Койко! Он помнил те два раза, что провел с ней: один раз это был вечер и один раз – вся ночь. Ииии, оба раза обошлись ему дорого, очень дорого, но стоили того. Кацумата сказал ему, что больше никогда он не встретит такой кожи, шелковистых волос, такого благоухания или такого доброго, мягкого смеха в женских глазах, и не испытает небесной, взрывающейся теплоты, от которой хочется умереть, такую радость она приносит.
– Ах, Хирага, умереть в этот миг, – говорил ему Кацумата, – на самом острие жизни, унести это с собой – если только путь человека не кончается со смертью – было бы высшим совершенством. Или, если за последней чертой ничего нет, уверенность, что в момент прыжка в пустоту ты испытал наивысшее наслаждение, смерть в высшей точке земного существования были бы, без сомнения, полной суммой жизни?
– Это так, но какая напрасная трата. Зачем готовить ее для Ёси?
– Затем, что он является главным ключом к сонно-дзёи, и как наш сторонник и как противник. Затем, что она единственная из всех, кого я знал, кому, может быть, удастся очаровать его и склонить на нашу сторону или иметь возможность отправить его к предкам. Он может оказаться единственным ключом к сонно-дзёи, как друг или враг – это наша тайна, твоя и моя, – разумеется, он все равно умрет, когда мы решим, что его время настало.
Значит, Кацумата послал Сумомо, чтобы она стала тем кинжалом, который свершит этот подвиг? Или он хотел, чтобы она охраняла Койко от тех, кто может ее выдать, или даже охранять Ёси от предателей из числа его собственных людей?
Столько вопросов, и столь многие из них остаются без ответа.
Он поднялся и двинулся дальше, голова у него разболелась еще сильнее. Завтра Акимото отправлялся с Тайрой на военный корабль. Хирага попросил, чтобы его тоже взяли, но получил отказ.
– Извините, – объяснил ему Тайрер, – сэр Уильям сказал, что этот ваш друг, мистер Сайто, может пойти, но только он один. Конечно, никакого оружия. Я так понимаю, его семья – самые крупные кораблестроители в Симоносеки, а?
– Да, Тайра-сама. Семья его отца.
– Но самураям не разрешается заниматься бизнесом.
– Прави'рно, Тайра-сама, – быстро ответил он, чтобы ложь звучала правдиво: этот англичанин оказался слишком способным учеником. – Но многие семьи самураев де'рают договор с ростовчиками и строите'рями 'родок, чтобы де'рать работу, neh? Это че'ровек важный морской семья.
Акимото, вместе с этой историей, он представил англичанам неделей раньше, во время одной из его бесконечных встреч с сэром Уильямом, во время которых он стоял и отвечал на вопросы, очень мало узнавая в ответ.
– Его зовут Сайто, сэр Уи'рьям, семья богатый, он здесь в гости, хочет видеть кораба'ри ве'рикий британский военный ф'рота. Он са'рысать многа ве'рикий рассказы про ве'рикий британский военный ф'рота. Мозет, вы и он мозно де'рать вместе, мозно фабрика ве'рикий кораба'ри де'рать.
Это была не совсем ложь. Много поколений предки Акимото жили в рыбацкой деревне – одна из трех семей асигару, которые как бы исполняли обязанности местной полиции для отца Хираги, имевшего ранг хиразамурая, главы семьи, которая жила по соседству, тоже много поколений. Сам Акимото всегда любил море и интересовался военными кораблями. Отец Хираги устроил Акимото в школу самураев Тёсю, приказав ему научиться всему, чему можно, у голландского моряка, который был там сэнсэем, объяснив, что скоро даймё Огаме понадобятся офицеры, чтобы командовать кораблями Тёсю и встать во главе их военного флота.
– Ииии, брат, – восхищенно сказал ему позавчера Акимото, – я не могу поверить, что ты уговорил их раскрыть передо мной свои военные секреты.
Хирага вздохнул. Он заметил, что все, имеющее отношение к «бизнесу», сразу же привлекает внимание гайдзинов. Поэзия совсем не привлекает, как и каллиграфия, ковка мечей – немного, политика – да, но только если она оказывает влияние на торговлю, а вот возможность произвести что-то, что можно с прибылью продать – все что угодно: корабль, пушку, чашку, нож, отрез шелка, – давала немедленные результаты. Они хуже, чем торговцы рисом! Деньги – их пища.
Вчера ночью Акимото выпил лишнего, что бывало с ним редко, и начал громко разглагольствовать про деньги, и гайдзинов, и жизнь рядом с ними:
– Ты прав, Хирага, это один из их секретов: они боготворят деньги. Деньги! Какой ты умный, что так быстро сумел это учуять! Посмотри на этого пса сею! Посмотри, как он весь обращается в слух, когда ты начинаешь передавать ему то, что Тайра и этот другой гайдзинский пес, скалясь от радости, рассказывают тебе о своих грязных способах вести дела и о том, как вытягивают деньги у других любым доступным им путем, и называют это прибылью, словно прибыль сама по себе чистое слово, объедая при этом друг друга, подобно вшам. Когда ты говоришь о деньгах, разве эта старая рыбья голова сёя не достает свое лучшее саке, чтобы ты рассказывал ему еще и еще? Конечно достает. Он точно такой же, как они. Он боготворит деньги, вытягивая их из нас, самураев, с каждым годом наращивая и наращивая наш долг, когда сам ничего не создает, ничего совершенно! Нам следует убить его и поступить так, как советовал Ори, сжечь эту смердящую выгребную яму…
– Успокойся! Что это на тебя нашло?
– Я не желаю успокаиваться, я хочу действовать, драться, нападать! Я устал сидеть и ждать. – Лицо Акимото раскраснелось, дыхание стало тяжелым, глаза налились кровью и не только от выпитого саке. Огромный кулак обрушился на татами. – И я устал видеть, как ты сидишь и зубришь всю ночь напролет, засунув голову в книжку. Смотри, испортишь себе глаза, испортишь руку, владеющую мечом, и тогда тебе не выжить. Нападение, вот для чего мы здесь – я хочу сонно-дзёи сейчас, а не потом!
– Без знаний и терпения… сколько раз мне нужно повторять тебе? Ты становишься как Ори или как этот болван Сёрин, почему вам так не терпится сунуть голову в удавку блюстителя закона!
– Ничего я не становлюсь… Ииии, Хирага, ты прав, пожалуйста, прости меня, только… – Он не договорил и сделал большой глоток из своей чашечки.
– Что тебя беспокоит на самом деле? Говори правду.
Некоторое время Акимото молчал в нерешительности.
– Я получил вести от отца, – начал он, запинаясь, но скоро слова полились из него сплошным потоком. – Мне передали письмо через одну маму-сан в Канагаве… в деревне голод, во всей округе, твоя семья тоже страдает, прости, что приходится говорить тебе это. Двое из моих младших двоюродных братишек умерли. Трое из отцовских братьев отказались от звания самурая, расстались со своими мечами – продали их, чтобы вернуть часть долга заимодавцу, мечи, которыми их предки сражались при Секигахаре – и стали рыбаками, по крайней мере, они работают на владельцев лодок, управляются с сетями с рассвета до темноты, чтобы получить хоть какие-то деньги! Томико, это овдовевшая дочь одной из моих тетушек, пришлось продать свою маленькую дочку торговцу детьми. Она получила достаточно еды, чтобы прокормить остальную семью в течение полугода – двух сыновей и отца-калеку. А через неделю она положила деньги в чайник, чтобы их там нашла моя мать, и бросилась со скалы в море. Она оставила записку, в которой написала, что сердце ее разбилось, когда ей пришлось продать свою родную дочь, но деньги помогут семье и нет нужды тратить их на еще один никчемный рот… – Слезы катились по его щекам, но рыданий в голосе не было, только злость. – Такая милая девушка, такая хорошая жена моему другу Мураи – помнишь его, он был одним из тех ронинов Тёсю, которые погибли при нападении на тайро Ии? Я говорю тебе, брат, ужасно быть самураем, когда ты не имеешь ни лица, ни содержания и когда тебе некуда идти, а быть ронином еще хуже. Но все равно, я… ты снова прав… я думаю, нам придется подражать вонючим гайдзинам, если мы хотим иметь боевые корабли, даже я знаю, что они не растут на рисовом поле. Мы должны найти способы заработать эти вонючие деньги и стать как все заимодавцы, торгующие рисом. Вонючие деньги, вонючие гайдзины, во…
– Прекрати, – резко оборвал его Хирага и протянул ему еще одну бутылочку. – Ты жив, ты трудишься для сонно-дзёи, завтра ты отправляешься на военный корабль, где много узнаешь, этого довольно, брат.
Ничего не видя и не слыша, Акимото покачал головой, утирая слезы.
– Было в письме еще что-нибудь? О моем отце, моей семье?
– Ну… вот, читай сам.
Он прочел:
Если Хирага с тобой: передай ему, что для его семьи настали тяжелые времена, мать его больна, денег у них нет и в долг им больше никто не дает. Если у него есть возможность переслать им хоть сколько-нибудь денег или устроить любой заем, это спасет им жизнь – разумеется, его отец никогда не попросит его об этом. Передай ему также, что его невеста все еще не прибыла и его отец опасается за ее безопасность.
– Ну… вот, читай сам.
Он прочел:
Если Хирага с тобой: передай ему, что для его семьи настали тяжелые времена, мать его больна, денег у них нет и в долг им больше никто не дает. Если у него есть возможность переслать им хоть сколько-нибудь денег или устроить любой заем, это спасет им жизнь – разумеется, его отец никогда не попросит его об этом. Передай ему также, что его невеста все еще не прибыла и его отец опасается за ее безопасность.
Я ничем не могу им помочь, с горечью подумал Хирага, приближаясь к их с Акимото тайному убежищу в деревне. К ночи ветер усилился, шелестя соломой на крышах. Стало холоднее. Я ничего не могу сделать. Вонючие деньги! Акимото прав. Нам следует осуществить план Ори. Ночь вроде этой подошла бы лучше всего. Достаточно поджечь две-три хижины, и ветер перебросит пламя на другие дома и раздует настоящую огненную бурю. Почему не сегодня? Тогда этим вонючим гайдзинам придется вернуться на свои корабли и убраться восвояси. Уберутся ли они? Или я тешу себя несбыточной мечтой, и это наша карма – быть проглоченными ими.
Что же делать?
Кацумата всегда говорил: «Если сомневаешься – действуй!»
Сумомо! Едет в Эдо? Его сердце забилось быстрее, но даже мысль о ней не прогнала чувство вины перед семьей. Мы должны пожениться немедленно, пожениться здесь, пока есть время, домой идти невозможно, путешествие займет месяцы, а мне жизненно необходимо быть здесь, отец поймет.
Поймет ли? Действительно это жизненно необходимо или я просто обманываю себя? И зачем Кацумата устроил Сумомо к Ёси? Он не стал бы рисковать ею, если бы ничего не подготавливал.
Ничего! Я – ничто. Из ничего в ничто, снова голод, и нет денег, и никто не верит в долг, и ничем нельзя помочь. Без сонно-дзёи мы ничего не можем сделать…
И вдруг чешуя, покрывавшая часть его мозга, сползла серой пленкой, и он вспомнил, как Джейми объяснял ему некоторые стороны гайдзинского бизнеса, которые потрясли его. Через мгновение он уже снова колотил в дверь сеи и садился напротив него.
– Сея, я подумал, что мне следует сказать тебе об этом, чтобы ты мог приготовиться. Кажется, мне удалось уговорить главного знатока бизнеса среди гайдзинов встретиться с тобой в его большом доме, послезавтра утром, чтобы ответить на вопросы. Я буду переводить для тебя.
Сея поблагодарил его и поклонился, чтобы скрыть широкую улыбку, невольно появившуюся на его лице.
Хирага продолжал тем же елейным голосом:
– Дзами Макфи сказал мне, что по обычаю гайдзинов за это взимается плата, за эту и за другую информацию, которую он уже передал тебе. Равная десяти коку. – Он назвал эту ошеломляющую сумму так, словно говорил о нескольких медяках, и увидел, как сёя побледнел, но не взорвался, как ожидал Хирага.
– Невозможно, – сдавленным голосом произнес сёя.
– Я ему сказал то же самое, но он ответил, что как бизнесмен и банкир ты поймешь, какую огромную ценность имеют его сведения, и что он может даже подумать… – Снова Хирага взял себя в руки. – …даже поможет сее открыть бизнес, какого нет ни у кого, такой, как у гайдзинов, чтобы торговать с другими странами.
Опять это была не до конца ложь. Макфэй говорил ему о том, что с интересом встретился бы и побеседовал с японским банкиром – Хирага, упоминая о сее, преувеличил его значение и положение в Гъёкояме – добавив, что его более-менее устроит любой день, если его предупредить о встрече хотя бы за сутки, и что имеется много возможностей для сотрудничества.
Он наблюдал за сеей, в восторге от того, что видит старика насквозь: сею явно осаждали мысли об открывающихся бесчисленных возможностях с выгодой использовать знания Макфи и о том, что он будет первым, кто займется таким бизнесом.
– Очень важно быть первым, – втолковывал ему Макфэй, – твой японский друг поймет это, если он хоть сколько-нибудь бизнесмен. Мне нетрудно поделиться нашими навыками в бизнесе, твоему японскому другу будет также легко поделиться деловыми навыками и знаниями японцев. – Хирага едва не ослеп от головной боли, прежде чем понял, о чем говорил этот человек.
Он предоставил время сее мечтать и мучиться сомнениями.
– Хотя я ничего не понимаю в вопросах бизнеса, сёя, возможно, мне удастся снизить эту цену.
– О, если бы вы сумели это сделать, Отами-сама, вы доставили бы большую радость бедному старику, скромному слуге Гъёкоямы, ибо мне придется умолять своих хозяев о разрешении вообще заплатить хоть что-нибудь.
– Может быть, я сумею снизить плату до трех коку.
– Половина коку, возможно, была бы приемлемой ценой.
Хирага обругал себя. Он забыл «первое золотое правило» Макфи, как называл его шотландец: «Будь терпелив, когда торгуешься. Снизить цену ты можешь всегда, вернуться к той, что была выше, – никогда. И никогда не бойся рассмеяться, или расплакаться, или раскричаться, или притвориться, что уходишь».
– Макфи запросил десять, я сомневаюсь, что он снизит цену меньше трех.
– Половина коку уже очень большие деньги.
Будь у Хираги меч, он схватился бы за рукоятку и прорычал: «Три или я сниму твою поганую голову с плеч!» Вместо этого он печально кивнул:
– Да, ты прав. – И начал подниматься с подушки. – Может быть, мои хозяева согласятся на один коку. – Хирага был уже почти у двери. – Прошу прощения, сёя, но я потерял бы лицо, пытаясь торговаться так низко, и…
– Три. – Лицо сеи было красным.
Хирага вернулся на место. Ему понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому новому миру. Он сказал:
– Я постараюсь договориться о трех. Времена теперь тяжелые. Я только что узнал, что в моей деревне в Тёсю настал голод. Ужасно, neh?
Он увидел, как сузились глаза сеи.
– Да, Отами-сама. Голод скоро настанет повсюду, даже здесь.
Хирага кивнул.
– Да, – сказал он и замолчал, выжидая, давая молчанию сгуститься. Макфи объяснил ему значение молчания при переговорах: «Вовремя закрытый рот выводит из равновесия твоего противника, ибо переговоры – это такая же схватка, как любая другая, и вытягивает из него уступки, о которых ты не посмел бы даже заикнуться.
Сея понимал, что попал в западню, но не определил еще для себя ее глубину, как не определил и цену, которую был готов заплатить. Пока что полученные им сведения стоили вдесятеро больше. Но будь осторожен… этот юноша опасен, этот Хирага Отами-сама слишком способный ученик; может быть, он говорит правду, может быть, нет; он может быть лжецом, может быть и честным человеком.
– В тяжелые времена друзья должны помогать друзьям. Возможно, Гъёкояма сумеет устроить маленький кредит, чтобы помочь. Как я уже говорил, Отами-сама, ваш отец и вся семья являются нашими уважаемыми и высоко ценимыми клиентами.
Хирага проглотил гневные слова, которые в другой обстановке непременно сорвались бы у него с языка в ответ на такой явно покровительственный, снисходительный тон.
– Это означало бы ожидать слишком многого, – сказал он, пробираясь наугад в этом новом мире прибылей и потерь. «Прибыль для одного всегда означает потерю для другого», – много раз повторял ему Макфи. – Все, любая помощь от великого клана Гъёкоямы будет принята с благодарностью. Но здесь очень важна быстрота, могу я быть уверен, что они поймут это? Да?
– Это произойдет немедленно. Я позабочусь об этом.
– Благодарю тебя. И, может быть, они рассмотрят вместе со значительным кредитом еще и, возможно, некую единовременную выплату, безвозвратно, скажем, один коку… – Он увидел, как в глазах напротив сверкнула злость и тут же погасла, и подумал про себя, не слишком ли далеко он зашел, – … за услуги, оказанные моей семьей.
Снова молчание. Потом сёя произнес:
– В прошлом… и в будущем.
Взгляд Хираги стал таким же холодным, как у сеи, хотя его губы, как и губы старика, улыбались. И он, все еще ощущая себя в этом новом, пока непостижимом для него мире, не выхватил свой маленький револьвер, который теперь всегда носил с собой, и не прострелил сею насквозь за его грубость и дурные манеры.
– Разумеется, – кивнул он. Потом добавил любезно: – До послезавтра, neh?
Сея кивнул и поклонился.
– До послезавтра, Отами-сама.
Снова оказавшись снаружи, скрытый от чужих глаз темнотой ночи, Хирага позволил своему ликованию взлететь на крыльях души до небес. Целый коку и еще кредит вдобавок! А теперь, как мне обменять эти три коку, о которых гайдзин Макфи не просил, и в которых не нуждался, на настоящий рис или настоящие деньги, чтобы их тоже можно было отослать отцу?
Так много за такую малость, думал он, ощущая в душе великий подъем и в то же время чувствуя себя так, словно выпачкался в грязи, и испытывая жгучее желание смыть с себя эту грязь.
– А, адмирал, – сказал Малкольм Струан, – два слова с глазу на глаз?