Две недели казались бесконечными. Вынужденной безделье - ответы на звонки, получение и отправку чужих факсов по чужим номерам трудно было назвать работой и Маргарита большую часть времени занималась тем, что составляла план нового произведения. В последний день она выгребла из ящиков стола те немногие личные вещи, что еще оставались там, и занять ее место пришла Ирина Васильевна, которой предложили совместить обязанности секретаря и экономиста, пока не найдут кого-нибудь.
Ирина Васильевна была одной из немногих, кто хотя бы частично догадывался об истинном положении вещей, то есть о новой, более выгодной работе, и не строил версий о богатом любовнике. Пока они болтали, Маргарита заметила, что ее коллега рассеянна, отводит глаза и в целом выглядит не очень хорошо. Она уж собралась задать вопрос, как та сама ответила на него, заканчивая фразу о своей новой "работе" по совместительству:
- …Только придется им подсуетиться с поисками нового секретаря: я скоро на больничный пойду. Возможно, надолго…
- Что случилось?
- Рита… - Ирина Васильевна сцепила руки и голос ее дрогнул. - Я никому не говорила, и ты не говори… Вчера я получила результаты обследования… Я на постоянном учете, ты же знаешь… - та кивнула. - Ну вот, меня кладут на обследование… в диспансер. А это знаешь что значит?…
И она сжалась и замолчала.
Маргарита смотрела на коллегу и тоже молчала. "Она сама навнушает себе любую опухоль. Уже убедила себя, что конец. Пятнадцать лет анализы в порядке, а теперь вдруг здрасьте… Ерунда это все!.."
- Ерунда это все! - сказала вслух и лостала из сумки сигареты и зажигалку. - Курнем? Сделать кофе?
- Ты не спешишь домой?
- У меня теперь будет много времени… - и включила электрочайник, из готорого еще не вылила воду. - Берите, это легкие. Вы же говорили, что иногда покуриваете.
- Говорила… - и она неловко вытащила из пачки сигарету, пальцы у нее дрожали. - Вот, наверное, и сказалось…
- Ерунда, - повторила Маргарита, приготовляя растворимый кофе. - Не по три же пачки в день вы выкуриваете. Все ошибаются. Врачи тоже.
- Но онкология - это же серьезно. Там они должны быть внимательны!
- Мало ли что должны. Все что-то кому-то должны, нет разве? Они тоже люди, у них дети не слушаются, соседи сверху залили кухню, пацаны выкрутили пробки на счетчике… Проверьте все еще раз. Может, вам чужие анализы положили.
- Рита, отчего ты так уверена?! Знаешь, пустые надежды…
- Ну, надежда, как известно, у… уходит последней. Я, конечно, ошибаюсь иногда. Но большей частью в отношении себя. А вы себя уже… приговорили. Так же нельзя!..
Маргарита отыскала на связке запасных ключей нужный, открыла дверь директорского кабинета, вытащила из шкафа начатую бутылку "Белого аиста" и щедро плеснула в чашки, потом быстро спрятала бутылку обратно и закрыла дверь. Если бы директор неожиданно явился и застал ее "на месте преступления", она ответила бы, что им сейчас коньяк нужнее, чем ему. Ирина Васильевна наблюдала за ее действиями широко открытыми влажными глазами. Они не часто общались, и это была другая Маргарита. Как будто бы та же, и в тоже время другая. И дело не только в сброшенных килограммах и сантиметрах, новых костюмах и стрижке…
- Рита, ты изменилась…
Маргарита опустилась на стул и вздохнула:
- Да, я изменилась. Не уверена только, что все эти изменения - к лучшему…
В конце июня на книжных прилавках появился "Рыцарь ордена Зеркала" в серебристо-черной обложке, и сам бродяга-рыцарь - спаситель человечества, воин, насмешник и циник - смотрел на потенциальных покупателей сквозь лезвие своего полупрозрачного меча, улыбаясь презрительно и с вызовом. Продавцам, видимо, было дано указание активно предлагать и нахваливать книжку неизвестной авторессы. Бестселлером продолжала оставаться Дарья Донцова, но под конец продажи партии зазвучало: "А вот новая писательница эта… как ее?.. Такая еще фамилия простая… Да ну его, Толкиена этого, состаришься, пока дочитаешь…"
- Вас сравнивают с Толкиеном, - сказал Олег по телефону, сообщая заодно, что партия почти распродана и неплохо бы сделать новый тираж, к тому же "Алые паруса" открыли к этому времени еще две торговые точки в другом городе.
- Не надо сравнивать меня с Толкиеном, - вздыхала Маргарита. - Пусть спит спокойно. Человек был трудолюбив. К тому же он жил в другое время, другой был ритм жизни и вообще, знал он намного больше меня…
Ремонт делали четверо молодых трезвых ребят и закончили его всего за две недели, тем более что Маргарита не переносила стены, не прорубала новые двери и не устанавливала джакузи. Когда она расписывалась в счетах по окончании работ, начальник бригады, разглядев ее подпись, выгнул брови,
- А это не вы ли книжку эту написали? Вы?! Елы-палы, а автограф дадите? Я сегодня племяннику купил, последнюю…
Немного посмеялись, и в результате ремонтники вычеркнули ей из счета немного, округлив сумму. Большой роли эта скидка не сыграла, но все же было приятно. Обновленная тридцатипятиметровая квартирка сделалась почти как с рекламного плакатика, хотя материалы выбирались самые дешевые.
- Класс, - говорила себе Маргарита, усаживаясь снова за компьютер. - Какое еще гениальное произведение я накропаю в этих новых уютных условиях?..
Новым замыслом стал начатый еще в апреле "Колдун" - несмотря на мрачное название, он получался как большой веселый и поучительный анекдот о силах, могущих как вознести, так и уничтожить, о том, что "не буди лиха, пока оно тихо" и еще раз о том, что такое, в сущности, чудо?.. Прообразом Колдуна послужил Гэндэльф из "Властелина колец" - именно маг, колдун Гэндэльф, персонаж сказки, а не актер-исполнитель роли, имени которого Маргарита не знала и знать не хотела. Как мозаику из разноцветных кусочков, она сложила новую историю из образа другого колдуна, страшного и жестокого - персонажа фильма "Чернокнижник", злоключений фермера из российской глубинки, анекдотов про новых русских, и прочего такое разного, что сама удивлялась, как удалось его слепить в одно произведение.
"Колдун" - ее четвертое произведение, оказалось первым по-настоящему дорогим, а сам Колдун - любимым персонажем. Санька фыркала и говорила, что Рыцарь нравится ей больше, а граф из "Замка" - еще больше, и даже барон-призрак нравится больше, хоть он и некрасив, а Колдун - ну, что это такое: русская спившаяся деревня как место действия, к тому же он старый…
- Ничего он не старый, у него нет возраста, - пыталась объяснить дочери Маргарита. - И тот, кто его понимает, видит его молодым. Особенно тот, кто сам обладает колдовскими способностями.
- Как эта девчонка? Да ну… Граф лучше.
Ученики разъехались в отпуска. В школе иностранных языков наступили каникулы. Санька закончила год хорошо и теперь молчаливо ждала традиционной летней поездки куда-нибудь. К концу июня Маргарита заканчивала небольшого по объему "Колдуна", радуясь этому невероятному счастью - обилию свободного времени. Позвонила Татьяна, радостно сообщая, что "Рыцарь" продается в Швеции хорошо и издательство планирует новый тираж для распространения уже в других странах, англоязычных. Эту информацию Маргарита восприняла как виртуальную реальность, не задумавшись о ее значимости.
Когда начали делать ремонт у родителей, Санька спросила:
- Мама, мы что, разбогатели?
Маргарита растерялась:
- Ну… Не то что бы очень, но… Скажем так: наше материальное положение значительно улучшилось.
- Это хорошо, - одобрила дочь. - А мы куда-нибудь поедем? Ну, раз оно улучшилось…
- Да, - сказала Маргарита и неожиданно для самой себя тут же пояснила, куда именно: - Мы поедем в Париж.
Дочь помолчала несколько секунд, усваивая только что услышанное, и уточнила:
- В Дисней-ленд?
- Да. И не только туда.
Оставив "Колдуна" незаконченным, а маму и Саньку - общаться с теми же самыми ремонтниками, трезвость, чистая одежда и расторопность которых пугали Тамару Алексеевну больше, чем привычное похмельное состояние сантехника их ЖЭКа, Маргарита поехала по туристическим агенствам и наконец в третьем по счету нашла то, что искала: неделя в Париже с одной обзорной экскурсией на катере по Сене и поездкой в Версаль. Четыре дня оставались полностью свободными. Из дома она позвонила в миланское агенство, которое заказывало номера в диснеевском отеле для счастливчиков - обладателей лотерейной открытки из видеокассеты.
- Ну, что? - спросила вечером Санька.
- Через три недели. А пока я должна закончить и сдать "Колдуна".
Наблюдая, какие вещи укладывают в сумку ее дочь и внучка, Тамара Алексеевна не могла сдержать возмущения и отчаяния:
- Вы собираетесь разгуливать по Парижу, как две бомжихи! В этом только полы мыть!
- Мама, ты же не знаешь, как одеваются за границей! - отбивалась Маргарита.
- Не знаю и знать не хочу! Возьми Санечкино вишневое платье, в котором мы ходим в театр, оно с коротким рукавом, не будет жарко.
- Я ношу его уже целый год! - завопила Санька.
- Это не заметно. Оно отлично на тебе сидит. Сейчас даже еще лучше, чем в прошлом году, тогда было великовато. - Сбить Тамару Алексеевну с толку было всегда нелегко. - А ты, - повернулась она к дочери, - Возьми то черное платье. Ты в нем как колдунья, если бы оно еще было длинным… В театре и летом не жарко.
- Какой театр, мама, мы едем в Дисней-ленд…
- У вас полно будет свободного времени. Побывать в Париже, и не сходить в Парижскую Оперу - это позор! А в этих джинсах и футболках вас туда на порог не пустят…
Мама не знала про шведа. Собственно, и знать-то было нечего, ведь ничего, ну совершенно же ничего не произошло, но Маргарита не могла себе простить, что упустила его. Вернее - не сделала ничего, чтобы более или менее познакомиться с молодым интересным человеком. Тем более, он проявлял к ней явную симпатию. Впрочем, говорила она себе все то время, что прошло с момента их знакомства, которое она каждый раз даже в разговорах с самой собой упорно называла "так называемым", последнее время многие мужчины проявляли к ней симпатию. Многие - чтобы не сказать "все". Проявляли симпатию - чтобы не сказать: "пытались волочиться". Швед не пытался волочиться. "Возможно, потому, что не успел, - внушала она себе. - Если бы успел, попытался бы непременно… Но он и смотрел на меня тогда совсем по-другому…"
"По-другому? - вопрошала она себя, стоя на балконе с сигаретой и стряхивая пепел в темноту, когда Санька заснула. - Как так - по-другому? Как именно?.."
И не находила ответа.
Мужские взгляды раздражали всегда, всю жизнь. Теперь было все иначе. Почему? Что такое было в его глазах, чего не было у других? Восхищение? Нет, нельзя было бы назвать это восхищением. Тогда что? Сначала он смотрел, как смотрят на окликнувшего вас незнакомого человека за секунду до того, как сказать ему, "Вы ошиблись, я не…" Да, так оно и было: "Я не Альфред"… А потом… Потом? Потом он узнал ее и… И что?.. Если бы Маргарита не ругала бы себя привычно балдой и тугодумкой, она сумела бы себе объяснить, что он смотрел на нее как на человека, которого в первый момент не узнал, а во второй - узнал, но узнал не вчерашнюю подносительницу цветка в театре, одну из многих, а… а ту, с которой когда-то, кажется, был знаком, и вот теперь встретил случайно, но не может вспомнить действительно ли имело место реальное знакомство, или же он видел ее во сне, или вовсе в другой жизни, такое состояние "дежа-вю", призрачность ситуации, когда срочно надо что-то делать, иначе все разлетится на мелкие осколки, но что? если даже не уверен, что… вообще ни в чем не уверен, знаешь только, что должен задержать ее, а она, как видение, появилась и тут же исчезает опять, и ты ничего не можешь сделать, потому что не знаешь, что нужно делать, чтобы не спугнуть…
Да, решение подойти к нему тогда на улице было не решением даже, а каким-то совершенным безумием, но это было правильно, потому что под лежачий камень вода не течет, и надо было забыть к черту про билет в Стокгольм и остаться, и тогда все было бы иначе, а теперь… Теперь оставалось только убеждать себя, что было бы помрачнением рассудка расчитывать на продолжение знакомства, когда времени нет - это во-первых, а во-вторых, все мужики все равно одинаковы, мало ли, что смотрел иначе. И еще оставалась газета с его нечеткой фотографией в гриме и с автографом, которую она спрятала так далеко, как смогла. Разложенное на кровати то самое черное платье лишний раз напоминало о несбыточности мечтаний и собственной бестолковости. Хорошее платье, не мнется совсем, гладить не нужно даже после стирки, нет проблем брать в поездку. Но брать ли?..
Оба платья и обе пары театральных туфель они обнаружили уже в парижском отеле, когда разбирали вещи и спешили на обед. Окна отеля выходили на кирпичную стену и неоконченную стройку. Санька вытащила свое платье, посозерцала его несколько секунд и сказала,
- Если мы не сходим в театр, бабушка будет презирать нас целую неделю.
Маргарита отвернулась от зеркала:
- Почему именно неделю? А потом?
- А потом простит. Она же нас любит.
Дочь иногда сильно удивляла, и делала это все чаще. Маргарита вздохнула и подумала, что Санька растет и скоро вступит в так называемый страшный подростковый возраст.
Будущий подросток аккуратно повесила оба платья в шкаф и плюхнулась на кровать:
- А что, давай пойдем? Раз уж платья привезли. Зря, что ли, тащили? Время и правда есть.
- Тебе действительно нравится опера?
- Не знаю. Но для общего развития не повредит, так ведь? И потом в школе смогу рассказывать.
- Хвастаться нехорошо.
- Хвастаются новыми джинсами, а походом в Парижскую Оперу - гордятся.
Маргарита замерла - вряд ли Санька додумалась до такого самостоятельно:
- Ты где это вычитала?
- Не помню. Там было не про оперу, а про что-то другое. Какая разница? Разве я не правильно переделала?..
На следующий день была обзорная экскурсия по городу. Обозревая Париж с высоты башен Нотр-Дам, Санька приставала с распросами, мог ли действительно Квазимодо раскачиваться на колоколах, или это писательский вымысел для большего эффекта? Маргарита в очередной раз объясняла дочери, что в писательских вымыслах нет ничего плохого, если только они не очень сильно обманывают читателя, на то и романы, а кто хочет изучать историю, пусть читает профессорские монографии, которых, кстати, нигде не отыщешь, кроме как в университетских библиотеках. Тогда Санька заявила, что ей хотелось бы попробовать покачаться на колоколах, как несчастный Горбун, только если бы кто-нибудь крепенько привязал бы ее к колоколу, чтобы не свалиться… Маргарита молча закатила глаза и подумала, что ничего Санька не поймет в Париже, разве что в Дисней-ленде, ребенок ведь еще совсем, и вообще, в Париж надо ехать одной…
Потом устали и сели на террасе кафе, взяв мороженное и зеленый чай. Санька что-то болтала, Маргарита почти не слышала ее, разглядывая розетку великого собора, ставшего мифом и памятником самому себе и думая о том, что тревога не проходит, а причины этой тревоги она разгадать не может. Наконец Санька поняла, что ее не слышат и возмутилась. Маргарита вздрогнула:
- А? Что?
- Спишь? - надулся ребенок. - С тобой разговариваю, разговариваю…
- Извини. Что ты спрашивала?
- Горбун может быть сильным?
- Конечно. Квазимодо был очень силен физически.
- А умен?
- Может, как любой человек.
- А ловок? В смысле - расторопен, подвижен…Ну, ты меня понимаешь?
- Понимаю… Не знаю. Наверное.
- Тогда, значит, он может стать воином?
- Воином? Не знаю… Не знаю, может ли он достичь ловкости и подвижности тела. Все-таки горб будет препятсвовать движениям. Кроме того, горбуны не бывают высоко роста. Горб ведь искривляет спину и не дает расти в высоту.
В голове зазвенело. Дома отовсюду слышались арии этого нового мюзикла, надоели уже, тем более что ни музыка не была особо выразительной, ни тексты партий, ни даже голоса исполнителей. Те, кто пели по-русски, еще более или менее звучали, а исполнение на французском языке казалось Маргарите неудачным. Из всего этого где-то в затылке начало завариваться новое варево - набросок будущего сюжета: горбун, который не плакал - стал сильным - воином - прославился - попал под подозрение в колдовстве… потом… потом оказал какую-то особенную услугу… кому? Королю, конечно, кому же еще?!. или самой церкви?.. и его в награду… отпустили… или… но может ли горбун и правда стать воином?!.. а если не горбун? Тогда не интересно…
Маргарита поняла, что опять смотрит в одну точку, а дочь размахивает у нее перед носом ложкой, с которой норовит слететь молочная капля.
- Мама, с тобой совершенно невозможно разговаривать!
- Последнее время я слышу эти слова слишком часто… Я не знаю, может ли горбун развить у себя ловкость движений.
- Ну и что? Ты сама говорила, что Робинзон тоже не смог бы прожить один на острове двадцать лет, он спятил бы через два года самое большее, а народ до сих пор читает, и ничего - классика.
- Во-первых, когда Дефо писал свой роман, такие исследования еще не проводились и люди не знали, сколько времени может человек провести в полном одиночестве. А во-вторых, причем тут Робинзон?
- Ты же задумываешь новый роман, у тебя глаза, как калейдоскоп. Про горбуна-воина, нет, что ли?
- Пожалуй… Но пока еще это все… Туманно.
- Давай ты будешь его дома обдумывать, а? А сейчас пойдем гулять?
- Пойдем…
Примерно через час они вышли на площадь…. Ноги начинали уставать и Маргарита подумала, что еще немного и надо будет где-нибудь пристроиться отдохнуть.
- Вот, дитя, смотри и запоминай: перед тобой - Парижская Гранд-Опера.
- Что идет сегодня?
- Сейчас гастрольный сезон. Гостит кто-то другой.
- Какая разница? Пойдем, узнаем, вдруг билеты есть. Чтобы бабушка нас не презирала.
- Здесь билеты дорогие.
- Но мы же сюда больше не попадем!! Ты же сама говорила, что у нас есть деньги!
- Ладно, пошли.
Разглядев афиши, Маргарита остолбенела: Гранд-Опера принимала у себя в гостях не кого-то там, а Ла-Скалу, а вечерним спектаклем была объявлена тоже не кто-нибудь, а "Травиата". Санька что-то щебетала. Маргарита зажмурилась. Ей хотелось убежать с площади, поймать такси и поехать прямо в аэропорт и улететь домой. Но вместо этого она поплелась искать кассу, с ужасом думая, как войдет, как будет смотреть тот же самый спектакль, где Альфреда будет петь подлечивший ногу стареющий знаменитый баритон, потому что нельзя ведь надеяться, что… и даже если… то что?!
Она расчитывала подойти к зданию, подняться по ступеням, поискать глазами кассы, которые должны бы располагаться в легко отыскиваемом месте, а если не найдут сразу ни кассы, ни указателя, то войти в первую попавшуюся открытую дверь и на своем вполне сносном французском спросить…
Но случилось, как в кино. Когда поднялись по ступеням, она услышала за спиной негромное:
- Маргарета?..