со второго этажа, из окна, когда он выходил. Крику было… Помню, я тогда домой не поехала, пешком тащилась и всю дорогу думала, что сказать родителям. А это была третья школа, из которой меня выгнали, и очень дорогая. Мне выть хотелось. Тогда я решила уйти. Просто сунула в рюкзак две майки, взяла куртку, все деньги, которые скопила, и ушла. Мне тогда казалось, я уйду, а все проблемы останутся здесь. А мобильник я выключила. Хотела вообще выбросить или дома оставить, но потом передумала и просто выключила.
- И что?
- Села на автобус и уехала в Уфу.
- В Уфу? - опешил я. - Почему в Уфу?
- Не знаю. Я подумала - пойду на вокзал и куплю билет на первый попавшийся автобус. Но не получилось. Первый ехал в какую-то тмутаракань, второй - в Березники, а у меня там тётя, я подумала, что не удержусь и зайду, а она настучит родителям. А третий был уфимский. Я там никогда не была, и мне захотелось посмотреть, что за город такой, Уфа. Он полночи ехал, я почти всю дорогу проспала.
- Ну и чем всё кончилось?
- А ничем. Город как город. Цветов много. Везде надписи смешные: "Азык тулек", "Ленин урамы"… Я пошаталась часов пять, купила ватрушку на рынке и на обратном автобусе вернулась.
- Родители ругались?
- Не то слово…
Да, подумал я, с характером девчонка. Другие в таких случаях травятся или пилят веняки, а эта сперва подумала. Надо же… Ценное качество, не у всякой девушки есть.
Может, и Игнат сел в первый попавшийся автобус?
Я снова смерил её взглядом. Странное дело. Я ни с кем легко не схожусь, а с этой девушкой, почти девчонкой, говорю свободно, как с давним другом, хотя мы встретились от силы полчаса назад. Кстати, сколько ей лет?
- Сколько тебе лет? - спросил я.
- Восемнадцать, - с вызовом сказала она. - А что?
Что ж, профессионализм не пропьёшь. Хоть тут можно радоваться: глаз художника меня не подвёл.
- Наверное, ты права, - наконец признал я. - Лучше подождать. В самом деле, что такое три дня? Ерунда. Объявится. Не обломится же их дурацкий концерт… а и обломится - невелика беда.
- Игнат говорил, им контракт предлагают, - вдруг вспомнила Танука. - Они под это дело думали в Питер перебраться. Или даже в Москву.
Я уже в который раз заметил, что она называет Игната по имени, а не Сорокой, и это тоже исподволь меня к ней расположило. И кстати, девушка права: когда появляются деньги, их начинают делить.
- Думаешь, они перессорились?
- Не знаю. Он не сказал. Я рисовала, а он рассказывал, какой классный альбом они запишут, как будет круто и вообще. Демки мне крутил…
Она сидела, обхватив себя руками за голые плечи, будто ей стало холодно. А я вспомнил про запись и опять полез в кофр.
- Слушай, вот ещё что. Поставь-ка это.
- Что там? - равнодушно спросила она.
- Не знаю. Отрывок какой-то. Игнат наиграл. Мне показалось, что-то знакомое. Где-то слышал, не могу понять откуда.
Танука вставила кассету в магнитолу и щёлкнула крышкой. Нажала на кнопку.
- Где слушать?
- Там перемотано…
Мы умолкли. Из динамиков послышались шорохи, кашель, слова Игната, после зазвучала музыка. Несколько секунд девушка слушала, сосредоточенно нахмурив брови, потом встрепенулась и щёлкнула пальцами. Повернулась ко мне.
- Так это тема из "Мертвеца"! - объявила она.
- Разумеется, - с раздражением сказал я. - Я слышал. Но что это значит?
- Ну, фильм же! "Мертвец". "Dead Man" Джима Джармуша. Не смотрел?
Настала моя очередь морщить лоб. Что-то такое смутно припоминалось. Возникало чувство, будто я его смотрел и он не произвёл на меня особого впечатления.
- Давнишний фильм? - на всякий случай поинтересовался я.
- Наверное. Годов девяностых.
- Не помню. Он про что?
- Про что? Ну, там типа парня ранили, на Диком Западе. Он потом встречает индейца - толстого такого, по имени "Никто", и они вдвоём куда-то едут. Едут-едут… Весь фильм куда-то едут, кого-то убивают. А потом оказывается, индеец вёз его типа умирать. Там Джонни Депп снимался. Любишь Джонни Деппа?
- Нет.
- А я обожаю! У тебя вообще есть любимые актёры?
- Актёры? Вряд ли.
- А актрисы?
- М-м… не знаю. Может, Одри Хёпберн? Не знаю.
- Ну хоть фильмы какие-нибудь ты любишь?