– Ты передумал и собираешься сделать то, о чем она просит?
– Не совсем. – Малкольм рассказал ему о своем плане относительно «Гарцующего Облака» и увидел, как радость испарилась с лица Джейми. – Не беспокойся, я гораздо лучший стрелок, чем Норберт, и при условии, что он согласится стреляться на двадцать шагов без сближения, он мертв, как кусок дерьма, если я решу убить его. Забудь о Норберте. Анжелика: если нам не удастся тайно провести ее на борт, я говорю «нам», потому что ты всегда был частью плана, ты привезешь ее на следующем корабле, так что в любом случае окажешься в Гонконге до Рождества.
Джейми колебался.
– Миссис Струан все равно будет очень раздражена, когда узнает, что Анжелика с нами.
– Предоставь мне беспокоиться на этот счет.
– Хорошо. Что приводит меня к главному: я подумывал о том, чтобы открыть свою фирму, когда я уйду из компании Струанов, по сути, именно об этом я и хотел поговорить. Не возникнет ли у тебя возражений.
– Напротив, я пойду на все, наша компания пойдет на все, чтобы помочь тебе как только можно. Но до этого еще далеко.
– Я думаю, она уже решила, что я должен уйти.
– Я буду возражать против этого изо всех сил, – пообещал Малкольм, пораженный. – Тебя пора повысить, дать прибавку к жалованью, и компания пострадает, если потеряет тебя, это-то она должна понимать. Что за сумасшедшая мысль пришла тебе в голову.
– Да. Но если это станет необходимо… выслушайте меня, Тайпэн, если это будет необходимо, станете ли вы возражать?
– Против того, чтобы ты начал свое дело? Нет. Но мне даже думать об этом не хочется, и компания от этого проиграет, клянусь Всевышним. Этого не случится, а если… если ты попросишь отпустить тебя, я найду способ заставить тебя остаться – уговорить тебя остаться. Найду обязательно.
– Спасибо, огромное спасибо. – Джейми сделал большой глоток и почувствовал себя немного лучше. Не от коньяка, а от той теплоты, с которой говорил Малкольм. Последние несколько недель дались ему тяжело. Вчера, из-за письма миссис Струан к нему, он оказался лицом к лицу с бессмертной истиной: как бы предан компании ты ни был, как бы верно ей ни служил, компания может выплюнуть, и выплюнет тебя по собственной прихоти, бессовестно возьмет и выплюнет. Да и что такое «компания»? Всего лишь группа мужчин и женщин. Людей. Миссис Струан, например.
Люди – это «компания», и те, кто управляют ею, могут и всегда прячутся за этим фасадом: мол, «компания должна выжить» или «это делается на благо компании» и так далее, низвергая или вознося людей по личным причинам, привязанностям, неприязни или ненависти.
И не забывай, что большинство компаний в наши дни являются семейными компаниями. В самом конце выигрывает именно «семья». Кровь оказывается гуще, чем компетентность. Они могут грызться между собой, но в конце обычно объединяются перед лицом врага, которым будет кто угодно не из семьи, и вот появляется Альфред Струан, которого готовят занять мое место в Японии. Я ничего не могу с этим поделать и даже не хочу пытаться. Может быть, семейный бизнес и более человечен, может быть, он лучше, чем обезличенные бюрократические учреждения, но и там, возможно даже в большей степени, ты попадаешь в ту же систему протекционизма. Что там, что тут, ты в проигрыше…
Прошлой ночью, что было ему не свойственно, он вдрызг напился в своем маленьком домике в Ёсиваре, не найдя успокоения в объятиях Неми. Каждый раз, когда он задумывался об истине «компании», добавляя ее к преступлению, за которое его могли повесить и которое он едва не совершил, несправедливости Тесс Струан, упрямству Малкольма и своей собственной глупости, понимая, что если бы Малкольм не остановил его, он сорвал бы бечевку, порвал письма и выбросил их за борт – в голове у него начинало кружиться, и только новый стакан рома мог остановить это кружение, пока не вызывал свое собственное. Неми ничем не могла ему помочь: «Дзами, что твое такое? Дзами, Дзами!»
– Лучше всех сказал об этом Макиавелли, – ответил он, едва ворочая языком, – «Не доверяйте проклятым государям, они всегда могут найти оправдание в целесообразности». Проклятым государям, тайпэнам, матерям проклятых тайпэнов, сыновьям Дирка Струана и их сыновьям… – и тут он заплакал.
Айа, подумал он, морщась про себя, это случилось со мной впервые за много лет, последний раз я плакал, когда только что приехал в Гонконг, двадцать лет назад, и узнал, что ма умерла, пока я был в море. Она, должно быть, знала, что умирает, когда я уезжал. «Отправляйся, мой красавчик, зарабатывай свое состояние, да смотри пиши каждую неделю…» Если бы не она, мы бы все умерли, – только ее сила поддерживала в нас жизнь до тех пор, пока главный Струан не приехал и наш йосс не переменился.
В тот день я плакал навзрыд. Как и вчера ночью, только эти слезы были другими. Я плакал по моей утерянной невинности. Даже поверить не могу, каким я был наивным, что верил в «компанию». А вот Дирк, предал бы он меня? Никогда. Тайпэн так не поступил бы, никак не мог бы так поступить, но он всего лишь легенда. Я должен найти мужество и начать свое собственное дело – мне тридцать девять, для Азии это уже старик, хотя я себя стариком не чувствую, только кораблем без руля. Как и Малкольм… или я ошибаюсь?
Он посмотрел на него, перемена в молодом человеке была все еще заметна. Малкольм стал другим, больше похожим на того, которого я знал раньше. Повзрослевшим, возможно ли это? Не знаю, но в любом случае его йосс предопределен так же, как и мой.
– Я рад, что мы не вскрыли… Я выразить не могу, как мне жаль, что она отрезала тебе все пути.
– Мне тоже. – Малкольм рассказал Джейми о том, что сэр Уильям уже ожидал это письмо, а также об опиуме и об их плантациях в Бенгалии – эта новость сегодня утром буквально взорвала Поселение, вызвав яростное негодования. Собрание днем в клубе прошло более бурно, чем обычно, в результате его была принята, единогласно, резолюция, согласно которой сэра Уильяма надлежало вздернуть или по крайней мере отстранить от должности, если он попытается силой заставить их подчиниться глупости парламента. Малкольм видел, как глубоко несчастен Джейми, и он снова почувствовал искушение выплеснуть на него новость о чудесном избавлении по имени Горнт. Но вспомнил о клятве. – Я теперь чувствую себя очень уверенно, Джейми. Не волнуйся. Ты идешь в Ёсивару?
– Не сразу, хотя мне необходимо увидеть Неми. – Джейми покаянно улыбнулся. – Вчера ночью я ей навесил разок, надо бы отнести ей подарок. Это не обязательно, но она славная девушка, такая хохотушка. Сначала я встречаюсь с Накамой. Филип попросил меня провести с ним полчаса. Похоже, японец расспрашивал Филип а о бизнесе и банковском деле, капитале и прочих таких вещах – Филип попросил меня объяснить основы.
– Это любопытно.
– Да. Ум у этого джаппа пытливый, что и говорить. Жаль, что он с нами не так откровенен.
– Обменяй свои знания на что-нибудь, что может нам пригодиться. Думаю, завтра мне надо поговорить с Филипом. Попроси его зайти ко мне, хорошо? – Голос Малкольма стал твердым. – Мы ведь должны были делить всю информацию, разве не такое у нас было соглашение?
– Да, да, именно такое. – Джейми допил коньяк. – Спасибо. И спасибо за беседу. – Он встал и от души сказал: – Я всем сердцем надеюсь, что у тебя все сложится хорошо, Малкольм.
– Да, я знаю, Джейми. И у тебя все тоже будет нормально. Спокойной ночи.
В тишине своей комнаты Малкольм с удовольствием вытянул ноги в сторону камина, с нетерпением ожидая завтрашнего дня и новых сведений от Горнта. Какова могла бы быть цена? – размышлял он, глядя на угли. До него доносились голоса изнутри здания и снаружи, с прайи. Время от времени смех и несколько пьяных песен. Сегодня днем заходил Джон Марлоу с посланием от адмирала, который приглашал его завтра к себе на флагман или, если это неудобно, к сэру Уильяму.
– Я мог бы встретиться с ним у сэра Уильяма. В какое время?
– Полдень?
– Хорошо. Зачем я ему понадобился?
– Не знаю, – ответил Марлоу. – Готов поспорить, он не просто хочет скоротать день. – С тех пор как адмирал Кеттерер вернулся после стычки в заливе Мирс и захода в Гонконг, он кипел от возмущения по поводу враждебных и критических сообщений в газетах и все еще был в бешенстве от того, что по его кораблям стреляли из британских пушек. – Мне кажется, он не благосклонно отнесся к некоторым из более грубых замечаний, прозвучавших на сегодняшнем собрании.
– Прямо беда, – сказал Малкольм и расхохотался, все еще возбужденный информацией, полученной от Горнта.
Марлоу рассмеялся вместе с ним.
– Ради бога, не повторите этого на юте его флагмана, а то весь корабль взлетит на воздух! Кстати, я получил разрешение на испытания в открытом море, в понедельник или во вторник, если позволит погода. Какой из дней больше всего устроит вас обоих?
– А сколько времени мы проведем в море?
– Выйдем примерно на рассвете, вернемся самое позднее к заходу солнца.
– Вторник.
Уголек выпал из камина, но не опасно. Он задвинул его кочергой под корзину и пошевелил тлеющие угли. Голубовато-зеленые и оранжевые язычки пламени поднялись немного и снова угасли, образовав для него картину. Самые настоящие картины. Про него и про нее. Он бросил взгляд на дверь в ее спальню. За весь вечер из-за нее не донеслось ни звука.
Горнт станет ключом к Тесс.
Есть своя ирония в том, что я нужен ему так же, как и он нужен мне, и при этом мы враги. У меня есть предчувствие, что мы всегда ими будем. Какова же его цена? Это будет что-то, что я смогу ему дать. Он достаточно умен, чтобы не требовать большего. Почему ты так уверен? Месть – слишком сильный мотив, я знаю.
В доме Лилии Филип а Тайрера массажировала мускулистая японка с толстыми руками, ее стальные пальцы отыскивали точки на его теле, она надавливала на них, словно играя на клавишах, и он стонал от удовольствия. Этот дом не был таким утонченным или таким же дорогим, как Три Карпа, но массаж здесь оказался лучшим из всех, какие ему делали; процедура отвлекла его мысли от Фудзико, Накамы, Андре Понсена и сэра Уильяма, который негодовал все утро. Его негодование достигло пика к полудню, когда ураган бушующей злобы из клуба едва не посрывал все крыши в Иокогаме.
– Словно это моя вина, что парламент ополоумел, – кричал сэр Уильям за обеденным столом. Адмирал был так же взвинчен. – Моя, Филип?
– Разумеется, нет, сэр Уильям, – ответил он, приглашенный на обед против своей воли. Третьим гостем был генерал.
– Парламент всегда был своевольным и глупым! Почему, дьявол их забери, они не предоставят Министерству иностранных дел управлять колониями и разом не покончат со всей этой головной болью. А уж от этого сброда, который здесь зовется торговцами, любой кровью харкать начнет.
– Пятьдесят ударов кошкой-девятихвосткой живо привели бы их в чувство, клянусь Создателем! – прорычал адмирал. – Выпороть каждого охламона, особенно газетчиков. Все они мерзавцы, до последнего человека.
Генерал, у которого на душе все еще саднило после разноса, устроенного ему сэром Уильямом за его поведение во время бунта, высокомерно произнес:
– Но что вы можете поделать, мой дорогой сэр Уильям? Остается лишь принять это как подобает мужчине. И, адмирал, старина, вы, право, сами на это напрашивались, публично выступая с политическими заявлениями. Я всегда считал, что первая заповедь для тех, кто носит мундир адмирала или генеральские звезды, это пониже пригнуть седую голову, быть осмотрительным насчет публичных выступлений и нести свой крест в молчании.
Шея адмирала Кеттерера побагровела. Сэру Уильяму удалось упредить следующий бортовой залп, быстро вставив:
– Филип, я уверен, у вас полно работы, ради бога, позаботьтесь, чтобы вся корреспонденция была переписана, и жалоба бакуфу должна быть отправлена сегодня!
Тайрер с благодарностью поспешил к себе. Накама встретил его дружелюбной улыбкой:
– А, Тайра-сама, я надеюсь вы лучче чувствуете. Мама-сан Райко спросил меня, как здоровье, потому что вы не приходили к Фудзико, которая была в слезы… которая была в слезах, и…
– Со здоровьем у меня все прекрасно. Вчера ночью я… я очень приятно провел время в доме Лилии, – ответил он, пораженный тем, что предсказания Андре оказались такими точными. – Фудзико? Мне кажется, я немного поспешил с ее контрактом, клянусь Богом, я решил еще раз заново все обдумать! – Он был в восторге, увидев, как Накама ошеломленно мигнул, и еще больше был доволен тем, что сумел использовать страх, который на него нагнало скверное настроение сэра Уильяма с утра и за обедом, чтобы разыграть план Андре.
– Но, Тайра-сама, я ду…
– И мы сегодня больше не говорим по-английски и никаких вопросов про бизнес. Вы можете поговорить с Макфэем-самой из «Благородного Дома», а меня больше не трогайте…
Массажистка надавила сильнее и он громко застонал. Ее пальцы тут же остановились.
– Ийе, додзо… Нет, пожалуйста, не останавливайтесь, – сказал он по-японски, и женщина рассмеялась и ответила:
– Не волнуйтесь, господин, когда я закончу с этим вашим бледным, немощным телом, похожим на рыбье брюхо, вы будете готовы принять трех лучших Лилий в этом доме.
Тайрер тупо поблагодарил ее; слов он не понял, но ему было все равно. После трех часов беседы с Накамой на японском языке и уклончивых ответов на новые замечания японца о Райко и ее доме – все в точности, как предсказывал Андре, – голова у него шла кругом.
Через некоторое время опытные руки женщины, смазанные благоухающим маслом, начали мягкие, успокаивающие движения, потом она закончила массаж, завернула его в теплое полотенце и ушла. Он задремал, но вскоре проснулся от звука открывающейся сёдзи. В комнату вошла девушка и опустилась на колени рядом с ним. Она улыбнулась, он улыбнулся ей в ответ и, вновь следуя наставлениям Андре, сказал, что устал и пусть она, пожалуйста, просто посидит рядом, пока он не проснется. Девушка улыбнулась и кивнула, вполне довольная. Свою плату она все равно получит.
Андре гений, подумал Тайрер, довольный не меньше нее, и, счастливый, погрузился в сон.
Сегодня для Андре настало время второго свидания с Хинодэ. Ровно десять дней, двадцать два часа и семь минут назад он видел ее во всем ее великолепии, та ночь навсегда отпечаталась в его памяти.
– Добрый вечер, Фурансу-сан, – застенчиво сказала она, ее японский звучал как музыка. Передняя комната начиналась сразу за маленькой верандой; их дом стоял в саду Трех Карпов, благоухающим в этот вечер, как благоухала она сама. Золото с коричневым – цвета зимы – изысканно заиграли на ее кимоно, когда она поклонилась ему и показала на подушечку напротив себя. Позади нее сёдзи в ее спальню была приоткрыта, позволяя видеть край футонов и покрывал, которые станут их первой постелью. – Саке подано так, как, мне сказали, вы любите. Прохладным. Вы всегда пьете саке прохладным?
– Да, да я… я люблю вкус более хорошо. – Он обнаружил, что запинается, его японский звучал грубо, руки словно мешали ему, он не знал, куда их деть, ладони были влажными от пота.
Она улыбнулась.
– Странно пить холодные напитки зимой. Ваше сердце остается холодным и зимой, и летом?
– Ииии, Хинодэ, – ответил он, сердце стучало у него в ушах и в горле. – Мне кажется, мое сердце как камень уже так долго, думаю о тебе, не знаю, горячее или холодное или какое. Ты прекрасна.
– Это только для вашего удовольствия.
– Райко-сан рассказала тебе обо мне, да?
Ее раскосые глаза спокойно смотрели с белого лица, брови были выщипаны и на их месте нарисованы две ровные дуги, высокий лоб, линия волос мыском спускалась посередине – примета, предвещавшая раннее вдовство, – черные волосы, убранные в высокую прическу и закрепленные черепаховыми гребнями, как ему хотелось распустить их.
– Что Райко-сан сказала мне, я забыла. Что вы сказали мне, перед тем как поставить подпись, принято и забыто. Сегодня мы начинаем. Это наша первая встреча. Вы должны рассказать мне о себе – все, что вы хотите, чтобы я знала, – в ее глазах появился огонек, и они весело прищурились, – времени будет довольно, да?
– Да, пожалуйста, я надеюсь, вечность.
После того как по прошествии дней условия контракта были оговорены, записаны, прочитаны, перечитаны и изложены в простых словах, которые он мог понять, он был готов подписать бумагу в присутствии ее и Райко. Тогда он призвал на помощь все свое мужество:
– Хинодэ, пожалуйста, извинить, но должен сказать… должен сказать правду. О скверне.
– Пожалуйста, в этом нет нужды, Райко-сан рассказала мне.
– Да, но… но, пожалуйста, извините меня… – Слова давались ему с трудом, хотя он повторил их перед этим дюжину раз; к горлу вновь подступила тошнота. – Должен сказать один раз: я заразился дурной болезнью от своей любовницы, Ханы. Излечиться невозможно, прошу прощения. Никак. Вы заразитесь… должны заразиться, если… когда… должны заразиться, если станете супругой, прошу прощения. – Ему показалось, что небо, которого он не видел, разлетелось на куски, пока он ждал.
– Да, я понимаю и принимаю это, и я настояла, чтобы в моем контракте было записано, что я снимаю с вас всякую вину, касающуюся нас, всякую вину, вы понимаете?
– А, вина, да, понимаю вину. Благодарю вас и…
Выдавив из себя слова извинения, он бросился вон из комнаты и его вырвало так, как не рвало еще никогда в жизни, сильнее, чем когда он обнаружил, что заразился, сильнее, чем когда он нашел Хану мертвой. Вернувшись, он не стал извиняться, да от него и не ждали этого. Женщины все понимали.